Я взглянула на матушку, одетую в лучшее платье. Она всегда наряжалась, когда шла навестить меня, – гордилась, что дочь служит в замке, да не судомойкой или горничной, а ключницей! – вот и старалась не ударить лицом в грязь. Я прекрасно помнила эту темно-синюю ткань, слишком дорогую для простой крестьянки, равно как и скандал, разразившийся из-за нее в замке пару лет назад.
Дело было так: одна из придворных дам заказала себе отрез прекрасной материи, рассчитывая пошить платье для конных прогулок, но оказалось, что другая модница ее опередила. Расстроенная красавица велела случившейся поблизости бабушке выкинуть отрез с глаз долой, но, конечно, та и не подумала выполнить приказ: не в ее привычках было разбрасываться хорошими вещами. Ткань эта пролежала в сундуке до тех пор, пока окончательно не вышла из моды (а произошло это очень скоро), и тогда бабушка отдала ее матери. Да-да, так и было! Бабушка как-то раз затеяла разбирать вещи перед зимними праздниками и нашла этот отрез, думала еще, что с ним делать: мне что-нибудь сшить или себе… А потом к нам заглянула мама, ей он и достался, отличный подарок, не стоивший бабушке, по сути, и медной монетки!
Что и говорить, она была прижимиста, а матушка радовалась любой мелочи. Хорошая же материя – вовсе не мелочь! Там не только матушке на платье хватило: она ведь не носила пышные юбки со множеством складок и шлейфом, как придворные дамы, поэтому еще и моим сестренкам на обновки осталось. То-то соседки завидовали…
И тут меня посетила кощунственная мысль: а уж не она ли?.. Думать так было стыдно, но… житье-бытье в герцогском замке приучило меня думать о людях не слишком хорошо. Слишком часто я видела, как любящие родственники рыдали на похоронах ими же отравленных мужей и жен, дядьев и кузин, а потом сцеплялись за наследство не на жизнь, а на смерть, куда там бойцовым псам!
Ведь матушка была здесь незадолго до бабушкиной смерти? Была… И ведь она могла даже не подозревать о ценности той вещи! Несмотря на возраст и уйму детишек, в некоторых вещах она – сущий ребенок.
– Матушка, – сказала я, перебив рассказ о проказах самого младшего своего братишки. – А ты помнишь, когда в последний раз видела бабушку?
– Так на похоронах, – удивленно ответила она.
– Нет, я имею в виду, еще живой, – пояснила я.
– Ну… – задумалась она. – А вот прямо перед тем, как померла она… Ну да. Тогда она мне денег немного дала да младшеньким гостинцев собрала, как обычно делала… Точно, точно, а на следующий день и не стало ее…
– А когда ты была здесь, – начала я, чувствуя неожиданный азарт. – Ты… Матушка, не подумай, что я обвиняю тебя, но… Ты не брала ничего из нашей комнаты? Безделушку какую-нибудь?
По внезапному румянцу, залившему ее лицо, я поняла, что попала в точку. Врать она не умела совершенно, а когда пробовала, ее тут же выдавали бегающие глаза и пламенеющие щеки, а то и уши.
Наверно, потому и в замке ее бабушка не оставила: чтобы тут служить, нужно быть себе на уме, держать язык за зубами и, если уж по собственной косорукости что-нибудь натворила, уметь извернуться так, чтобы избежать наказания. Скажем, горничные в глаза врали хозяйкам, что это кошка прыгнула на туалетный столик, уронила флакон с духами, рассыпала коробочку пудры и закатила в какую-то щель баночку с помадой, пряча при том те самые коробочки и баночки в кармане фартука.
Духи так просто не приберешь, запах выдаст, а вот всякие мелочи наподобие красок да шпилек – запросто. Ну и, конечно, приметные вещи точно не брали, а ворованными белилами и пудрой пользовались потихоньку, когда на свидания бегали. А то и продавали это горожанкам, знала я и таких девиц…
– Ой… – сказала матушка, комкая накрахмаленный передник. – Да я ж… я ж не нарочно… Так как-то само собой вышло… Разве ж я стала бы?..
Из ее путаного рассказа я сумела понять следующее: в тот день, когда матушка пришла к бабушке, та очень торопилась по делу и велела ей подождать. Дожидаясь, матушка разглядывала комнату, дивилась на зеркало, какие не у всяких господ имеются, и вдруг заметила на подзеркальном столике какую-то вещичку. Я же говорю – кое в чем она сущий ребенок и, увидев что-нибудь блестящее, ни за что не удержится, чтобы не схватить ее и не рассмотреть поближе. Так оно и вышло… Но стоило матушке взять ту штучку в руки и начать разглядывать, поражаясь тонкой работе, как вернулась бабушка.
Матушка ее всегда побаивалась, к тому же знала, что та не любит, когда без спроса берут ее вещи, потому и спрятала безделушку в карман, рассудив, что потихоньку положит ее на место, как только бабушка отвернется. Но случая так и не представилось, признаться честно, мама побоялась, так и ушла, унося с собой явно дорогую и красивую вещь.
Мучилась она при этом несказанно, поскольку чужого в жизни не брала… Хотела на следующий день заглянуть еще разок и отдать вещичку мне, чтобы я тайком положила на место, да закрутилась по хозяйству… И вдруг ей сообщили, что бабушка-то умерла. Тут уж вовсе не до блестящих безделушек стало.
– Так она все еще у тебя? – не веря своей удаче, спросила я.
– У меня, у меня, – кивнула она. – Припрятала я ее как следует, чтобы маленькие случайно не нашли, а то заиграют. Выбросить жалко, красивая, да и выглядит дорого, продать – так не моя ж она, да и спросят, откуда взяла? По-хорошему, давно надо было тебе отдать, да только… – Она замялась. – Вот уж в руки возьму, соберусь с собой захватить, как к тебе пойду… ан не могу! Не пускает что-то… Вот ведь! Отродясь жадиной не была, никогда к барахлу не привязывалась, а тут…
– Вот что, – перебила я. – Я-то про эту вещичку и вовсе знать не знала. А тут пришел ко мне один знатный господин, да и говорит, мол, вещь эта была твоей бабке на сохранение дана, так что изволь вернуть! А я ни сном ни духом!.. Хорошо, догадалась тебя спросить.
– Дорогая, да? – спросила матушка, и я тут же поняла, что просто так она мне ту безделицу не отдаст. – А господин-то богатый, поди?
– Очень богатый, – поспешила я заверить, подумав, что вряд ли алий откажется заплатить за столь необходимую ему вещь. – И грозный! Дал мне сроку три дня, чтобы эту штучку отыскать. Если найду, обещал наградить, а не найду – наказать. Так что… ты уж принеси ее, сделай милость, а я всю награду тебе отдам. Мне-то она не очень и нужна, а у тебя младшие, небось, опять изо всех одежек повырастали? Зима ведь скоро! И лошадь новую вы давно купить собираетесь…
– Ох, и верно… – вздохнула матушка.
Я знала, чем ее пронять: братья и сестры мои и впрямь росли, как сорная трава, и денег в доме вечно не хватало, и то – такую ораву одеть, обуть, накормить, в учение пристроить!
– Сегодня уж не успею обернуться, – добавила она, – мне еще скотину надо обиходить, да по дому дел выше крыши… Завтра с утра непременно принесу, а ты уж постарайся, дочка, чтобы тот господин хорошенько заплатил. А то они, господа эти, обещать горазды, а как до дела дойдет, так живо в кусты!
Она явно намекала на моего отца, которого так и не позабыла за столько лет: говорила, только на меня взглянет, а он уж перед глазами стоит – статный красавец, только подмигнет, а у глупых девиц уж сердце колотится и коленки подгибаются! Вот и подогнулись… Только замуж выйти за него не удалось, я уж рассказывала.
Я заверила ее, что сделаю все как надо, проводила до ворот, а сама отправилась искать алия. Дело шло к вечеру, скоро господа снова примутся веселиться, и в этой кутерьме отыскать его великолепие будет затруднительно.
Мне повезло: алий обнаружился на одной из галерей замка, выходящих в парк. Вид у него был одновременно неприступный и невыносимо скучающий. Наши придворные прелестницы – уж я-то видела! – извелись, не зная, как подступиться к гостю, который на них и не глядел.
Мне что, я не придворная дама, разводить всякие реверансы мне не с руки, поэтому я просто подошла потихоньку и окликнула:
– Господин Ирранкэ…
– А, это ты. – Алий смерил меня ледяным взглядом своих невозможных глаз. – Удалось что-то узнать?
– Да, господин Ирранкэ, – ответила я спокойно. – Я нашла человека, присвоившего эту вашу вещь.
Говоря это, я искренне надеялась, что матушка моя тогда унесла с собой не серебряную пудреницу и не золоченую шпильку для волос.
– И где же она? – Голос у алия был по-прежнему спокойным, но я видела – он весь подобрался, как охотничья собака, почуявшая дичь, и чуть не дрожал от нетерпения.
– Дело в том, господин Ирранкэ, – сказала я, – что человек этот задаром расставаться с вашей вещью не желает. Он обещал принести ее завтра поутру, но взамен рассчитывает получить вознаграждение.
– Ясно, – неожиданно улыбнулся алий. Улыбка его совершенно не красила, скорее даже наоборот. – Сколько?
– Он надеется на вашу щедрость, господин Ирранкэ, – дипломатично ответила я.
С него сталось бы отблагодарить вора десятком плетей, вот что пришло мне на ум, и отдавать такую награду матушке, равно как и забирать ее себе, мне вовсе не хотелось!
