Я сузил глаза и задумчиво смотрел на женщину.
Кто как не секретарь отца, человек, которого часто воспринимают как мебель и просто забывают, что у них тоже есть уши, серый кардинал моего папы, может знать пикантные подробности по ситуации с девчонкой? Такие, какие, возможно, даже отец не решится сказать мне, но мог бы выболтать случайно привычной Любе.
— Слушай, ты не знаешь, что за девчонка в доме отца поселилась? — спросил я, отпивая кофе из чашки. — Кто она? Откуда взялась? И что её могло связывать с отцом?
4
— А что тебе отец успел сказать? — внимательно глянула на меня проницательная Люба. Она, конечно, меня любит, но не дура. Раскусила сразу. — Он тебе вообще что-то говорил насчёт этого?
— Конечно, говорил, — хмыкнул я. — Врать — так до конца. Иначе Люба вообще ничего не скажет, а из неё можно было вытянуть что-нибудь важное. Она точно в курсе дела, видел по её умным глазам. — Но ты же знаешь, что из отца клещами ничего не вытащить. Сказал только, что девчонка с нами жить теперь будет, и ускакал… А кто такая и откуда — ничего непонятно. Мать недовольная ходит…
— Это ж когда он тебе сказать-то успел, если девочка только вчера и приехала в ваш дом, а ты должен был находиться ещё в спортивном лагере? — сузила она глаза. Вот ведь подозревака какая…
— Да по телефону, — выкрутился я. — Но больше — ни-ни. Может, ты расскажешь больше?
— Ну… — протянула задумчиво Люба. — То, что девочка — дочь погибшей недавно знакомой твоего отца, ты знаешь?
— Да.
— Трагедия случилась. Угасла от болезни… А ведь молодая была.
— Понятно. Жаль, — якобы посочувствовал я. На самом деле пофиг было абсолютно, словно у меня камень вместо сердца был, гранит какой. Мне просто нужна была информация о том, что же отца связывало с матерью девчонки. Ещё и больной, оказывается. — А чем она болела?
А то вдруг это заразно. Не хватало нам ещё болячек от этой дворняжки-доченьки…
Явно семья Ангелины не шиковала — все шмотки на девчонке были максимально дешевыми. Я к таким вещам не подойду никогда близко, даже полы такой тряпкой, какие она носит, мыть не рискнул бы — весь паркет нафиг поцарапает. Но ей в самый раз. Большего она всё равно не достойна. Тем более, если ей теперь шмотки закупать на правах приёмного отца будет папа — пускай берёт ей всё в секонд-хенде. Нечего тратиться на левых щенят…
— Онкология… Чётвертая стадия. Неоперабельная… Папа уж твой спасал её, спасал… Да небеса лучше знают, когда и чья ниточка должна оборваться.
— Рак, что ли? — сморщился я.
— Да.
— Н-да… А почему отец её лечил? Неужели такая дружба крепкая была у них? Кто она вообще ему была — мать девчонки этой?
— Да я сама толком не знаю, — ответила Люба, явно увлекшись беседой и развязавшая язык. Она забылась, и сейчас вывалит всё, что знает. А я и рад. — Не рассказывает такое личное Роман Петрович, даже мне. Только мне кажется…
Она вдруг замолчала, задумавшись.
— Что? — уточнил я, чтобы подтолкнуть её договорить.
Неужто я сейчас всё и узнаю?
— Любил, что ли… — тихо договорила Люба, и у меня все слова поперёк горла встали. — Точно не поняла, но дорожил ею. Похороны организовал, девочку без промедления забрал и договорился об опеке над ней до выпуска из школы… Квартира-то у них осталась, уйти будет куда малышке. Несчастная сиротка… Совсем-совсем одна осталась.
— Любил? Мой отец? Мать девчонки? Ты ничего не путаешь, тёть Люб? — переспросил я на всякий случай.
Всё это просто не укладывалось в моей голове.
Я думал, что отец изменял маме. Но всё оказалось ещё хуже — все эти годы он ЛЮБИЛ эту нищенку, щенок которой сейчас прибился к нашей семье?
Какое унижение для мамы…
Теперь понятно, почему она так горько плачет.
Это предательство. Это даже хуже измены.
Ну, может, и не хуже, но равноценное.
Бедная мама…
— Нет, не путаю, — покачала она головой. — Ты разве не заметил, что твой отец в трауре?
Я нахмурился.
А как бы я заметил, если меня дома не было?
Звонил вроде как обычно — раз в неделю, говорил со мной полминуты, спрашивал как дела, узнавал, что нормально, и вешал трубку. Тут сложно что-то заметить… Мой отец — не щедр на эмоции, а уж такое и подавно бы скрывать пытался. Только мама, которая любит его, и Люба, которая просто крутится рядом с ним целыми днями, могли заметить подобные перемены в нем.
В трауре, значит?
Выходит, папа в самом деле любил и любит эту незнакомую нам с мамой женщину и притащил в наш дом её осиротевшего щенка?
Это просто треш!
— А, тебя ж дома не было… — вспомнила Люба, заметив, что я молчу и смотрю в одну точку.
Меня снова захлёстывала неконтролируемая злоба и агрессия…
В этот момент дверь кабинета отца отворилась и оттуда стали выходить люди. Совещание, очевидно закончилось.
Отец вышел последним и сосредоточил взгляд на мне.
Я смотрел прямо на него, борясь с желанием что-нибудь расколошматить в этом кабинете. Желательно, дорогое. Желательно, бьющееся на мелкое стекло.
Я сжимал челюсти, желваки ходили ходуном, и отец мигом оценил ситуацию.
— Пойдём-ка, — указал он рукой на дверь своего кабинета, и я тут же подорвался и зашёл внутрь. — Не беспокоить нас.
Последнюю фразу он сказал Любе и закрыл дверь.
Шумно выдохнул.
— Ну? Рассказывай, — заговорил отец, оставаясь стоять в то время как я плюхнулся без спроса на одно из кресел в зоне отдыха его просторного кабинета строительного магната. — Даже стесняюсь спросить, какая важная проблема тебя пригнала из спортивного лагеря прямо сюда. Смена ведь не кончилась. Ты что тут делаешь, сын?
— Приличные люди сначала здороваются, — заявил я, глядя в стенку перед собой и стараясь успокоиться. Психи всё равно ни к чему не приведут, надо сначала выяснить ситуацию полностью. Никто, кроме папы, не прольёт свет на весь этот бардак в нашем доме.
— А сам-то ты поздоровался? — отбил отец и сунул руки в карманы своих брюк, широко расставив ногу.
Воинственная поза.
Он понимал, что лёгким наш батл не будет.
И прав.
— Здравствуй, папа, — сказал я довольно язвительно.
— Здравствуй, сын, — отозвался он тем же тоном. — А теперь я повторяю свой вопрос: какого чёрта ты не в лагере, за который я, между прочим, немалые деньги отвалил?
— Да к чёрту твои деньги! — уставился я ему в лицо. — Ты хоть о чём-то ещё можешь в этом мире думать, кроме банкнот?!
— А ты?
— А ты?
— Так… — снова шумно выдохнул отец. — Так у нас разговора не выйдет. Я повторяю для начала свой вопрос: почему ты не в лагере, а здесь? Что за срочность такая? Телефон тебе для чего?
— Чтобы писать СМС-ки любовницам, пока жена не видит.
— Что? — обалдело уставился на меня папа. — Ты что несёшь, сын?
— Ну ты их писал ей, да?
— Кому?! — шагнул ко мне папа и сжал кулаки.
Он злился и ничего не понимал.
Я — тоже.
Настала пора уже всем всё понять наконец-таки.
— Матери этой малолетки, что теперь непонятно по какому праву тусит у нас в доме, — ответил я, вставая на ноги и возвышаясь над отцом как минимум на целую голову.
Отец даже завис на время.
Чёрт, это промедление — ещё хуже.
Лучше бы орал, аки крокодил, что я несу ересь.
Но он…молчал.
Неужто писал эти драные СМС и я угадал?!
— Пап? — задал я вопрос, в котором и сам услышал мольбу. И молил я не рушить нашу семью ложью и предательством… Неужели вся наша жизнь была липой? — Кто это девушка? За каким фигом ты её берешь на воспитание?
— Значит, ты уже видел и Ангелину… — задумчиво произнёс отец и нервно провёл пальцами по волосам. Его кадык дёргался. Он нервничал, чего я давно не видел уже. Он всегда твёрд и нерушим, как скала. А тут…
И у него залегли тени под глазами, он будто похудел и осунулся как-то.
Даже постарел словно бы.
Он в самом деле не в порядке.
Он переживает из-за этой…женщины и её нелепого продолжения.
