Водительская дверца со скрипом отворилась, и из кабины высунулось расплывшееся в лучезарно сияющей улыбке лицо. На голове от ярко-оранжевой шевелюры водителя остался лишь жесткий гребень. Чудаковатый водитель «Урала», совмещающий должности сталкера и вояжера, был личностью неординарной и даже не совсем, на первый взгляд, нормальной.
О, Андрей был наслышан об этом человеке. И в частности, о его гребне, который тот считал прической и называл замысловатым словом «ирокез». Что сие значило, для многих было загадкой, но подобным персонажам в Укрытии уже никто не удивлялся — десять лет постоянных вылазок не могли не сказаться на психике человека. И хотя, находясь в Укрытии, он появлялся на людях чрезвычайно редко, Андрею все же доводилось несколько раз видеть этого человека на улице. Но детально разглядеть его было невозможно: тот всегда одевался в черный брезентовый плащ и вечно нахлобучивал на голову капюшон, закрывающий как гребень, так и лицо.
Вот никогда не перестаешь удивляться этим людям — сталкерам. Возвращаются с поверхности — светятся от счастья, как получившие подарок дети. А побудут дома дня два — и начинают чахнуть, как вырванные из благодатной почвы растения. Говорят, сталкером стать нельзя. Как нельзя овладеть каким-либо талантом в результате обучения. Можно стать стратегом, опытным командиром, разведчиком, вояжером, метким стрелком, но стать сталкером — никогда. Это как карточный шулер. Есть люди, которые во что бы то ни стало стремятся ими быть: тренируют память, руки, тратят все силы на изучение всевозможных карточных комбинаций и способов смухлевать, учатся понимать психологию и логику игрока, да что там говорить — у некоторых на это уходит полжизни! А есть люди, которые этим даром просто обладают. Заложено это в них, как заложен в человеке музыкальный слух, благодаря которому можно распознать утонченное звучание небесных флейт на фоне урчания десятка экскаваторов.
Но там, на поверхности, недостаточно быть просто одаренным шулером — нужно быть фантастически одаренным шулером, чтобы, поставив на кон свою жизнь, уметь так обманывать собственную судьбу, как этот чудила с гребнем и его друзья. Так мухлевать, чтобы повесить дьяволу шестерки на погоны и, незаметно подложив себе пики в прикуп, оставлять смерти самую шваль. Уметь сохранить свою жизнь и еще сорвать банк!
— Здорово, Илья Никитич! — Весело выкрикнув приветствие, «ирокез» спрыгнул на землю. Андрей заметил, что странная у него не только прическа, но и одежда. Если это можно было назвать одеждой вообще — красные широкие штаны из блестящей атласной ткани со свисающими лоскутами белой бахромы по бокам и широкий черный пояс, несколько раз обмотавший талию. Выше — голый торс, какие-то разноцветные повязки на руках и шее, татуировки с мудреными узорами на груди и правом плече.
Андрея при виде этого полунагого человека передернуло, словно он нюхнул нашатыря. В тоннеле, конечно, было не настолько холодно, чтобы надевать бушлат, но снять с себя китель и майку он отказался бы даже под угрозой расстрела.
— Здоров, Бешеный, — безо всякой радости в голосе ответил Стахов, свесившись своим массивным телом с гнезда. — Ты что за собачье кодло притащил? Патронов, может, пожалел? Или мне решил подарок преподнести?
— Да что вы, Илья Никитич, — развел руками названный Бешеным чудак, — какие подарки? У нас патроны закончились еще часа два назад. Обстреливали этих гадов, пока все запасы не истратили.
— Обстреливали? — скептически сощурив правый глаз, переспросил Стахов. — Зачем? На «Монстра» вашего кидались небось?
— Все вы, Илья Никитич, не верите. Все считаете, что мы за ваш счет отдуться хотим. Думаете, мне в радость пускать эту гадость в шлюз? Да была бы возможность, я своими руками их передушил бы. Всех. Они же, гниды, нам прохода не дают. Вон с Почтовой площади еле ноги унесли. И то, твари, со всех сторон обкладывают! Так хитрят, сучары!
— Ладно, ладно, своими руками он… — отмахнулся Стахов и вытащил из кармана еще одну аккуратно склеенную самокрутку. — Ты лучше скажи, что на Почтовой делал-то, вас ведь вроде как на тот берег отправляли.
С другой стороны машины открылась пассажирская дверь, и над кабиной показалась крупная лысая башка. Лицо у этого типа было отнюдь не таким открытым и дружелюбным, как у Бешеного, а черные, хитро прищуренные глаза свидетельствовали о том, что личность это неординарная, опасная, не терпящая развязности и задушевных бесед, а также не привыкшая отчитываться перед вояками. На его голове не было ирокеза, как у напарника, но и быть ему там, даже при всем желании, негде — шов на шве, шрам на шраме, будто кожу на череп сшили из неровных лоскутов ткани телесного цвета. А жилистая шея и мощная трапеция, выглядывающая из-под расстегнутого защитного костюма, красноречиво намекали, что обращаться с этой одиозной личностью рекомендуется очень деликатно, а лучше вообще не донимать лишними расспросами — чтоб потом себе дороже не оказалось.
Впрочем, вся показная мощь и дерзость были ориентированы на солдатню, на Стахова же, не привыкшего лебезить ни перед кем, эти понты уже не распространялись.
Звали этого человека Тюремщик.
Никто и не помнил уже, как он, безотцовщина, не потомок ни олигарха, ни политика, ни, на худой конец, звезды эстрады, оказался в Укрытии. И уж только единицы знали о том, что он начиная еще с двенадцатого года жизни имел серьезные проблемы с законом, стоял на учете в детской комнате милиции, а в тот день вообще направлялся в колонию для несовершеннолетних. Лишь по воле слепого случая вместо тюремной клетки он попал в Укрытие, но за тридцать лет, проведенных в его стенах, так никому и не рассказал, за что именно был осужден.
«Вот это — настоящий сталкер, — восторженно рассматривая груду выпирающих из-под одежды мышц, подумал Андрей. — Как же он похож на того актера с обложки диска, что Олег выменял у какой-то девчонки в школе… Как же он назывался? „Хроники Риддика“, во! Как две капли воды. Вот бы уж посмотреть то кино, — продолжал мечтать Андрей, — ну точно, наверное, не отличишь одного от другого».
— Никитич, хорош допросы устраивать, без тебя есть перед кем отчитываться, — буркнул, склонив голову набок, Тюремщик и скорчил кислую рожу. — Сам знаешь, как бывает: туда отправили, а сюда приехали. Чего тут непонятного-то?
— Ну да, ну да, пути вояжерские неисповедимы, — понимающе закивал Стахов.
— Ладно тебе там ворчать, Илья, — подмигнул он и спрыгнул с подножки в громко хлюпнувшую лужу крови. — Спустись-ка лучше сюда, я покажу тебе кое-что. А после будешь свои вопросы задавать. — И добавил тихо, почти неслышно: — Это если не забудешь, о чем спросить хотел.
Стахов очередной раз затянулся, выпустил облако сизого дыма и, важно покачиваясь со стороны в сторону, направился к ступеням. Так уж повелось — если Тюремщик говорит «кое-что», значит, посмотреть будет на что. Об этом знал и Андрей, однажды услышавший историю о том, как Тюремщик доставил в лабораторию чей-то глаз размером с колесо «Монстра», озадачив почти всех профессоров в «Бионике». А тех удивить было ой как непросто. А на прошлой неделе, когда Тюремщик произнес свое «кое-что», в кунге его машины оказалось десять ящиков пятизвездочного коньяка, один из которых благополучно осел здесь, на северной заставе, и был добросовестно уничтожен (без ведома Стахова, разумеется) в течение нескольких дней, за что вечная слава доблестному сталкеру!
Но видеть самого Тюремщика Андрею приходилось очень редко. Он, так же как и его странный друг Бешеный, в людных местах появлялся в исключительных случаях. В основном же пропадал в самостоятельно вырытом подвале на дальней окраине Укрытия, где был и его дом, и тренажерный зал. Такой уж народ эти сталкеры — стеснительный и робкий.
Поэтому, когда Андрей услышал опять это «кое-что» из уст Тюремщика, он тут же, почти не контролируя себя, забыв обо всех своих страхах и усталости, понесся вниз вслед за Стаховым. Оставил наверху даже свой автомат, за что имел все шансы схлопотать оплеуху. Но думать об этом он уже не мог.
— Снова набрел на водочный Клондайк, Тюремщик? — в предвкушении очередного сюрприза спросил Стахов, распахивая стонущие старыми петлями ворота.
— Е-если бы! — протянул тот. — Больше такого Клондайка не сыщешь. А в подвалы лезть без лишней надобности отчего-то, батенька, не очень-то и хочется. Вот если бы убрать бутылку сначала для храбрости, тогда может быть. Глянь-ка лучше, что мы нашли сегодня на Почтовой.
Стахов, осторожно переступая через трупы собак, подошел к Тюремщику, взглянул внутрь фургона. На его лице тут же появилась непонятная улыбка. Словно ему представили старого знакомого, с которым триста лет бы не видеться: одновременно и разочарование, и удивление с примесью отвращения.
