Прохорыч. Богу-то, видать, плохие не надобны…
Митревна. Не греши, старик! Какая ни исть, а все жисть. Схоронились мы, милая, в земле, что кроты, что черви подземные. Дышать боялись, голодом сидели, покуда в чужом погребе зимнего припасу не нашли.
Васена. Да сколько ж вы, бабушка, дней-то в подполье высидели?
Митревна. А кто ж его знает, доченька! Во тьме, во мраке дня от ночи-то не отличишь. Может, и много раз солнышко восходило, да нам невидимо-неведомо. По мне одна ночка была, только длинна-длиннешенька… А и вышли на белый свет, и тут свету не взвидели. Вот оно что кругом-то деется! Сгинула наша Рязань-матушка с церквами, с теремами, с хоромами боярскими, да и с нашими домишками убогими…
Авдотья. Домы и хоромы новые построить можно… А вот народ-то где? Неужто всех насмерть побили?
Прохорыч. Кого не побили, того в полон угнали. Доходили до нас вести-то, в нору нашу кротовую. Из подполья в подполье слух шел…
Митревна. Постой-ка, матушка! Надо быть, я твою свойственницу давеча видела. Близ нас хоронилась. Как ее… Будто Ильинишной кличут.
Васена. Ильинишной!.. Да это ж, стало, Настасья наша! Тетя Душа! Слышишь?
Авдотья. Постой! Поверить боязно… Она ли это еще!.. Где видали-то? Давно ль?
Митревна. Тамо-тка, у обрыва… Воду она третьего дня подле нас брала.
Васена (срываясь с места). Я побегу, тетя Душа! Поищу ее!
Митревна. Поищи, девонька! Коли жива, так далеко не ушла. А и померла, так тут лежит. Хоронить-то некому.
Авдотья. Сбегай, Васенушка, поищи.
Васена убегает.
Хоть бы ее живую увидать! А от нее, может, и про других что узнаю…
Минута молчания. Прохорыч, пошатнувшись, тяжело опирается на клюку.
(Авдотья поддерживает его.) Сел бы ты на бревнышко, Прохорыч. Трудно тебе на ногах-то стоять.
Прохорыч (усаживается на обгорелое бревно). Что ж, покуда не лежим — посидим.
Митревна (присаживаясь подле него). Не так мы тут, бывало, сиживали, в красном куту, на шитом на полавочнике…
Прохорыч. Что зря говорить — сердце ей растравлять? Бывало, да миновало… Не на конях — не заворотишь. Был город, осталось городище.
Митревна. Ох, горюшко!..
Авдотья (вглядываясь из-под руки вдаль). Идут, кажись. Нет…
Митревна (поглаживая рукой бревно). Ишь ты, бревно какое толстое! И огонь не взял.
Прохорыч. Не взял, да и не помиловал… Как нас с тобой.
Митревна. Верно, батюшка. Ни живые мы с тобой, ни мертвые. До самой души обгорели.
Издали, из-под обрыва, доносятся неясные голоса.
Авдотья. Слышь! Говорят будто… Нашла ее Васена. Идут! (Кидается навстречу и, задохнувшись от тревоги, останавливается.)
Настасья и Васена бегут к ней.
Настасьюшка!
Настасья. Дунюшка! Авдотья Васильевна! Матушка ты наша! (С плачем подбегает к Авдотье и приникает к ее груди.)
Авдотья (гладит ее по голове, по сбившемуся платку, из-под которого торчат седые космы, говорит тихо). Платочек-то прежний, а волоса другие — и не узнаешь. Побелела ты, Настасьюшка!..
Настасья плачет еще горше. Васена держит ее за руку и ревет во весь голос.
Настасья. Ох! Слова вымолвить не могу!..
Авдотья. Поплачь, Настасьюшка! Натерпелась ты, намолчалась.
Настасья. Что — я? Я для того и смерть-то пересилила, чтобы тебе слово сказать. А вот встретилась — и голосу нет. Жив наш Никита Иваныч, Авдотьюшка!
Авдотья. Да полно! Правда ли? Где же он? Ну! Говори!
Настасья. Не здесь, матушка… далеко… Угнали его.
Авдотья. А Феденька?
Настасья. И он живой был… И Федосеич… Вот Тимоша нашего, царство ему небесное, убили, проклятые… А их всех одним арканом скрутили да так и поволокли. И вспомнить-то страшно! Сколько этой татарвы поганой навалилось на одного нашего Никитушку!.. И Феденька им не сразу дался…
Авдотья. Ох!.. Стало быть, он раненый был, Никита Иваныч… А то бы живьем не взяли…
Настасья. Весь исколотый, Авдотьюшка! Весь изрезанный! Как еще стоял, как держался-то!..
Авдотья. Не дойдет он… В дороге кончится… Бросят его в степи одного. И некому будет глоток воды ему подать, смертный пот со лба обтереть… (Прислонившись к обгорелому дереву, плачет тихо, беззвучно, закрыв лицо руками.)
Васена. Ой, тетя Душа, не плачь! Уж. коли ты плакать станешь, так я-то что ж? Криком кричать буду!..
Митревна. Ох, мочи нет! Ох, беда наша!
Авдотья. Полно, Митревна! Полно, Васенушка! Я не плачу… (Строго, без слез.) Скажи ты мне, Настасья, еще одно слово… Матушки моей нет в живых?
Настасья молчит.
Так я и знала. Оттого и не спрашивала. Какой смертью померла? Убили? Замучили?
Настасья. В церкви они, Авдотьюшка, затворились. У Бориса и Глеба. И старухи, и молодые, и боярыни, и торговые жонки, и наши слободские… И я туда, было, бежать собралась, да замешкалась. Добро твое уберечь, припрятать вздумала. А как выбегла со двора, так уж и поздно было. Вся-то церковь как есть… (Машет рукой и замолкает.)
Авдотья. Да говори же, не томи…
Настасья. На моих глазах и купола рухнули.
Авдотья (закрывает ладонью глаза). Смерть-то какая тяжкая… В дыму задохнулась али живая сгорела?..
Настасья. Кто ж про это знает, Авдотьюшка? Как затворили они двери, так никто их и не отворял.
Митревна. Мученской смертью померла матушка твоя Афросинья Федоровна. Тебе долго жить наказала.
Авдотья. Что-то не признаю я… Где ж это она стояла, церковь-то наша? Там, кажись… Теперь и не разберешь… Пойти хоть туда! Прах слезами омыть…
Настасья (удерживая ее). Была я там, Авдотьюшка, да ничего, окромя золы и черного угля, не видела. Что здесь, то и там…
Прохорыч. Пепел-то повсюду один. Носит его ветром от краю до краю по всему месту нашему. Тяжело помирать, а прах-от — он легок.
Авдотья. Твоя правда, Прохорыч. (Опускается на землю.) Может, среди этого пепла серого и тот пепел на ветру кружится. Матушка моя родимая! Вся земля наша рязанская теперь твоя могила! Как я по ней ходить буду!
Прохорыч. Так оно и есть, Авдотья Васильевна. Что ни шаг, то могила у нас тут. А чья, мы и сами-то не ведаем. По всем убиенным, по всем сожженным заодно плачем. А пуще плачем о тех, кого в полон увели. У нас хоть земля осталась, с родным прахом смешанная, а у них и того нет. Чужой волей в чужую сторону идут, по дикому полю…
Митревна (плача). Ох, батюшки, и подумать-то страшно! Ведь и мою-то родню угнали вороги — до единой головушки… И брата, и племянников, и внуков малых… Уж не видеть мне их на этом свете!
Настасья (тоже причитая). Беда наша, беда! Ни заспать ее, ни заесть, ни на плечах унесть!..
Васена. Ой, бабушка! Ой, тетя Настя! Ой, да не плачьте же вы! (Ревет громче всех, по-ребячьи.)
Настасья. Как не плакать, девушка! Только слезы-то нам и остались.
Авдотья (жестоко, почти сурово). Да и слез не осталось. Какими слезами по такой беде плакать?
Прохорыч (медленно подымаясь). Полноте, бабы! И сей день не без завтрашнего. Тяжко ныне, горит душа от горя да от позора нашего, а только негоже нам живых, ровно мертвых, оплакивать. С того света человек не ворочается, а на этом свете отовсюду обратная дорога есть. Авось поправится Рязань-матушка, соберется с силою — выкупит полон. Не впервой нам. И отцы наши, и деды братов выкупали.
Митревна. Когда еще Рязань-то поправится…
Авдотья. Уж коли из полона выкупать, так поскорей бы. Сегодня, может, живы они еще, а завтра и нет их. Всё бы, кажись, сняла с себя, да снять-то нечего…
Настасья (робко). Авдотьюшка, голубушка моя, сберегла я кой-что из добра твоего. Как занялась наша слобода, припрятала я ларец твой заветный с перстнями, сережками да ожерельями. Матушкино приданое, мужнины подарки… В землю закопала…
Авдотья. Неужто сберегла? Спасибо тебе за твою заботу, Настасьюшка! Где ж он, ларчик-то мой? Далеко ль?
Настасья. Да тут, почитай, под ногами у нас, в погребице. Помоги-ка мне спуститься, Васена! Совсем у меня силы-то не стало… Коли земля там не обвалилась, так я его живо найду, матушка. У меня там приметы положены…
