Я хочу научиться всему и сразу, а Павла Леонтьевна и С. И. советуют мне не торопиться. «Не торопитесь жить, милая», – это любимое присловье С. И. А как мне не торопиться? Мне уже пошел третий десяток, а я еще ничего не успела сделать. Лешковскую[14] и Массалитинову[15] в мои годы приняли в труппу Малого театра.
Евпатория стала совершенно другой. Мне кажется, будто я здесь впервые.
16 мая 1918 года. ЕвпаторияПочти забыла о том, что собралась и даже начала вести дневник. Синяя тетрадка лежит без дела, зато зеленая исписана уже порядком. Я ношу ее с собой постоянно. Откланявшись, бегу в свою каморку и начинаю записывать мысли, пришедшие в голову во время спектакля. Самые ценные мысли посещают меня на сцене, причем во время спектакля, а не на репетициях. Павла Леонтьевна убеждена, что дело в зрителях. Присутствие зрителей делает меня собранной и придает сил. Она права. Я трусила и продолжаю трусить ровно до того момента, как ступаю на сцену и вижу тысячу незнакомых лиц. Страх уходит, и я сама тоже куда-то исчезаю, чтобы не мешать моей Маргарите. Прежде со мной такого не случалось. Павла Леонтьевна считает, что это происходит оттого, что я впервые в жизни по-настоящему вошла в роль. Благодаря ее помощи. Это я дописала про помощь. Сама Павла Леонтьевна настолько деликатна, что ничем не подчеркивает свою причастность к моему триумфу. С ее слов выходит так, будто все произошло благодаря моему таланту, без ее участия. Милая Павла Леонтьевна! Если я всю свою жизнь посвящу ей, то все равно не смогу отплатить ей за то, что она для меня сделала.
Когда я пишу «триумф», то немного преувеличиваю. Настоящего триумфа не было. Меня не выносили из театра на руках, не засыпали цветами, и местные газеты не торопятся слать ко мне репортеров. Но мне аплодировали и кричали «браво», хотя я ожидала свиста. И на фоне моих ожиданий эти аплодисменты можно считать триумфом. Павла Леонтьевна придерживается того же мнения. Мы отпраздновали день рождения актрисы Раневской. Тата испекла рыбный пирог. Тата – изумительная мастерица. Ирочка[16], побывав на премьере, нарисовала меня в роли Маргариты. Очень сильно мне польстила, я сама себя не узнаю. Предсказала Ирочке славу великой портретистки. Людям нравится, когда им льстят, хоть словом, хоть кистью. Ирочка ответила, что будет актрисой, как мама. Не сомневаюсь, что и на этом поприще талантливый ребенок добьется успеха.
Я наконец-то разгадала секрет моей новой семьи. Если бы не думала столько о своей роли, то разгадала бы его давно. Этот секрет – любовь. Мы все любим друг друга (я, наверное, сильнее всех) и каждую минуту стараемся проявить эту любовь. Ирочке совсем не обязательно было рисовать меня, а Тату никто не просил печь пирог, с которым она возилась больше, чем со свадебной гефилте фиш[17]. У нас дома гефилте фиш готовили кусочками, что еще труднее. Мама считала, что нам с сестрой надо уметь стряпать, и вместе с кухаркой учила нас. Сестра, стоило ей только уколоть костью палец, начинала ныть, что она не собирается быть кухаркой и не хочет учиться стряпне. Мама на это строго отвечала, что кухарками мы не будем, но будем хозяйками, а любая хозяйка должна разбираться в том, что делается на кухне. Иначе она не сможет указать кухарке на ее просчеты и недостатки. Я никогда не возражала против этих кухонных уроков. Не потому что люблю стряпать (нет, не люблю), а потому что кухарки встречаются во многих пьесах. Чтобы правильно показать человека, надо хотя бы в общих чертах иметь представление о его профессии, знать особенности национального характера и пр. Взять хотя бы такой персонаж, как купец первой гильдии. Невозможно сыграть просто купца, зрители освищут. Надо понимать, кто он, этот купец. Русский? Еврей? Или он из староверов? Различий много. Где он проживает? Московские купцы выглядят совсем не так, как таганрогские. Для того и нужна актеру тетрадка, чтобы записывать туда все нюансы, касающиеся роли. Драматург об этих нюансах не напишет, иначе каждая пьеса будет размером с Талмуд. Зритель этих нюансов не увидит, он пришел наслаждаться искусством, а не изучать персонажи. Но если у кого-то из персонажей чего-то недостанет, то зритель это сразу же почувствует. Невозможно перевоплотиться, не имея понятия о том, в кого ты перевоплощаешься. Поручи дураку строить дом, он выроет колодец. Я придумала своей Маргарите Каваллини биографию. Я знаю, откуда она родом, я знаю обстановку ее дома, имена ее подруг, я знаю, кто были ее родители, я знаю о ней все-все. Эти нюансы – кирпичики, из которых строится образ. Когда мы смотрим на дом, мы не думаем о кирпичах и не замечаем их, но стоит только одному кирпичу выпасть, как дыра сразу же бросается в глаза и из нее тянет сквозняком.
Кажется, у меня появились поклонники. В первых рядах начала узнавать некоторые лица. Никто пока еще не приглашал ужинать. Павла Леонтьевна вспоминала, что в былые времена вершиной сомнительного «успеха» являлось приглашение ехать кутить к цыганам на всю ночь. В Нижнем один ее поклонник, чересчур рьяный и очень влиятельный, устроил настоящую осаду театра. Расставил у всех выходов своих людей с наказом не выпускать Павлу Леонтьевну. Очень уж он мечтал с ней отужинать (и не только). Но глупец не учел, что имеет дело с великой актрисой. Загримировавшись старухой, Павла Леонтьевна без помех покинула театр, а поклонник на следующий день получил выволочку от полицмейстера и угомонился. Мечтаю, чтобы ради меня кто-то сделал нечто подобное. Но стоит мне взглянуть в зеркало, как мечты тут же улетучиваются. Павла Леонтьевна красива настоящей ангельской красотой. Мне до нее далеко. Во всех отношениях. Мой добрый ангел успокаивает меня, когда я раздраженно отшвыриваю от себя зеркало (одно я уже разбила). Она говорит, что все красавицы недовольны своей внешностью и только дурнушкам нравится, как они выглядят. Ссылается при этом на латынь: ubi nil vales, ibi nil velis[18]. Стало быть, я исключение из этого правила, я недовольная дурнушка. Единственное мое богатство – это волосы. Надеюсь, что со временем добавлю к ним голос. Я постоянно занимаюсь декламацией и впитываю орфоэпию от Павлы Леонтьевны. Вспомнив про Демосфена[19], отправилась на берег, набрала в рот камушков и попыталась продекламировать «Анчар». Ничего не вышло, едва не подавилась. Выплюнула камни, расплакалась и ушла. Какая-то старуха привязалась и начала меня утешать. Не иначе как решила, что ходила к морю для того, чтобы утопиться. Что еще делать у моря в непогоду? Надо попробовать вместо камней сливы. Они крупные, не подавиться и держать их во рту должно быть приятнее, чем камни.
19 мая 1918 года. ЕвпаторияСлучайно попался в руки старый номер журнала «Театр и искусство» с повестью Куприна о том, как он был актером. Никогда не думала, что автор бесподобного «Гранатового браслета», чудесной «Суламифи» и яркого «Поединка» мог написать такую пошлость, такой гнусный пасквиль! Моему возмущению нет предела! Как можно так писать о провинциальном театре? У Куприна кругом ленивые бездари! Но, применительно к театру, «провинциальный» не означает «низкопробный». Уж я-то могу судить об этом! Долго возмущенно трясла журналом перед Павлой Леонтьевной, читая ей вслух один отрывок за другим, потом рассвирепела настолько, что порвала чужой журнал. Моя милая Павла Леонтьевна смеялась так заразительно, что весь мой пыл куда-то испарился, и я начала смеяться вместе с ней. Оказалось, что она тоже читала этот пасквиль, очень давно. Я сказала, что для меня Куприна больше не существует, и попросила впредь никогда не упоминать его имени в моем присутствии. Встала в трагическую позу и заявила, что мне жаль слез, пролитых над «Гранатовым браслетом». Павла Леонтьевна рассмеялась пуще прежнего и посоветовала мне не следовать примеру тех, кто вместе с водой выплескивает из ванны ребенка. Куприн сильно погрешил против истины, собрав воедино, в один описываемый им театр, все плохое, что только могло иметь место, но разве стоит из-за одного пасквиля лишать себя «Гранатового браслета» или «Суламифи»? Возможно, что не стоит, но читать Куприна с былым удовольствием я уже никогда не смогу. Павла Леонтьевна в свое время прочла этот пасквиль entre les lignes[20] и убеждена, что к написанию его Куприна побудило уязвленное самолюбие. «Я чувствую, что он страстно желал стать актером, попробовал, но не вышло, вот он и злобствует», – сказала она.
Я попыталась склеить журнал, но из этой затеи ничего не вышло. Слишком уж хорошо старалась, когда рвала его. Завтра пойду каяться перед его владелицей, здешней билетершей. Куплю ей конфет.
Нет, ну какой же все-таки мерзавец этот Куприн! Писателю, как человеку искусства, непростительно так отзываться об актерах. Даже если у самого роман с Мельпоменой не получился. Если когда-нибудь сподоблюсь написать пьесу, то уже знаю, чью фамилию дать самому отвратительному персонажу. Если бы я была мужчиной, то разыскала бы Куприна и вызвала на дуэль. Дуэль! Мне очень нравятся дуэли, особенно если все остаются живы! Это так возвышенно и благородно. Сердце мое замирало, когда Е. Г. рассказывала мне о дуэли двух поэтов[21], которую остряки окрестили «второй чернореченской дуэлью»[22]. С одним участником я впоследствии познакомилась[23], стихи другого произвели на меня сильное впечатление. Я радуюсь тому, что оба они остались живы. Но Куприна я бы застрелила, не дрогнув. Мне хочется верить, что застрелила бы, так сильно я его ненавижу.
