Иногда Эйлин слышала, как ссорятся соседи — Грейди или Лонги. Ей это было приятно — значит, не только в ее семье бывают сложности. Родители тоже, заслышав повышенные голоса за стенкой, переглядывались, многозначительно подняв брови или загадочно улыбаясь.
Однажды за обедом отец, кивнув на комнату мистера Кьоу, сказал:
— Он не вечно здесь будет.
Эйлин опечалилась, представив себе жизнь без мистера Кьоу, но тут отец прибавил:
— Дай-то бог.
Сколько Эйлин ни прислушивалась, из комнаты мистера Кьоу доносился только скрип кроватных пружин, шуршание пера о бумагу или тихое похрипывание кларнета.
Однажды они всей семьей сидели за столом, как вдруг мама вскочила и выбежала из комнаты. Отец бросился следом, плотно закрыв за собой дверь. В приглушенных голосах слышалось сдерживаемое напряжение. Эйлин подобралась поближе к двери в спальню.
— Я его верну.
— Дурак чертов!
— Я все исправлю.
— Как?! «Большой Майк не берет в долг ни пенни!» — передразнила мама.
— Способ найдется.
— Как ты мог до этого довести?
— Думаешь, мне нравится, что мои жена и дочь живут в такой халупе?
— Вот прекрасно! Значит, это мы виноваты?
— Я этого не говорил!
Сквозняком качнуло дверь, она плотней прижалась к ладоням Эйлин, так что сердце заколотилось быстрее.
— Не надо ничего придумывать, — сказала мама. — Просто ты любишь лошадок и ставки.
— В глубине души я все время думал о вас, — ответил отец. — Я же знаю, тебе здесь не нравится.
— Когда-то я думала, что ты можешь стать мэром Нью-Йорка, — сказала мама. — А тебе довольно быть мэром «Догерти». Не владельцем даже — мэром пивной. — Она добавила, помолчав: — Надо было мне его носить не снимая.
— Я верну, слово даю.
— Не вернешь ты его, сам знаешь.
Все это время мать старалась не кричать и от этого почти шипела, а сейчас она говорила тихо и грустно.
— Все время ты отрываешь от нас по кусочку, каждый день. Когда-нибудь совсем ничего не останется.
— Прекрати! — сказал отец, а потом наступила тишина.
Эйлин старалась представить, как они там стоят, обмениваясь неким безмолвным знанием, словно две каменные статуи, чью душу ей вовек не понять.
Позже, как только осталась одна в квартире, она заглянула в ящик бюро, где мать хранила обручальное кольцо — с тех пор, как однажды мыла посуду и чуть не упустила его в трубу. Эйлин любила смотреть, как мама открывает коробочку — полюбоваться игрой света на сверкающих гранях, так она думала. Только сейчас, увидев на месте коробочки пустоту, Эйлин поняла, что мать проверяла, на месте ли кольцо.
За неделю до того, как Эйлин исполнилось десять лет, они с отцом вернулись вечером домой и не увидели маму в кухне. И в спальне ее не оказалось, и в ванной тоже, и никакой записки нигде.
Отец подогрел консервированную фасоль, поджарил несколько ломтиков бекона и нарезал хлеб.
Пока они ели, вернулась мама.
— Поздравьте меня! — сказала она, снимая пальто.
Отец не спеша прожевал.
— С чем поздравить?
Мама шлепнула на стол какие-то бумаги и посмотрела на отца в упор, точно дразнила. Он откусил еще бекона, взял бумаги, прочел и нахмурился.
— Как ты могла? — тихо спросил отец. — Без меня?
Можно было подумать, что он обиделся, — только Эйлин знала, что отца ничто на свете не может задеть.
Мама смотрела чуть ли не разочарованно, что на нее не кричат. Собрав бумаги, она ушла в спальню. А отец через пару минут снял с крючка шляпу и ушел.
Эйлин отправилась в спальню и села на свою кровать. Мама курила, стоя у окна.
— Что случилось, я не поняла?
Мама указала на комод:
— Это бумаги о натурализации. Иди посмотри. И поздравь меня: с сегодняшнего дня я гражданка Соединенных Штатов.
— Поздравляю, — сказала Эйлин.
Мама грустно улыбнулась между затяжками:
— Я уже давно подала заявление. Отцу не говорила, думала сделать ему сюрприз — пригласить на церемонию принятия присяги. Ему было бы приятно стать моим поручителем. А потом захотела его обидеть и позвала вместо него кузена, Дэнни Глашина.
Эйлин кивнула: в бумаге стояло имя Дэнни. Документ выглядел солидно, будто его должно хранить сотни лет. Да что там — пока существует цивилизация.
— Теперь жалею, да поздно. — Мама невесело рассмеялась. — Твой отец очень уважает всяческие ритуалы.
Эйлин толком не поняла, о чем говорит мать, но решила, что та имеет в виду привычку отца все делать как положено, даже в мелочах. Она и сама часто наблюдала, как он под локоть поддерживает перебравшего клиента, прислоняя его к стойке, да так, что тот и не заметит, что ему помогли; как за работой не уронит ни одного стакана, не прольет ни капли виски; как аккуратно причесывается, волосок к волоску. Несколько раз она видела, как отец помогал нести гроб на похоронах. Казалось, нет в мире задачи важнее, чем держать ровно спину, смотреть прямо перед собой и не сбиться с шага, спускаясь с мертвым грузом по ступеням церкви под звуки волынок. Отчасти поэтому люди так его уважали. И мать, наверное, тоже.
— Никогда не влюбляйся, — сказала мама, убирая бумаги в ящик бюро — тот самый, где раньше хранилось кольцо. — Только сердце себе надорвешь.
2
Летом пятьдесят второго года мама Эйлин объявила удивительную новость: она беременна. Эйлин ни разу не видела, чтобы родители хотя бы за руки держались. Если б не рассказы тети Китти о том, что мама с папой познакомились в танцзале и прославились как первоклассные плясуны, Эйлин была бы уверена, что они и не прикасались друг к другу никогда. А вот поди ж ты — мама беременна, не хуже других. Чудеса, да и только.
Мама бросила работу на часовом заводе и целыми днями сидела на диване, вязала одеяльце для малыша. Довязав последний уголок, взялась за чепчик. Потом кофточку, потом пинетки — все белоснежное. Крошечные одежки хранились в фигурном платяном шкафу, связанные очень искусно, плотным узором, с аккуратными ровными рядами. Эйлин и не знала, что мама умеет вязать. Может быть, мама вязала раньше — для родных в Ирландии или на продажу? Спрашивать Эйлин не решалась. Не отважилась даже попросить разрешения потрогать мамин выпирающий живот. Чтобы хоть как-то приблизиться к малышу, она тайком разглядывала связанные мамой вещи — гладила, прижимала к щеке. Однажды, когда мама уже легла спать, Эйлин взяла спицы, еще теплые от рук. На спицах болтался недовязанный башмачок. Эйлин старалась вообразить ребенка, который будет жить с ней рядом, чьи щечки она будет покрывать поцелуями, — а представлялось уменьшенное лицо матери с тем слегка удивленным выражением, какое появлялось у нее, когда Эйлин подходила приласкаться. Если очень сильно сосредоточиться, вместо маминого лица появлялось улыбающееся личико младенца, такое светлое и счастливое. Эйлин твердо решила, что подружится с будущим братиком или сестричкой. И полюбит его совершенно по-особенному, отдельно от родителей.
Эйлин так ждала рождения малыша, что просто физически почувствовала, как разбивается сердце, когда отец сказал, что у мамы случился выкидыш. Кровотечение никак не останавливалось, выскабливание не помогло, и тогда ей удалили матку.
После операции у мамы началось воспаление мочевого пузыря. Она чуть не умерла. Все время, пока ей проводили дренирование, мама лежала в больнице. Детей туда пускали неохотно, поэтому Эйлин видела маму всего раз в месяц, а то и реже. Отец почти не говорил о маме все это время — а оно растянулось на несколько месяцев, потом на полгода и даже больше. Если отец брал Эйлин с собой в больницу, то говорил расплывчато: «Пора идти, собирайся». В остальном же маму словно стерли из их жизни.
Эйлин быстро сообразила, что вслух маму вспоминать не следует. Все-таки однажды вечером, недели через две после того, как установился новый порядок, она рискнула несколько раз подряд заговорить на запретную тему — проверить реакцию отца.
— Хватит! — рявкнул он, вставая из-за стола. — Посуду помой!
Эйлин видела по лицу, что отец с трудом сдерживает волнение. Он выскочил за дверь, словно ему невыносимо было оставаться в комнате, где только что поминали отсутствующую жену. А раньше ведь они постоянно ругались. Эйлин решила, что ей не понять сложных взаимоотношений между мужчинами и женщинами.
На ней теперь была вся готовка и уборка. Отец давал деньги на покупку еды и походы в прачечную самообслуживания. Овощи Эйлин покупала на одной из немногих оставшихся в округе ферм — ездила туда на велосипеде. Постепенно она наработала собственное меню, вспоминая, что готовила при ней мать: тушеную говядину с морковкой и зеленой фасолью, запеченное мясо, пресный хлеб на соде вместо дрожжей, бараньи котлетки с печеной картошкой. Позже Эйлин взяла в библиотеке кулинарную книгу и попробовала расширить свой репертуар. Однажды она осмелилась приготовить лазанью и в отчаянии стукнула кулаком по столу, когда все тесто расползлось, — столько работы насмарку!
