— Терпи! Твоя башка должна лечь на задницу! Гнись назад! Гнись! Сызнова гнись!
Дойнов опять сильно надавил, и Левка еще раз вскрикнул от боли.
— Не бойсь! Не сломаю! Теперь садись на пол!
Громадина-борец всей своей тяжестью стал давить на мальчика сверху, мять ручищами. Эта пытка продолжалась около двух часов. Вспотевший, измученный, Левка к концу репетиции еле дышал.
— Теперь сходим в баню, попаримся как следует, потом — обедать. Любишь париться-то? Молодец!
После бани Дойнов торжественно вручил ребятам заветные матроски.
— Как херувимы вы у меня! Как куклята!
— Мы пойдем в детдом. Наших навестить!
— Дело! Стой, куда без шляпы-то? Спятил?
— Не надо шляпы...
— Как так не надо? — мгновенно рассвирепел Дойнов. — Чмур упрямый! Что такое шляпа, я тебе объяснял? Повтори!
— Символ артиста, — робко пролепетал Левка.
— Ну, вот! То-то! Чтобы по улице без шляпы ходить не смел! Только в комнатах разрешаю сымать! Подложи газетины и дуй!
Было ужасно стыдно идти в шляпе. Левке казалось, что вся улица смотрит на него. Мимо пробежали трое мальчишек.
— Велипут! Цилиндра! — закричали они.
Левка снял шляпу.
В детдоме старенькие матроски с якорями произвели фурор.
— Вот повезло вам! — с завистью говорили ребята. — А шамовка хорошая?
— Мировая! Не то, что в детдоме.
Левка с Сабиной еле успевали отвечать на вопросы.
— А лягушки у хромого дрессированные?
— Ясное дело, дрессированные! Будут тебе обыкновенные лягушки вылезать изо рта вперед задними лапками! Знаешь, сколько с ними репетировать приходится! С ума сведут, пока их не вразумишь!
— Неужели все понимают?
— Абсолютно! Только что не разговаривают! Одна ему прикурить спички приносит! Сам видел! Умора! Ее Люськой зовут. А Манька по утрам будит. Приползает на подушки, квакает, как будильник! И всегда в шесть утра. Ровно! А возит он их в особом чемодане с аквариумом. У каждой своя подушечка! Как буржуйки! Только на мягком спят!
— Брешешь!
— Не верь, твое дело!
Ребята ахали, слушали, раскрыв рты.
— А как он столько воды выпивает?
— Он несчастный человек. Этот номер работать очень трудно. Его учили с детства. Он здорово желудок разработал. Конское ведро входит. На двенадцать литров! Выдует ведро, напряжет мускулы и обратно...
— А керосин он на самом деле пьет?
— Да, он обедает в час дня. Потом до вечера ничего не жрет. Приходит за час до работы, промывает водой желудок. И после керосина час промывает. Потом ужинает. И так каждый день.
— Веселенькая житуха!
— Умора! Пришли мы в керосинную лавку. Панич не знает, какой сорт брать. Попросил попробовать. Продавщица не поверила. Думает, шутит человек. Он взял в рот, проглотил. У нее глаза на лоб! Дала всех сортов и денег никаких не взяла. Чуть не заплакала от жалости. Иди, иди, говорит, алкоголик, несчастный человек, пропащая душа твоя, погубитель своей жизни!
Ребята долго хохотали.
— А Дойнов вас не калечит?
— Что ты! Сказал тоже! Он совсем, как родной!
Тем же вечером Дойнов случайно встретил Левку на улице со шляпой в руке.
— Я что тебе сказал, упрямый чмур? Будешь слушаться или нет?
Залепив Левке увесистую оплеуху, Дойнов по самые уши нахлобучил на него шляпу.
Летели дни.
Как-то к Левке и Сабине в гости пришел Миша Кац. Из комнаты хозяйки доносился равномерный стук швейной машинки. В клетке распевали канарейки. Сабина отдыхала, лежа на диване, Левка — на вытертом коврике для выступлений.
— Есть такая казнь, — рассказывал Левка, глядя на Мишу, — наклоняют макушки деревьев, привязывают к ним за ноги человека и отпускают деревья... Вот и мне так же больно, когда делаю шпагат... А когда Донец мять начинает, еще больней...
— Больше сил нет, — неожиданно вздохнула Сабина, — шпагат мне дается легко. А вот когда стою на руках, тошнит и запястья болят... А уж сколько времени репетируем...
— А я на любые муки согласен, лишь бы в клоуны взяли, — вздохнул Мишка Кац.
— Это тебе так кажется, — сказала Сабина. — Ни рукой, ни ногой не пошевелить... Верно Дойнов говорит, слабенькая я... И температура тридцать восемь и два.
— И у меня повышенная, — сказал Левка, — тридцать семь и девять... Это просто коропатура...
— Что за «коропатура»? — спросил Миша.
— Перетренировались маленько. С непривычки. Большая нагрузка на мышцы...
— Так ведь целые дни репетируем, — сказала Сабина. — И с Дойновым и без него...
— Пошли ко мне, бедолаги! Костюмы будем мерить! — позвала хозяйка.
С трудом передвигаясь, ребята отправились вслед за хозяйкой. Костюмы получились убогие, безвкусные, но ребята этого не заметили. Левка очень понравился себе — в шароварах из марли с синим поясом и в красных матерчатых тапочках. На голове пестрый платок.
— Совсем как разбойник из сказки про Али-Бабу! — воскликнул Миша Кац. — А ты, Сабинка, похожа на Золушку, когда она уже принцесса! Только юбочка малость коротковата.
В комнату вошел радостный Дойнов с портфелем в руках и объявил:
— Все! Скоро можем отплывать! Вот документы на испытательный срок, вот бумаги на право работать! Поедем по селам, по местечкам, по городишкам. Лафа! Житуха, как у птахов разных! Лети на все четыре стороны! Отсюдова на юг махнем — в Кисловодск, а может, в Тбилиси! Но это все потом! А пока разведку боем провернем. Вокруг Уральска помотаемся пару месяцев! Все от вас зависит. Выдержите испытательный срок — артистами станете, нет — будете в макаках весь век ходить! Сдрейфили? Нет? Молодцы! А сейчас, хозяюшка и пацанчик, садитесь — поглядим на артистов. Ну-ка, Левка, ложи коврик и весь номер с начала до конца.
Левка налил из графина воды, поставил стакан себе на лоб.
— Продажу! Сразу же давай продажу! Как я учил! — крикнул Дойнов. — Комплимент выдавай!
Левка развел руки в стороны, медленно повернулся налево, потом направо.
— Жми дальше!
Продолжая держать стакан с водой на лбу, Левка плавно опустился на коврик, лег на спину, балансируя стаканом, поднял ноги до головы, согнул их, зажал коленями стакан и коленями же поставил его на пол за своей головой, перевернулся, встал и раскланялся, расставив в сторону руки.
— Улыбайся! Улыбайся! Что за комплимент без улыбки?
Левка улыбнулся.
— Нет, это у тебя «собачья улыбка» выходит: одни губы улыбаются, а глаза плачут! Глазами улыбайся! Всем мордоворотом! Так! Уже лучше. Теперь в обратном порядке всю комбинацию! Алле!
Дойнов бросил на пол веточку сирени. Левка встал к ней спиной и, медленно прогибая тело назад, вспотев от сильного напряжения, с трудом ухватил цветок зубами, но неудачно. Он выпал.
— Сызнова! — закричал Дойнов. — Настоящий артист цирка будет повторять трюк, пока не получится!
Левка никак не мог ухватить сирень зубами. Ее запах дурманил, кружилась голова.
— Сызнова! Сызнова! — кричал Дойнов до тех пор, пока Левка не выполнил трюка. — Теперь шпагат!
Левка медлил.
— Шпагат, чучело! Не бойсь! Сейчас больно будет, зато потом мне спасибо скажешь! Ну! Садись!
Левка сжал зубы, заранее предчувствуя знакомую боль, медленно расставил ноги, опустился... и улыбнулся.
— Ты чего?
— Не так больно уже! Не так больно!
— А я что говорил, чмур? Кончается коропатура!
Сабине тоже на этот раз было не так больно.
Отрепетировав, Дойнов собрался отдохнуть.
— Можно нам с ребятами пойти в детдом? — спросил его Миша Кац.
— Нет! — ответил Дойнов. — Сегодня никаких детдомов. И завтра. Сейчас надо разминаться и разминаться до бесчувствия. Вот будем уезжать, сходят попрощаются!
— А когда вы уезжаете? — спросил Миша Кац.
— Скоро уже! Совсем на днях. Едем на гастроли.
Глава IV
На гастролях
Панич объявил:
— Юный артист Лев Осинский — «Человек-змея»!
Левкино сердце застучало. Руки тут же вспотели. Страшно волнуясь, он вышел на сцену и раскланялся. Словно в тумане, стал наливать в стаканчик воду. Руки дрожали, не слушались, вода расплескивалась через край. Левка поставил стакан на лоб, сел на коврик и тут же уронил стаканчик. Вода полилась по полу. Не помня себя от стыда, Левка попятился на четвереньках, оторвал от пола задник и нырнул под него. В зале захохотали.
— Получай, чмур! — зло прошептал Дойнов и дал Левке оплеуху. — Это за «собачью» улыбку! А вот это за дрова[4].
Залепив вторую пощечину, Дойнов вытолкнул его на сцену. Левка снова «завалил» трюк и убежал в кулису. Получив еще одну затрещину, он с грехом пополам выступил и забился под стол в пыльном, темном углу. Из зала за кулисы прибежала Сабина.
— Где Лева? — спросила она у Дойнова.
— Вон твой жених под столом сидит, рыдает.
— Дрова, одни дрова! — чуть не плакал Левка с досады.
— Да брось ты, все хорошо! — утешали Левку Сабина и жонглер Абашкин.
В Гурьеве Левка написал маслом портрет Сабины. Портрет получился на славу. Дойнов, увидев его, присвистнул.
