– Только получится ли вытащить старую ось? – усомнился Словко. Хозяин колеса радостно уверил всех, что «конечно же получится!» Когда колесо сняли, он молотком собственноручно выколотил трубу из ступицы. А Кирилл в широком свете фонарика («Вертите, Ксеня, вертите») вбил новую ось и насадил на ее концы подшипники. Металл грохал, вызывая опасение: не появится ли кто-нибудь любопытный и посторонний. Никто не появился. В наступившей тишине колесо опять приподняли и подшипники утвердили на доске и на торце бревна. Хотя какое там утвердили! Крутнешь – и железные кольца с шариками поедут со своих мест. Чтобы такого не случилось, Кирилл с двух краев каждого подшипника старательно вколотил граненые гвозди-костыли: заключил стальные кольца в зажимы.
– Ну вот, – подвел он итог со скромной гордостью знающего себе цену мастера. – Можно запускать…
– Ура… – прошептал маленький хозяин колеса. Опять вцепился в обод, потянул вниз. Колесо повернулось легко, плавно завертелось. Кирилл и Словко помогли мальчику раскрутить его быстрее. Еще быстрее… Деревянная махина зашуршала в пространстве, зашелестела в лопухах нижним краем. Спицы-брусья размазалась в воздухе. И все это – в луче фонарика, поскольку Ксеня продолжала «работать турбиной» (кажется, ей это понравилось).
Колесо чуть заметно вздрагивало.
– Кажется, эксцентрик… – озабоченно проговорил Кирилл.
– Что? – встревожился мальчик.
– Сбой во вращении. Чуть-чуть…
– Ну и пусть! Это… наверно, так и надо. От этого… дополнительная сила…
Никто не понял, что за сила от неравномерности вращения. Поняли только: мальчик не хочет, чтобы здесь что-то меняли и регулировали. Ладно, его дело…
– Ну вот… – сказал Кирилл мальчишке снова. – Теперь приходи и верти сколько хочешь. Когда будет настроение…
Тот помолчал и отозвался тихонько:
– Да… А вы тоже приходите и вертите… если захочется. Только не рассказывайте другим…
– Никогда в жизни, – очень серьезно пообещал Словко. – Всё между нами…
Мальчик переводил глаза с одного на другого. Может быть, ему жаль было расставаться? Или он хотел что-то спросить, но не решался?
Словко посмотрел на Кирилла, на Игоря, на Ксеню. И они поняли, с какой мыслью он посмотрел. Ксеня на пару секунд оторвалась от велосипедного колеса и первая подняла на уровень груди ладони, быстро сцепила пальцы. И тогда Игорь сделал так же, и Кирилл. И Словко… Этот жест – непонятный для посторонних (и мало заметный), означал для тех, кто в «Эспаде», многое: «Наш человек…»
«Наш человек в Гаване», – мелькнуло у Словко в памяти название какой-то книжки (которую он, вроде бы даже и не читал). – «Наш человек в Гаванском»…
Да, безусловно, он был «наш», этот пацаненок, раскрутивший тяжелое колесо по той же причине, по которой вертится Земля. И Словко знал, как теперь лучше всего поступить. Он, вроде бы случайно, шагнул в середину луча и стянул ветровку – ну, будто искал что-то во внутренних карманах. Выпрямился. И как бы увидел себя со стороны, глазами мальчишки. Полыхнула оранжевым огнем рубашка, засверкали золотые якорьки и шевроны, серебристым сиянием засветился капроновый плетеный аксельбант, заискрились латунные пуговки…
Прошло несколько секунд. И наконец хозяин колеса сделал прерывистый вдох и сбивчиво спросил:
– Вы… кто?
– Мы – парусная флотилия. Иначе говоря, отряд «Эспада», – сообщил сверкающий Словко.
Мальчик помолчал. И сказал задумчиво:
– Хорошо вам…
– Почему хорошо? – спросил Игорь.
– Потому что парусная… и вообще…
В это «вообще» он, видимо, включил многое – то, что чувствовал в незнакомых ребятах, но о чем не умел или стеснялся сказать.
И тогда Ксеня (которая продолжала работать турбиной) задала наконец главный вопрос:
– Хочешь к нам?
Мальчик отозвался сразу, уверенно и спокойно, словно перед этим долго обдумывал ответ:
– Да. Я очень хочу.
Дальше все пошло по заведенному обычаю. Один за другим назвали себя:
– Я – Игорь…
– Я – Словко. Имей в виду: не Славка, а Словко… – («Ага, я буду иметь в виду…», – понятливо отозвался мальчик).
– Я – Кирилл…
– Я – Ксеня… – сообщила от фонарика вертящая динамку девочка. – А ты кто?
И тогда он сморщился, будто тронул языком больной зуб:
– Ох… у меня такое дурацкое имя…
– Дурацких имен не бывает, – строго возразил Словко, натягивая курточку.
– Бывает. Оно такое… несовременное. Отцу пришло в голову, чтобы я назывался Прохор. В честь какого-то его друга… Сам придумал, а сам потом… – Ну, чуть ли не слезинка дрогнула в горле мальчишки.
– Да ты что? Хорошее имя, – увесисто сказал Кирилл.
– Ага, «хорошее». Только и слышишь везде… и в школе, и на улице, и в лагере… «Прошка – окрошка, гнилая поварешка»… Или еще хуже.
– Это хоть с кем бывает. Про меня вот пели: «Кирилл – деда с бабкой уморил»…
Мальчик Прохор со слабой улыбкой глянул на рослого уверенного Кирилла. Мол, про тебя скажи такое…
– Но если имя не нравится, можно придумать новое, – сказала Ксеня и сильнее крутнула динамку. – У нас это просто…
Прохор смотрел недоверчиво и… с ожиданием. Будто надеялся, что новое имя ему тут же поднесут, как на блюдечке.
– Хочешь быть Рыжиком? – вдруг спросила Ксеня.
Он заморгал. Не ожидал такого.
– Но ведь… я же… – он тронул свой искрящийся светлый ежик.
– Ну да, волосы не рыжие, – покивала Ксеня. – Зато свитер совсем рыжий. И сапоги… А то, что прическа русая, ну так что? Так даже интереснее.
– И вообще имя Рыжик славное такое, – поддержал Словко Ксеню. Он чуть не выразился «ласковое», но побоялся смутить Прохора. – И даже книжка есть с таким названием…
– Да, я читал, – вдруг кивнул Прохор. – Про старинного мальчика…
«Надо же, еще и читатель!» – изумился про себя Словко.
– Вот видишь! Не отказывайся, – вступил в разговор Игорь.
Кажется, всем хотелось, чтобы новичка звали именно Рыжиком. Потому что и Кирилл сказал:
– Когда говорят «Рыжик», сразу видно, что это хороший человек. Соглашайся…
И Прохор заулыбался:
– Ладно, я… соглашаюсь. Пусть буду Рыжик.
А тяжелое колесо все вертелось, послушное закону инерции…
Он пошел проводить новых друзей. Хлопая сапожками, шагал с ребятами до улицы Кочегаров. После сумрачного убежища оказалось, что на улице еще не совсем темно (дни пока были длиннее ночи – до осеннего равноденствия оставалась целая неделя). По дороге Рыжику (теперь уже – «Рыжику» навсегда) объяснили, куда и к какому часу завтра, в воскресенье, придти в отряд.
– Улицу Профсоюзную знаешь? Это недалеко, за мостиком. Зеленый трехэтажный дом, номер девять. Над дверью вывеска…
На перекрестке каждый пожал Рыжику руку. (И наверно, это были первые в его жизни рукопожатия; кажется, он даже не сразу поверил, что они всерьез. Но поверил.) Когда Рыжик уходил, он часто оглядывался и один раз нерешительно помахал рукой. Все разом помахали ему в ответ.
– Свой человек в Гаванском… – проговорил Словко теперь уже вслух. У него не спросили объяснений. То ли тоже слышали про такую книжку, то ли все было ясно и так.
– Спорить могу, человек пошел не домой, а снова раскручивать колесо, – сказала Ксеня.
– Ну так что же… – откликнулся Игорь
– Все же непонятно, зачем ему этот агрегат, – заметил Кирилл. – Ясно, что очень «зачем-то», а вот знать бы…
Ксеня сказала:
– Он объяснял, когда ты ездил. «Чтобы вертелось».
– Тогда ясно… – не стал спорить покладистый Кирилл.
– Может быть, у него философия такая, – поделился догадкой Словко. – Вроде как у буддистов. Говорят, у них в храмах есть специальные вертящиеся барабаны. Покрутишь такой барабан и вроде как помолился, жить легче…
– Понятно, – опять согласился Кирилл и забеспокоился о другом: – Аида, наверно упрется рогами: как это новичок без вступительного взноса? А где он возьмет взнос? Прабабушкину пенсию, что ли?
– Скажем Корнеичу, он ее прижмет, – решил Словко. – Аиду то есть…
