– У меня Чёрное море, хрр! – выпалил Прохиндей, испугался и оглянулся.
– О, я вам верь! – кивнула ворона. – Однако желайт убеждаться, чтоб обсуждайт бизнес. Ночью рви сетка, вместе идём ваш дом. Йес? ноу?
– Сóхрю, сóхрю… – пролопотал гость осклабясь, ибо на человеческом языке всё значило: я согласен, приду где-то в полночь.
– Ви насмехаться? – спросил Воротила Финансович, заметавшись вдоль сетки с противными криками, привлекая народ. – Отвечайт прямо: да – нет. Что хрю? Двойной игра, может?
– Хрюннь! – бормотнул Прохиндей убегая и мысля, что с Воротилой Финансовичем дел вести невозможно из-за наклонности к самопиару и нетерпимости буржуазного толка, что привлекают чреватое Магаданом вниманье, которое незачем.
В полночь он всё ж явился, дрожащий, скусил проволоку щипцами, сунул крылатого компаньона за пазуху и пустился по тёмным аллеям к выходу. Но, поскольку на деловые вопросы он отвечал неохотным сдавленным хрюканьем, птица, обидевшись, вырвалась, разодрав ему плащ, раскаркавшись скандалёзно. Мелькнули огни сторожей, послышался топот с лаем. Огрев Воротилу Финансовича кулаком, вор скользнул меж прутьев ограды, влез в «жигули» и яростно газанул, шепча: «К чёрту идёт он, хрю, бешеный!»
Распространялась ужасная эпидемия, и о встрече Актрисы и Скептика
Скептик, которому жить тошно, начал путь с Красной площади, а до этого отсидел каждодневную норму в некоем обществе, побуждавшем людей любить книгу. Топая по брусчатке, он не без помощи чувственного восприятия разлагал нравы с характерами на атомы, благо сумерки и позёмка мало мешали. К огненным окнам ГУМа рвутся заштатные модники в долгополых дублёнках, хоть лбы в испарине; через час самолёт унесёт их в Сургут иль Ямбург с бутылкой «Московской» и с диском шлягеров, каковыми затуркают самоё себя до того, что спустя сорок лет «Встреча с песней», буде она будет быть, вкрадчиво, как всегда, начнёт: «М-м-м… нефтяники из Сургута, товарищи Разудалов и Удалоев, просят, м-м-м… передать для них песню восьмидесятых годов „Позвони-позвони“, что напомнит им молодость и поездку в столицу, м-м-м… нашей Родины». И, седые уж, Разудалов и Удалоев прольют скупо слёзы…
Скептик сошёл в свет подземного перехода. Куда спешат намалёванные красотки, занятые чириканьем? В бар, где усядутся на вращающиеся седалища, если им повезёт, и, воткнув в пищевод винный шланг, обводнят себя в предвкушении судьбоносных встреч… Всходя по ступеням на Горького (днесь Тверская), Скептик упёрся в обутые с шиком ножки и пропустил иностранку лет двадцати, впечатляющую настолько, что, поглупев, он следовал за нею. Лишь когда та вошла в дверь отеля, он образумился, покраснел, усмехнулся и притворился, что – наплевать.
Потом, у театра Ермоловой, встретился давний знакомец, выглядевший хлыщом и имевший доходное место. Он с бодрым уверенным громким хрюканьем втащил Скептика в кафе «Марс», где, усевшись, долго, оптимистично вещал о чём-то.
– Да ничего живу, – изрёк Скептик в конце концов, догадавшись, что надобно что-то сказать. – Работаю там же, заботы те же.
– Хрюся? – подначил его Хлыщ подмигивая.
По ужимкам и тону предположив интимное, Скептик высказался отвлечённо:
– Я радуюсь редко. Видишь ли, для меня все – повапленные гробы, редко-редко мелькнёт человек. Я и сам гроб повапленный… Вслушайся: ведь все хрюкают!
Оглядев снисходительно столики по соседству, Хлыщ хрюкнул, что, мол, действительно, все недоделки, клёвых людей недостача, то есть у этого ткань на брюках отстой, у той – причесон не фирменный. Сам он – Хлыщ – гляньте-ка: туфли, брюки, носки соответственно, безупречный прикид! Стиль ремня, воротник… нет, можешь назвать в нём какой-нибудь недотяг? Он хрюкнул официанту; доставлены были вина.
Последовали откровенья вроде того, что тоска пошла жуткая, все визжат: друзья на работе по внешности – класс, а законтачишься в разговор – свиньи свиньями; у начальника выхлопатываешь отгул, а он, свин, отхрюкивается… Хоть с женой советуешься – хрю в ответ.
Скептик долго внимал, заткнув уши пальцами, чтоб не резало слух; наконец, подскочив, прервал:
– Хватит! Мне всё обрыдло. Я подчиняюсь особым законам и не желаю мешаться, хрр… – Он смолк и, взглянув на Хлыща, побледнел, как смерть; не прощаясь, выбежал из кафе.
В переулке валил густо снег. Скептик так был сражён случившимся, что забыл свой обычай поглядывать в окна, чтоб подвергать увиденное анализу.
Он захрюкал. Хрюкает! Он такой же, как все! Усмехнись он с критическим превосходством – а его доводы прозвучат «хрю-хрю»… Он стащил с себя шапку и участил шаги, чтоб холод утишил пламя, коим он сделался. В сквере группа молоденьких хрюкачей, перетаптываясь под маг, выпивала. Скептик давился слезами, мысля, что он – как они. Нет различий и ни на йоту приоритета. «И я свинья, вроде их!» Вдруг тополь, каких в Москве уйма, сдвинулся с места дать ему оскорбительного пинка.
Потрясённый вконец, дома Скептик, свалив философские книги в угол: Лейбница, Н. Кузанского, Лиотара, Бердяева, Бергсона да Пиррона, – стал читать детективы, подготовляясь к свинскому состоянию.
Он, на службу придя раньше всех, проскользнул в свой отдел, сел за стол. Прибежала Трещи Какпредписовна, журналистка, писавшая для правления Общества тексты докладов и резолюций. Прямо с порога она расхрюкалась оживлённо. Скептик встречал её вымученной улыбкой и вялым жестом.
– Хрюйя! – вела она, что-то спрашивая.
Он сделал вид, что не слышит.
– Хрюй! – Она отдала ему текст, что значило: просит проверить, прежде чем отнести руководству.
Навстречу большому событию, – было в заглавии. Дальше следовало: «В преддвéхрю знамéхрю-хрю дáхрю Великой Октябрьхрю нáхрю…» – на протяжении сорока трёх страниц, исключая пассаж фактических данных. Вытерев выступивший на лбу пот, Скептик вымарал всю бессмыслицу. Журналистка, обидевшись, стёрла критический карандаш, пошла в кабинет завотделом. Скептик, услышав звонок телефона, взял трубку, кашлянул, опасаясь, что вместо «слушаю» скажет чушь.
– Хрёу-о?
– Хр-р!! – выпалил он, швырнув трубку и заключив, что, если осознаёт, что сыграл в свина, может и не играть в того. Телефон. Опознав прежний голос, он произнёс слова, повторяемые ежедневно: – Общество, адрес Звонкая, дом пятнадцать.
Вроде, не хрюкает, но, возможно, ему лишь кажется.
Из кабинета раздался визг журналистки Трещи Какпредписавны. Скептика пригласили. Фукая, как кабан, завотдела потряс пресловутою пачкою и признался, что, коль сотрудники и в дальнейшем намерены предъявлять свинский бред, последует адекватный вывод, – вслед за чем злополучный доклад ввергся в мусорную корзину. То есть он, завотделом, считал лишь, что высказался ясно, на деле же только хрюкал.
– Хэ-хрю?! – вскинулась журналистка, что значило: мало, что я терплю свинское хрюканье и из пальца высасываю отчёты, вы ещё возмущаетесь?! Увольняюсь и посмотрю, как отхрюкаетесь у начальства, боров этакий! – И она бежала в слезах.
Завотделом, глядя в окно, профукал, что, мол, хорошего отношения кое-кто не заслуживает. Вместо, то есть, чтобы отправить её в психушку с её идиотскою свиноманией, с ней возились; но сделалось, что хворь сказывается на работе; вы не откажетесь подтвердить инцидент у начальства, куда я снесу всю свинскую компиляцию? займитесь-таки докладом, вот вам начало, какое бы ожидалось видеть. Шеф подчеркнул зачин одного из бесчисленных выступлений предшествующих пятилеток.
Скептик понял, что требуется.
Он, вернувшись за стол, взял лист, вынул ручку и ознакомился с образцом:
«В преддверии знаменательной даты в свете постановлений последнего пленума общества, наш отдел, вдохновлённый примерами, принял повышенные обязательства, активизировал и повысил… невиданный энтузиазм…» пр.
Хмыкнув скептически, он списал первый слог и второй, но едва потянул черту к третьему, как она изогнулась, выписав «хрю».
Лист был смят. Взяв новый, он черканул стремительно. Получилось: « В преддвéхрю знамéхрю…»
Выскочив в коридор, он кинулся от дверей, за которыми хрюкали и несли околесицу заражённые эпидемией люди, стучали машинки, трезвонили телефоны. Встретилась Активистка-Арина и завизжала, чтоб написал что-нибудь «знáхрю, призывхрю и вдохновляхрю, типа: повысим, активизируем и улучшим…» – «Лáхрю!» – начал он, но скептический склад ужаснулся, и он нырнул в туалетную комнату, где, умывшись холодной водой, курил. Пальцы, державшие «Север», вздрагивали… Заразился, но странно: осознаёт болезнь… Хлопнула дверь, тут как тут Балабол: ещё тычется сигареткой прикуривать, а уж хрюкает и подмигивает доверительно: дескать, что, загнала работёнка в сортир, хы? это терпихрю, а погоди, сюда стол поставят, чтоб и нуждишку справлять да бумаги строчить; он лично заколебался им хрень выдумывать, хрю, не конь! этот сбагрю доклад – адью, хрю, уездили сивку! а на носу годовой отчёт, хы! жизнь у нас – мертвецу позавидухрю! ноги делать пора к чёрту с общества, так сизить! хрю! пусть пишут сами! концовочку не подскажешь? чтоб, значит, влёт било: активизихю, повысихрю!..
