ними вагона трамвая. Наверняка мы входили и выходили через одни двери лекционных и сидели в столовой напротив. Но они не спалились, они не открылись, они прожили свои курсы в тайной комнате и мы не узнали, что начинка у нас совершенно одинаковая.
***
Прошло двадцать лет. Это как двадцать курсов с двадцатью каникулами. Что такое каникулы, мы все стали забывать, но появившиеся дети напомнили. Дети появились, пошли в сады, школы, начали выбирать институты. Прошло двадцать лет. Предыдущий опыт общения с однокурсниками перестал давить на меня. Я стал сильнее отличаться от них, так что смотрел теперь как будто через океан. Я простил себя, простил их, что-то встало на место. На кого держал обиду – позабыл, кому завидовал – отпустило. О мёртвых сожалел, о живых порадовался. Ни с кем не поддерживая контакт, сохранял самодостаточность, так что стал готов к встрече с ними. На пятнадцатилетие у меня был непростой год, пропустил даже обсуждение встречи, была ли она? Фотографий не видел, может и не было. Двадцать лет подошли также быстро, как когда-то мне показались десять. Иду. Буду на встрече, ещё и с удовольствием. Двадцать лет мне понадобилось чтобы понять, что был я прекрасным активным студентом, который хорошо учился чтобы потом хорошо работать врачом и впитывал не только учебники, но и людей, отношения, мораль, цинизм, этику и сто тысяч дополнительных хобби и мимолётных увлечений шести лет медгородка из которых до сих пор состою. И что не получил я чего-то в ВУЗе только потому что ВУЗ не мог мне этого дать. Посредственность и местами убогость сокурсников и особенно части преподавателей почти сделала из меня закомплексованного и неверующего в себя мальчика. Через двадцать лет я понял, что никому ничего не должен объяснять и не за что мне извиняться. Вырос мальчик. Детство длилось дольше, чем у других, но всё же завершилось. Нет никаких обязательств у меня исправлять прошлое. Оно прошло. Как хорошо, что это случилось хоть и через столько лет. Дети, когда несчастны или счастливы, то заслуга родителей. Но взрослый сам ответственен за своё состояние. Несчастлив, значит не умеешь жить. Я с большой радостью представляю встречу с теми, с кем соревновался за звание заучки и с кем дрался, с первой любовью и с завистливыми тупыми уродами, несущими свои ограниченные знания людям. И с гитаристами, и с курильщиками, и с теми, кто ни дня не работал врачом. Нет, я не верю, что они все изменились. Быть может научились играть. Не верю и в то, что те, кто не мог справиться с элементарными клиническими заданиями стали хорошими врачами. Я мог справиться, но уже не работаю врачом, а они лечат людей. Но и это отныне не проблема, не препятствие для встречи, не повод и не причина. И алкоголь не черта между нами, и стали все женщины красивыми, а все мужчины благородными. Я прошёл путь, справился со своей натурой. Не буду хвастаться, не буду сравнивать, буду ждать встречи летом, буду одним из них, моих однокурсников.
***
Попасть в «Рябинки» было удачей для тех, кто ничего не хотел делать на практике и проклятием для тех, кто ждал возможности освоить инъекции и реальные навыки ухода за больным. В «Рябинках» не было настоящих пациентов, там не было рутины бесконечных капельниц, операций и современных обследований. В «Рябинках» не было даже рябины на территории, отчего название казалось дебильным. Это был огромный типовой дом престарелых на окраине города. И нам, в довершение всего, достался ещё и девятиэтажный корпус ходячих и вполне здоровых старичков, которые были озадачены только своими внутренними разборками, свадьбами со старушками и телевизором. Утро студентов-практикантов начиналось со смотрения в таз с перекисью водорода в котором одиноко тонул после недолгого плавания стеклянный многоразовый шприц. Он пускал крупный пузырь и после только лежал на жёлтом дне. Сестра просила нас плевать в таз перед началом рабочего дня. Она ждала комиссии в любой ближайший момент и наводила порядки. Плевать в эмалированный таз с одиноким старинным шприцем было странно, но мы плевали. Перекись при встрече с кровью даёт пену. Пена в тазу указывает, что обработка шприца проходит после контакта с кровью. То есть в процедурной выполняются инъекции, забор крови, прочее. Но сестра не выполняла ничего такого. Все назначения врача были в таблетках, анализы не делали, а внутривенные введения лекарств молодости не были зафиксированы в журналах и делались принесёнными мимо учёта нормальными одноразовыми шприцами. То есть без нашего плевка в таз по утрам, процедурный кабинет могли попросту ликвидировать, а сестру перевести куда-то на дальний пост за монстерами и фикусами или сократить. Я плевал, Митя нет. Уколами молодости были ежедневные введения АТФ и кокарбоксилазы в толстые и ломкие вены старушек, что хотели замуж за старичков. Местная легенда утверждала, и вполне возможна культивировалась финансово заинтересованными медсестрами, что эти два препарата возвращают либидо и ясность ума. Никакие мои комментарии о том, что они не работают как лексредства сестру не убеждали. Следы подработки прятались. Старушки снова и снова по одной появлялись в коридоре ближе к полудню. Делать эти внутривенные мне не разрешали, поскольку это был приработок сестры, доверяли только ей. Наплевавшись вдоволь, мы, студенты третьего курса, посещали остальные сестринские посты и убеждались что заданий для нас нет, если не четверг. Затем мы спускались в подвал, где в тренажёрном зале, оборудованном «кеттлерами» в компании со студенткой из физакадемии болтали и занимались жимом от груди. Худые студенты изобретали уже сто раз до нас придуманные упражнения. Митя выдумал тягу гантели двумя руками из-за спины. Я в ответ придумал жим узким хватом от груди. Именно там я подсел на качалку и на тяжёлый фитнесс в целом. Два часа в тренажёрке заканчивались перекусом и прогулкой по саду. Территория «Рябинок» была не очень ухоженной, но просторной и выходила к одному из городских прудов, где летом я мог нечаянно встретить своих друзей не из мединститута. Забор как таковой отсутствовал. Так день практики мог и завершиться. Я снимал халат, сворачивал его в пакет и уходил к знакомым на пляж. Но мог и вернуться, оставить халат в шкафчике отведенной нам комнаты и болтать на широких подоконниках с сокурсниками, заброшенными судьбой в дом-интернат. Ребята из Белоруссии, Брянска и Калининграда по разным причинам не поехали на летнюю практику домой и теперь жалели. Мы обсуждали новые альбомы любимых рок-групп, менялись рассказами Пелевина, вели невинные фантазийные споры
