Есть «точки», к которым воспоминания возвращаются снова и снова, они начинают восприниматься как ненавязчивый лейтмотив, как «ключевые слова»: «Вы явились из глуби морской?» Этим все началось. И «Как ты постарела» — это уже приметы конца, готовой надвинуться тени.
Иногда мысль, как заигранная пластинка, по нескольку раз проходит один и тот же круг ассоциаций. Казалось бы, это совершается невольно, но нет: каждый раз блеснет что-то новое, сместится какой-нибудь ракурс, послышится иной акцент. Мысль Невеса ищет в повторениях еле заметную точку, некий микроклимат, задаваясь вопросом: где берет начало то, что потом станет инерцией совместной жизни, взаимным безразличием, непониманием? Когда прочнейшие узы стали чистейшей фикцией? Когда слова, в которые вкладывал всю душу, перестали что-либо значить? Когда жизнь — полнокровная, насыщенная, отдаваемая творчеству и любви, обернулась лишь «сном тени»? Где-то Невес «свернул» со своего пути, предал себя. Так где же? И снова перед мысленным взором «прокручиваются» переломные ситуации его жизни.
Постепенно выкристаллизовывается новое ощущение: причина не в том, что Невес что-то сделал не так, а в том, что многого не сделал. Были минуты, когда необходимо было что-то предпринять, сказать, а он не предпринимал и не говорил. Пропустил тот момент, когда Элена стала отдаляться от него, не переубедил, не удержал Милинью, не высказал правду в глаза этому приспособленцу Тулио…
И, желая не столько компенсировать упущенное, сколько убедиться, что выбор был, что все невзгоды не фатальны, фантазия вновь начинает свой путь с перекрестков жизненного пути, на сей раз отправляясь в те стороны, куда Невес в своем реальном прошлом не ходил. Так рождается еще один пласт романа. К прошлому примыкает неосуществленное.
Звучат непроизнесенные слова, используются упущенные шансы. Невес представляет себе продолжения, которых не получили многие эпизоды из его реального прошлого: «Я все-таки пошел к Элии…», наплывами возникает несколько вариантов этого визита. Интересно, что фактически разница между вариантами незначительная — то Невес отступает сразу, то пробует объясниться, то смущенно колеблется, — результат от этого не меняется: он отвергнут.
Образ Элии неоднозначен. В нем для старого писателя концентрируется и новое и вечное, то, что он не приемлет и перед чем преклоняется. Элия, подруга его дочери Милиньи, и их друзья поднимают на щит философию, глубоко чуждую Невесу как писателю и перечеркивающую нее человеческие ценности, которые тот защищал на протяжении всей жизни. Как раз в то время, когда старый писатель пересматривает свою жизнь шаг за шагом, на него грозят обрушиться целые сонмища «новейших» теорий и похоронить под широковещательными декларациями молодежной богемы не только смысл — жизни, истории, человеческих отношений, — но и необходимость поисков этого самого смысла. Да и сам Невес порой готов с горечью говорить об «износе» истории, но никогда — в этом его позиция смыкается с авторской — он не назовет историю абсурдной, никогда не согласится видеть перед собой лишь сегодняшний день, как это цинично предлагает Милинья, и не заменит любовь модным словом «либидо», как Элия. Масштабы этого спора надо понимать шире, нежели традиционное противопоставление «отцы и дети» или внутренний конфликт «Невес — Элия». Это — принципиальная позиция самого Феррейры, своеобразный вариант ответа на его извечное «для чего?». Но все же Элия — шанс «начать все с начала», не завести банальный роман, а отогреться у огня чужой юности. Поэтому Невес-двойник, плод фантазии Невеса-первого, вызывает скорее сострадание, когда, как нищий, вымаливает милостыню — не любви, так хоть проблеск интереса.
Знаменательно, что герой Феррейры с самого начала, еще до того, как мысленно «отправиться в путешествие», предугадывает конец, в истории с Элией все заранее известно, эта поздняя страсть обречена и в мечтах и наяву. Поэтому постепенно грань между воображаемым и явью стирается, реальность бесцеремонно вторгается в хрупкий мир фантазии, и все чаще в словах, адресованных Элии, проскальзывает обращение к Элене… И уже не различишь лица женщины, которую Невес-двойник ласкает на пляже, пока настоящий Невес раздумывает об этом в своей одинокой квартире — то ли это Элия, то ли девушка с фотографии, но это уже не важно, потому что правда выходит победительницей из схватки с иллюзией и заявляет о себе вселенским воплем беспомощного Невеса: «Очки, где мои очки, я ничего не вижу!»
Таким образом, в истории с Элией Невес приходит к выводу о том, что «все дороги от перекрестка» вели в одну и ту же точку. Однако это не признание ограниченности человеческих возможностей, не логически выведенная необходимость принять свою судьбу без борьбы. Феррейра философски обосновывает несовпадение жизненных траекторий Невеса и Элии. Эта девушка для героя — шанс вернуться в прошлое, повторить свою молодость и, возможно, избежать ошибок, когда-то допущенных с Эленой. А исправить прошлое не дано, и оно всегда с нами, как и бремя наших просчетов, поэтому даровать Невесу Элию — хотя бы в мечтах — значило бы расписаться в капитуляции перед ее философией «жизни сегодняшним днем».
То же — с Милиньей. Постоянно возвращается воспоминание о «трудном разговоре» с ней, вернее, о том, что не было сказано, внушено еще до того, как понадобился этот «трудный разговор». Разговора фактически не было: каждый, не слушая и не пытаясь понять другого, пытался сформулировать свое кредо. А главные слова Невес уже произносит опять-таки в своем воображении, в пустой комнате дочери. И опять-таки, даже в воображении, она не может понять, но он уже слишком устал — даже не мечтает о понимании.
Наступит момент, когда Элена не выдержит и упрекнет мужа: «Копаешься в одних только ненормальностях, вечно занят собой, ничего вокруг не видишь. Человек может умереть у тебя под боком, ты и не заметишь… Что происходит с твоей дочерью? Тебя это когда-нибудь интересовало?» С горьким чувством Невес вынужден принять упрек. Всю жизнь он не щадил себя для творчества, в центре которого стояла проблема человека, проблема самопознания личности, но выходит, что абстрактный человек заслонил живого, и пока писатель, считающий себя гуманистом, был погружен в свои отвлеченные штудии, самые дорогие люди «могли умереть у него под боком»… В этот парадокс Феррейра вкладывает свои сомнения, насыщая ту линию романа, что связана с проблемой художественного творчества, массой автобиографических реалий.
Это прежде всего ощущается в рецензиях на последние книги Невеса. В «Откровении», раннем романе Невеса, который критик хвалит, нетрудно узнать «Явление» самого Феррейры. Так же «Ничто», в связи с выходом которого Невес подвергается нападкам за «сгущение красок» и упрекам в самоповторе, — это, по всей вероятности, «Круглый ноль» (предпоследний роман Феррейры). Критика высоко оценила «Откровение» и прочила начинающему писателю славу, однако исследование «пространства невидимого» и безрадостные выводы из наблюдений Невеса оказались далеко не безобидными — разлад в душах его героев все четче отражал разлад в «пространстве видимого», в обществе, где им выпало жить.
Другой образчик критики (на сей раз ругают «слева») — статья «Реквием писателю, или Способ отрешиться от действительности», типичный пример вульгарно-социологического подхода к анализу произведений Невеса. Расплывчатые формулировки, натяжки, штампы и более всего задевшее старого писателя обвинение в том, что он оплакивает утрату ценностей «доживающей последние дни буржуазии»… Обидно потому, что всегда старался дать понять: пугает утрата общечеловеческих ценностей… А ровесники Тулио, Милиньи, Элии рубят сплеча, относя к «буржуазным», а потому безнадежно устаревшим ценностям доброту, душевную щедрость, даже интерес человека к человеку.
Строже критиков и врагов Невес судит себя сам: «О, господи, из всего, что было моим, ничего при мне не осталось… Все — иллюзии: и женщина, что была со мной и ела со мной за одним столом, пока мы не стали грызть друг друга, и дочь, что была у меня и была не моя, и искусство, что создано мной и сводится к пыли, покрывающей мои книги».
Жулио Невес, конечно, не перечеркивает всего написанного им за годы упорного труда, не ставит под сомнение свои идеалы. Но способ познания, так сказать, путь к идеалу, метод отображения реальности, вдруг перестает удовлетворять его. Он никогда не бежал от действительности, но, может быть, останавливал взгляд на мельчайшей ее частице — личности, и поэтому не смог охватить, познать мир в целостности? Это уже — размышления не только Невеса-писателя, но и самого Феррейры.
Наступает такой момент, когда и фантазия — волшебное «а если» и — допустим — перестает утешать, ибо отчуждение проникает и в вымышленный мир, там разрушает недолговечные утопии Невеса, и все возвращается на круги своя — «Где мои очки?» и «Ты так постарела».
