Так все и осталось по-старому. Севашко тренировал учеников. Больше к нему никто не приставал и писем проклятых не писал, не мешал проводить обучение линейному и тональному академическому рисунку.
Пупель тоже продвигалась по ступенькам наверх.
Сначала был второй ряд снизу.
Дальше – выше, выше, выше. И вот, наконец, долгожданный первый ряд, партер, лучшие места – третье, второе и...
Часто так бывает в жизни. Пупель тогда об этом еще ничего не знала.
Когда результат достигнут, но именно если он, этот результат, достигнут путем неимоверных усилий, перешагивания через свое я, если оно, конечно, имеется, так вот, если приходишь к результату весь изнеможденный и усталый, то, в результате этого результата, наступает не радость, а безразличие, апатия и опустошенность.
В один прекрасный день Пупель прибыла в мастерскую Севашко и увидела свой рисунок на первом месте. Он гордо висел, всем своим видом демонстрируя мастерство Пупель, ее прилежание в линейном и тональном академическом рисунке.
Севашко сиял, как майский день.
Он объяснил всем, почему именно рисунок Пупели находится на самом почетном месте.
– Пупа продемонстрировала нам, как надо в точности и методичности выполнить именно эту постановку.
Ученики смотрели, кивали. Пупель спокойно стояла среди них и никакой радости не ощущала.
– Теперь, Пупка, можешь рассчитывать не только на утюги, конечно, на академическую мунуминтальную бежево-гризальную живопись тебя не возьмут, но на все остальное можешь смело рассчитывать, можешь спать поспокойнее, – говорил Севашко умиротворенным, довольным голосом.
На бежево-гризальную Пупель никогда и не рассчитывала, честно говоря, ей абсолютно не нравился этот факультет.
Но самое страшное было не в этом.
Самое страшное заключалось в том, что это ей, как это не было грустно, да, ей абсолютно перестал нравиться линейный и тональный академический рисунок. Вот в чем был кошмар и ужас. Она уважала Севашко. Она его, можно сказать, по-своему любила, она понимала, что метода Севашко всесильна, вечна, безупречна, дает результаты, о которых даже нельзя мечтать, применяя какую-нибудь другую методу. Но был в этой чудодейственной методе один недостаток, при всем ее совершенстве, недостаток был.
Мы все учились понемногу в тревогах шумной суеты. Нам дней минувших анекдоты живили юности мечты. Пылай камин, и дум былое вдруг в темноте воскреснет вновь. И это время золотое, и жизнь, где слезы и любовь.
Глава 2
Меркурий символически – проводник через тьму к Свету.
Пупель сидела на диване. Солнце уже зашло, наступили плюшево-голубые сумерки. На небе были наклеены небрежно – оборванные фиолетовые облака. Во дворе лаяла собака, ее лай раздавался раскатистым рокотом. Было ощущение, что собака лает в рупор или в микрофон. Сам лай был довольно ритмичен. Пупель начала прислушиваться. Сначала ей показалось, что собака лает так:
– Кук кав-кезевр гавки-гавкаррр-авсокавщая-савсивня.
Прислушавшись, Пупель поняла, что собака лаяла совсем другое. Та вылаивала конкретную фразу:
– Куда лезешь, гадкий трактор, настоящая свинья!
Пупель с любопытством высунулась в окно и увидела огромный экскаватор, застрявший в воротах, и рядом черную дворнягу. Экскаваторщик и дворняга ругались на чем свет стоит. Экскаваторщик высунулся из кабины и орал на собаку:
– Ты что, мразь, сдохнуть захотела, щас колесом задавлю, идиотка, отвали, тут и так узко, уебывай отсюдова!
Собака вылаивала:
– Тупой урод, сдай назад, припадочный!
Экскаваторщик, видимо, прислушавшись к совету собаки, начал давать назад и благополучно вырулил.
Собака, выдохнув, протявкала:
– Слава богу, дошло до придурка, как такие за руль садятся, представления не имею!
После этой тирады она замолчала, улеглась у ворот, прибрав хвост. Экскаваторщик уехал, на прощание выкрикнув собаке:
– Когда-нибудь тебя переедут, мордожопа злющая!
Собака посмотрела на него с унынием и жалостью и ничего не сказала. Казалось, он ее больше не интересовал.
Пупель еще раз взглянула на всю эту картину, глотнула вонючего дыма, оставшегося от экскаватора, и отошла от окна в изумлении.
– Она пролаяла: «Слава богу, дошло до придурка», – вслух заговорила Пупель. – А кто мне говорил, что животные от людей отличаются тем, что не могут богу молиться?
«Так кто же тебе эту чушь говорил?» – раздался голос из ниоткуда.
Пупель замолчала и начала думать про себя. Думала она примерно так: «Вроде с утра все у меня было нормально, голова не болела, температуры не было, я ничего такого не ела и не пила...»
«А при чем тут еда и питье?» – опять раздался голос.
Теперь Пупель показалось, что кто-то находится сзади. Она резко обернулась.
Никого.
Пупель снова начала думать. Мысли ее проскальзывали отрывками: «Что это? Что это значит? Почему? Откуда? И мысли читает, ну надо же. С чего бы это могло?»
«Да ладно тебе себя мучить», – голос звучал явно.
– А как себя не мучить, если я не понимаю? Сейчас мне кажется, мы с вами уже разговаривали в моем сне, это так?
«Может быть», – ответил голос уклончиво.
– Вы тогда внезапно пропали, и мне стало обидно, все на полдороге оборвалось.
«Но страх прошел, не так ли?»
– Да, – неуверенно проговорила Пупель.
«Тогда почему ты так мнешься?»
– Теперь вместо крестьянина вы ко мне подключились?
«Типа того».
– Интересно! Вы можете когда угодно ко мне подключаться, без моего желания, это называется раздвоение личности или как?
«Этого еще не хватало. Я личность цельная».
– Это я уже начала понимать, но дело в том, что у меня возникают вопросы по поводу цельности моей личности.
«Об этом я ничего пока сказать не могу, мы слишком мало знакомы, чтобы делать такие скоропалительные выводы».
– В прошлую нашу беседу вы не сказали, как вас зовут.
«Не сказал».
– Почему?
«Я не был уверен».
– В чем?
«Что это точно вы».
– А теперь, значит, вы уверены, что это я, и решили продолжить разговор, а обо мне вы, конечно, и не думали. Так вот что я вам скажу. Вы можете сколько угодно рассуждать о том, я это или не я, но меня прошу не беспокоить и в мое жизненное пространство не влезать. До свидания. – Выдохнув эту длинную тираду, Пупель надула губы и села на диван.
«Ни о чем сейчас не буду думать, – решила она. – Просто буду тупо смотреть в потолок, этому назло».
Она принялась окидывать взглядом комнату, пытаясь уловить хоть какое-нибудь движение или дуновение, а может, скольжение легкой тени или еще чего-нибудь. Ничего неестественного не происходило.
Внезапно раздался телефонный звонок. Пупель вздрогнула. Судорожно схватила трубку в надежде, что перезванивает Магда. Это был Марк.
– Пупа, у тебя как в конторе: звоню час – занято, занято, – Марк всегда начинал именно этой фразой.
Пупель успокоилась, расслабилась и отвечала уже как по всегдашнему маслу:
– Ничего подобного, с Магдой пять минут поболтала, больше никто не звонил, я вообще спала, так что это все бред и лепет.
– Я несколько раз набирал, – упирался Марк.
– Значит, не сильно-то ты дозванивался.
Пупель заранее знала весь сценарий, ей стало скучно.
С Марком она общалась без особой радости, но отвращения он у нее не вызывал. Он вошел в ее жизнь в то время, когда ей было ни до чего, и остался по инерции. Иногда Пупель хотелось сказать ему: «До свидания, зачем это все?» И она даже это говорила время от времени, но потом как-то все рассасывалось. Характер у Марка был такой, он звонил как ни в чем не бывало, и все продолжалось.
– Что собираешься делать? – спросил Марк.
– Не знаю еще, думаю.
– У меня приглашение на Арт-Манеж, сегодня открытие, пойдешь?
– В котором часу?
– В семь.
– А сейчас сколько?
– Шесть.
– Надо же, мне казалось, что сейчас часов восемь-девять, темно уже.
– Так ты пойдешь?
– Если сейчас шесть, открытие в семь, то почему бы и нет?
– Что-то не слышу энтузиазма?
– А как я должна? С придыханием промурлыкать в трубку: «Милый Марк, как ты любезен, что соизволил пригласить меня на такое светское мероприятие, теперь я буду чувствовать себя твоей должницей на всю оставшуюся жизнь», так, что ли?
– Нет, можно было сказать просто: «Конечно, я пойду, милый Марк!»
Пупель тяжело вздохнула. Она уже представила себе весь ход беседы: с занудством Марка, с его неинтересными, давно известными шутками, с рассуждениями о том, как Пупель должна себя с ним вести и что должна отвечать на его глупые вопросы.
– Чего вздыхаешь? – загудел Марк. – Разве трудно сказать: «Я с удовольствием пойду, я соскучилась и очень рада буду тебя видеть»?
– Я же это и сказала, по-моему?
– Нет, ты сказала, почему бы и нет, если сейчас шесть, а открытие в семь.
– Так это одно и то же.
– Это не одно и то же, и ты прекрасно понимаешь.
