– Ты сегодня какая-то задумчивая, – сказал Марк. – Даже меня не чмокнула.
«Я же говорил – все будет тип-топ», – захихикал Устюг.
– Нет, я так не могу, – заговорила Пупель. – У меня с координацией плохо, я не могу одновременно с вами двумя разговаривать.
– Ты меня слышишь? – забубнил Марк.
«Не парься», – прошелестел Устюг.
Пупель, совершенно растерявшись, произнесла:
– Хорошо.
– Хорошо, так пойдем, – сказал Марк.
«Можешь, если хочешь», – бодренько произнес Устюг.
– Да, но меня это очень напрягает, ты мог бы спокойно, без комментариев посмотреть выставку и дать это сделать мне.
«Конечно, конечно», – успокаивающе, как доктор, заверил ее Устюг.
Пупель и Марк вошли в Манеж. Народу было как селедок в банке, или даже больше, трудно найти такую банку. Хотя сочетание «селедка в банке» подразумевает под собой некую однородность массы.
В Манеже никакой однородности не было. Толпа пестро одетых; и просто одетых; и странно одетых; и в одежде гениев растекалась по всем направлениям, хаотично, беспринципно, полихромно.
Увидев все это количество и даже еще не успев взглянуть на картины, Пупель подумала: «Зачем? Надо было бы... И что теперь? Господи, прости!» Потом она стала рассуждать про себя так: «Ничего, посмотрю на картины. Я же, собственно говоря, сюда именно за этим пришла, а не на удодов смешных смотреть. Я же не в зоопарк притащилась, а чисто поднять настроение, приобщиться к прекрасному и вечному».
Марк шел чуть впереди, довольный собой и окружающими. У него это просто на спине читалось. «Посмотрите на меня, – говорила спина Марка. – Вот иду я – великий скульптор, созидатель и всепонимающий творец!»
Они приостановились у галереи Сусанны Буковой. Марк раскланялся с Сусанной, приложился к ее пухлой ручке и завел душещипательную беседу о красоте экспозиции и качестве картин.
Пупель окинула взглядом стены в загоне. Помпезные золотые рамы, глянцевые кричащие и свистящие картинки с розовощекими арлекинами, понуро тусклыми пьеро и тортиково-шоколадными гномами. Пупель, воспользовавшись тем, что Марк самозабвенно, закатывая глаза, беседовал с Сусанной, двинулась дальше вдоль загонов.
«Чего только нет у меня в лесу, – внезапно пришел ей в голову детский стишок. – И лось, и сова, и барсук, и кто-то вдали залезает на сук, мне еж вышивает рубашку крестом, приходит коза с молоком, лисичка мой дом подметает хвостом...»
Вот псевдо-Волков в огромном количестве. Даже если предположить, что Волков, к примеру, рисовал по пятьдесят картин в день, хотя это абсолютно невозможно, ни в каком порыве нельзя каждый день рисовать по пятьдесят картин, но если взять это за гипотезу, то получается, ничего не получается, этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Вот якобы Яхонтов – безумный художник, умерший в психушке, – бедняга даже представить себе не мог в самом своем безумном сне, в каком количестве будут подделывать и продавать его картины – бумажки с цветочками, зверюшками, нарисованные паршивыми цветными карандашами.
Передвигаясь из загона в загон, Пупель становилась все грустнее и грустнее, – как здесь всего много, чудовищные множества, какое все, огромные какие раскрашенные. Это очень концептуально, это попроще, так полиричнее, это для кухни. Наверное, этот пейзаж с холмом и ярко-кубовой полосой может позволить себе преуспевающий бизнесмен в период процветания бизнеса, а этот камелопардовый натюрморт – бизнес-вумен к терракотовому дивану в будуаре.
Картинки цвета испуганной мыши в дешевых рамках сразу выдают принадлежность художника к секции «Союза Профессиональных Живописных Творителей», а бланжевые мастодонты – творения секции «Союза Объединенных Творцов».
– Но нету слоненка в лесу у меня, слоненка веселого нет, – продолжала декламировать Пупель.
Она остановилась у огромных холстов с изображением чудовищных цветов, то ли ромашки, то ли каллы. Рядом с ней стояла причудливая пара: немолодая женщина с сильно оштукатуренным лицом, тусклыми глазами, в красной широкополой шляпе с бантом, в длинной до полу юбке и мужичок не то в камзоле, не то в рединготе, в тюбетейке на бритой голове и с серьгой в ухе. Дама лепетала:
– Очень мило, очень симпатично, так неожиданно, такой размер.
Мужичок, скептически улыбаясь, изрек:
– Дорогая, ты сама прекрасно понимаешь, что размер – это не самое важное. Сколько лет ты работала натурщицей, навидалась небось всяких размеров.
– Конечно, милый, – засюсюкала женщина. – Я хотела сказать – приятные формы, такой изысканный лаконизм.
Внезапно у Пупель что-то тюкнуло в виске, и она явственно услышала мысль женщины в шляпе.
«Уродец, – подумала тетка. – Размер, размер... Тебе ли об этом говорить, старый сморчок, да я тридцать лет работала натурщицей и ни капли об этом не жалею! Хоть художников приличных повидала, а что: а Барсуков, а Сокойко, а Чундриков, даже Кукаринский и то тебе не чета. Господи, когда привыкаешь ощущать себя молодой красивой женщиной, так трудно отвыкать. Теперь приходится ходить здесь с этим старым напыщенным индюком, рядящимся под пидора! Был бы хоть человек хороший, а то жаба – жабой, жмот – жмотом, тошно смотреть. А гонору... Неужели он сам не понимает, что смешон и убог, ушко проткнул, идиот, когда успел? Или это у него всегда было, остатки бурной молодости, нет, в молодости у нас так не принято было. Тьфу, гадость! Какая шея у него – как у размороженной курицы! На фуршет опоздали, там, поди, одни тарелки пустые остались и минеральная вода, хоть воды попить сходить, что ли?»
– Дорогой, – жеманно произнесла дама. – Пойдем на фуршет, что-то в горле пересохло.
Мужик криво ухмыльнулся, и они отчалили.
Пупель растерянно смотрела им вслед. «Это все Устюгова работа, – думала она, – точно его рук дело, если, конечно, они у него имеются в наличии».
«Конечно, имеются, я же не змея, – как гром среди ясного неба прозвучал голос Устюга.
– Ты здесь? – Пупель даже обрадовалась ему.
«А где же еще? Я придерживаюсь такого принципа: вместе пришли, вместе ушли, вместе вкушаем, хором обсуждаем».
– Какой ужас!!!
«А чего ты хотела?»
– Я думала, что-нибудь... Ну, как это сказать?.. Получу пищу для размышления, удовольствие и всякое такое. А тут такое!
«Да ладно тебе. Вкушение искусства дело специфическое, тут есть разные подходы. Стишки про слоников ты же читала, или тебе охота устроить публичное обсуждение с бурными спорами».
– Стихи про слоников я читала, чтобы себя немного успокоить, привести в равновесие чувства.
«Значит, пора переходить к открытому выступлению, раз чувства уже приведены в надлежащее состояние. Выступать надо спокойно и уверенно».
– Ты смеешься надо мной?
«Отнюдь, просто мне кажется, если что-то накопилось, необходимо выплеснуть».
– Ты серьезно?
«Как никогда».
– И ты думаешь, кого-то заинтересует мое мнение?
«Это совсем неважно. Ты должна высказать все, что думаешь».
«А почему бы действительно и нет?» – подумала Пупель.
«Вот и я говорю, почему бы? – эхом отозвался Устюг. – Пойдем во-он в тот зал, там все скажешь».
Пупель прошла в другой зал, встала в центре, выпрямилась, расправила плечи и произнесла:
– Господа...
«Смелее, – раздался голос Устюга. – Вперед!»
– Душно здесь. Вам так не кажется? Вам не страшно? Вакуум какой-то образовался... Пустота... Вы чувствуете запах? Может быть, так и должно быть? На рынке много фруктов и овощей, и они красивыми рядами уложены на прилавке в безумно дорогих рамах. Все хотят жить или нет? Честно скажите – все в порядке, и давайте не думать, не мечтать. Давайте потихоньку спустимся вниз и не будем ничего вспоминать, просто забудем и условимся, что теперь все только так. Но если мы об этом договоримся, зачем тогда все? Больше ничего не будет, и от этого станет совсем грустно, нет, это не те слова, тогда конец, если не будет, мы дальше не сможем... Трудно начинать, ничего не получится. А если попробовать, одним махом? Только по-честному и чтобы все. Давайте, кто что думает и чувствует, тот то и говорит? Будем стараться, плохое это слово, детское какое-то. А по-другому нельзя. А то одни соленые огурцы и слезы тоже соленые.
Произнеся про слезы, Пупель почувствовала, что глаза ее действительно наполнились слезами, и все в округе помутнело.
– Неужели нельзя было меня подождать, рядом пять минут постоять, – раздался голос Марка.
«Немного сбивчиво, но в целом для первого раза ничего», – произнес Устюг.
– Ты думаешь?
– Я думаю, если мы вместе, то надо держаться друг друга, – Марк был очень раздражен.
– Вместе приходим, вместе уходим, вместе вкушаем, хором обсуждаем, – Пупель улыбнулась сквозь слезы.
– Не надо иронизировать, в этом на самом деле есть своя прелесть.
Голос Устюга перекрыл нытье Марка:
«Так, о речи... Что касается настроя и темы, то все правильно, но форма! Форма совсем убогая: все эти сравнения – огурцы, рынки – слишком в лоб, сплошное резонерство. Ты же пишешь прозу, почему речь такая косноязычная и топорная?»
