Стуки и голоса были плохо слышны, а потом и совсем затихли. Мы не могли работать… руки у нас тряслись… А когда взглянули на часового, увидали, что и он плачет…
— Почему, дядя Саша, он плакал? Ведь у него в руках было ружье.
— Вот почему, милый,— одним ружьем один человек ничего не сделает. Только самого его посадили бы в ту же яму, а то и расстреляли бы за невыполнение приказа. Вот другое дело, ребятишки, когда солдат много, когда они все разом, организованно восстанут. Тогда толк будет!
Поэтому-то вас и учат организованности, чтобы коллектив был, действовали сообща, вместе. А французик был один. Если бы его начальник — сержант, а то лейтенант или тот же доктор увидели, что вместо того, чтобы стрелять в нас, он плачет — ему бы не миновать тюрьмы. А во Франции, мои милые есть такие тюрьмы, что оттуда в жизнь не убежишь. Эти тюрьмы может разбить только революция.
— А что, дядя Саша, вот те товарищи, что просили у вас из-под земли пить,— живы сейчас?
— Нет, нет их в живых. Вам придется их заменить, дорогие мои. Те товарищи сидели много-много суток. Потом их вывели из карцера. Они обессилели, попадали на снег. Французский сержант и комендант острова били их палками, топтали ногами, а потом увезли в Архангельск, где они и погибли.
— А кто они были?
— Кто? Кто — спрашиваете вы? Конечно не буржуи, а наш брат-рабочий. Один — слесарь с Путиловского завода, а другой до прихода белых был председателем уездисполкома.Оба они погибли[4]…
Уже вечерело, когда разговор дяди Саши с ребятишками дошел до самого «интересного», как выразился Юрик. Он смотрел своему отцу прямо в рот и не верил, что его папа видел и французов, и корабли, и пушки…
Ребята, словно воробьи на ветке, нахохлились и слушали дядю-Сашу, не пропуская ни одного слова.
Много они все-таки не могли понять: не умел дядя Саша рассказывать. Все же они не уходили с набережной, пока дядя Саша не встал.
— Пойдемте-ка, миляги, домой, а то нам попадет от родных на орехи.
— Ну, попадет…— протянули нараспев Алеша и Юрик.
Им казалось, что они уже большие, что они будут драться со всеми буржуями, какие только есть на свете. А если им встретится этот француз, который плакал возле карцера, они его примут в свой отряд и научат говорить по-русски и будут любить его.
— Как же ты, дядя Шура, спасся-то?— спросил Коля Сайкин,которому хотелось узнать все-все, что было на острове Мудьюге.
— А мы, милок, устроили побег…
— А ты нам расскажешь про него?
— Конечно, расскажу, только в другой раз. Все это невесело вспоминать. Ведь я, ребятки, не сказки рассказываю вам, а настоящее дело.
— Мы это понимаем,— ответили хором ребятишки.— Потому-то нам и нравится.
Услышав эти слова, дядя Саша задумался.
— Совсем другие дети теперь пошли,— думал он,— семь-десять лет, а рассуждает, как взрослый. Даже не знаешь, как с ними и разговаривать.
На улице Степана Халтурина, навстречу им попался отряд пионеров. Впереди несли знамя, рядом со знаменем шел барабанщик и трубач.
Поравнявшись с отрядом, Сережа-пионер, отдал рукою пионерский знак.
Голубоглазый Юрик и Алеша Черногоров с Вовкой с завистью посмотрели на Сережу.
— Что, товарищи, а вам не хочется в отряд?— спросил дядя Саша,
— Конечно, хочется!
Только Коля Сайкин не слышал разговора и не видел отряда. Он наклонил голову и все думал о Мудьюге.
Ему было досадно, что тогда его не было на свете, а то бы он взял винтовку и непременно застрелил бы какого-нибудь французского генерала.
— Или русского. Это все равно, — думал он.
Расстались возле дома, где жил Юрик. Условились еще раз встретиться и поговорить о том, как большевики устроили побег с острова Мудьюг.
— Юра с папой пришли домой уже к вечеру. Их встретила Оля.
— Где это вы, товарищи, запропастились?
— Мы гуляли!— весело ответил Юрик, сверкая глазами.
— Знаю, знаю! По глазам вижу, что папа вам рассказывал какие-нибудь страшные вещи.
Юрик засмеялся, а потом протянул…
— Н-не… да-а…
— Ну вот,— я и говорю, что да. Ну, идемте скорей обедать.
И все втроем сели за стол. Дядя Саша хотел за обедом читать газету, но Оля не дала:
— Вредно читать и есть вместе!
— Газету, что ли, съем?— огрызнулся дядя Саша. Юрик засмеялся, а за ним и Оля.
Вечером к папе пришел его товарищ, и они долго спорили о колхозах, о новых заводах…
У Юрика слипались глаза. Скоро он заснул, забывши почистить зубы и умыться.
— Ну ладно, не тронь его,— говорила Оля, когда дядя Саша хотел его разбудить и заставить умыться,— Один раз и так пройдет, без гигиены.
Товарищ ушел в час ночи. Юрин папа сел за книгу и долго что-то отмечал у себя в блок-ноте карандашем.
— Да! завтра мы еще поспорим — сказал он, ложась в постель.
Никто ему не ответил.
Все спали. Лишь-карманные часики на столе отбивали свои частые секунды:— тик-так — тик-так-тик-так… Спокойной ночи, товарищи!
Побег
Много дней прошло, пока ребятишкам удалось поймать свободное время у дяди Саши. Все эти дни юрин папа приходил поздно, дома не обедал, а по ночам все что-то перечитывал и записывал в свой блок-нот.
Когда он разговаривал с Олей, часто произносил новое слово — конференция. А что это слово значит,— Юра не знал и не знал никто из его товарищей.
Лева Пассер сперва думал, что он знает слово кон-фе-ренция, и начал объяснять его товарищам, но скоро запутался.
За это же время, когда у юриного папы была конференция, сам Юра тоже кое-что сделал. Во-первых, он много думал о том, как его папа много вытерпел от белых. Затем он в школе познакомился с двумя пионерами, отцы которых были расстреляны белыми.
Раньше этих мальчиков Юра не замечал. Не приходилось с ними говорить, да и они вечно чем-нибудь были заняты — читали книги, работали в пионерском отряде, где-то участвовали, как ударники.
После рассказа отца Юрик быстро с ними подружился. Первым вопросом, который задали ему пионеры, был:
— Почему ты не в отряде?
Юрик и сам не знал, почему он не в отряде. Удобнее поговорить с папой и мамой об отряде. Родители его были всегда за отряд и частенько поговаривали о нем, но Юрик все отмалчивался, не интересовался, и теперь ему было неловко начинать разговор первому.
Случай представился после того, как папа рассказал историю о своем побеге с Острова Смерти.
— Итак, товарищи, собрание считаю открытым,— начал, смеясь юрин папа, когда мальчики разместились на стульях по всем углам небольшой комнаты.
— Слово предоставляется хромому докладчику, т. е. мне. Доклад о том, как во время оно я удрал от белых. Изменений и дополнений нет?
— Нет! Нет!! Нет!!!— в разноголосицу завопили ребята.
— Так вот. Было это в сентябре 1919 года, когда подавляющего большинства из вас еще не было на свете. Нам без вас, конечно, было трудно, но что же поделаешь — приходилось бороться одним.
— Ну уж… ты… папа…— начал останавливать его Юрик, который знал привычку отца — иногда пошутить или, как говорила тетя Оля, «подпустить шпилечку».
— А ты дядя Саша рассказывай по-настоящему, а то неинтересно будет слушать.
— Так вот: на Острове Смерти к тому времени скопилось около 500 каторжан. Над нами глумились тогда уже не французы,а русские белогвардейцы.
И чего они только не заставляли делать: лошадинный помет собирали мы, консервными банками уборные чистили, с места на место камни перетаскивали. Недоставало, чтобы нас заставили на берегу моря считать песок…
Стали, наконец, доходить до нас слухи, что Красная армия начала здорово нажимать на белых. Мы это и сами «быстренько заметили: нет-нет да мимо острова Мудьюг и прошмыгнет большой пассажирский пароход на Англию. Смотрим, на нем набито народу, что сельдей в бочке.
— Удирать, господа спекулянтики, начинаете,— думали мы про себя,— колбаской катитесь?
А у самих мысль: не громыхнуть ли нам с тылу? Обезоружить конвой. Забрать склад с оружием. Продовольствие. Ведь нас сила 500 человек,— сила! Да еще какая!
От таких дум у каждого большевика голова кружилась. А вот как стало до дела доходить… выходит, что и… нельзя…
— Почему-же нельзя?
— Нельзя, милые мои, было хорошо сорганизоваться. Разные люди сидели на острове: одни за свободу с голыми руками: в атаку идут, а другие дрожат за жизнь, боятся, со страху под нары лезут… Но еще хуже то, что о восстании нельзя было говорить вслух — среди заключенных были предатели, провокаторы. Того и гляди,— все дело погибнет…
Бойтесь, ребятишки, провокаторов и шпионов больше всего на свете. Сотни людей погибло при царе и после революции от этих шептунов.
Все же начали готовиться. Советовались…
И решили,— пусть что будет! Восстание! Или победим и тогда наделаем дел,— или нас перережут белые при отступлении… раз уж их Красная армия теснит.
