руководства Эрмитажа как поражение в диалоге с РПЦ. Предпринята попытка найти компромисс, который всегда примиряет стороны диалога. Такой же, какой был найден в конце прошлого столетия по отношению к Владимирской иконе Божией Матери. С 1930 по 1999 год она находилась в Третьяковской галерее, а затем была перемещена в Храм Святителя Николая в Толмачах, который был восстановлен на музейной территории, где были созданы все условия для хранения одной из главных святынь Российского государства и Русской православной церкви. В такого рода дискуссиях важно избегать бессмысленной конфронтации, хотя, естественно, подходы музейных работников и церковных деятелей не могут совпадать. Охрана памятников культуры, сохранение их для будущих поколений не может предполагать их повседневного использования в богослужениях. А в отдельных случаях, когда речь идет о таких шедеврах, как «Троица» Андрея Рублева, любое перемещение из музейного пространства – даже во имя самых высоких целей – может привести к непоправимым последствиям, которых необходимо избежать. Именно поэтому такую острую общественную реакцию вызвала распространившаяся новость о том, что принято решение о передаче «Троицы» из Третьяковской галереи РПЦ. Но это оказалось непросто. Передача особо ценных объектов культуры из музейного фонда может осуществляться только на основании Федерального закона. При этом различия в понимании художественной и сакральной ценности того или иного культурно-религиозного памятника не отменяют возможности достижения некоей светско-церковной «симфонии» – при осознании того, что сохранность шедевра не должна пострадать при его использовании в богослужебных целях.
Советские, а затем и российские музейные работники на протяжении всего XX века спасали и сохраняли церковную утварь и памятники церковной культуры от варварского уничтожения, нередко рискуя собой. Поэтому, когда на рубеже 1980 – 90-х годов начался процесс возвращения сначала прихожанам, а затем самой РПЦ церковного имущества – от храмов, где нередко находились музеи, до объектов религиозно-культурного значения – музейное сообщество восприняло это весьма напряженно. Особенно когда по тем или иным причинам власти не могли полноценно компенсировать учреждениям культуры пространства, которые они теряли при передаче храмов РПЦ. Но процесс религиозного возрождения в России, получивший важнейший импульс после ряда указов президента Б.Н. Ельцина и при самоотверженной деятельности святейшего патриарха Алексия Второго, требовал от правительства России поиска разумных и понятных обществу компромиссов, которые не нарушали бы ни интересов культуры, ни интересов церкви. Это была весьма нелегкая задача. Такой же, собственно, она остается и поныне.
Понятно, кесарю кесарево, а Богу Богово, но жизнь и судьба нередко усложняют решение этой задачи: в русской истории, где интересы государства и церкви нередко сплетались воедино, подобное разграничение дается нелегко. Неслучайно, разъясняя свою позицию по поводу передачи гробницы св. Александра Невского в пользование РПЦ, М. Пиотровский не без оснований утверждает, что мы демонстрируем миру образец «музейной дипломатии». Хотя бы в том, что условием передачи было создание всех необходимых условий для хранения этого барочного шедевра в Александро-Невской лавре, а их несоблюдение предполагает его возврат в Эрмитаж.
И хотя до физического перемещения гробницы-раки пройдет немало времени, опасения М. Пиотровского о том, что само решение Эрмитажа пробудит безосновательные надежды у некоторых поборников реституционных процессов, как внутри страны, так и за рубежом, – вовсе не беспочвенны. Уверен, что каждый случай внутрироссийской реституции требует профессионального публичного обсуждения, которое должно привести к компромиссу в рамках действующего законодательства.
Что же касается реституционных претензий со стороны зарубежных государств, то здесь, как кажется, стоит поставить точку. В современной геополитической ситуации можно спокойно перевести все художественные ценности, перемещенные в Россию в результате Второй мировой войны и ее последствий, на инвентарные номера российских музеев, что никак не нарушит нашего национального законодательства. Не думаю, что в условиях жесткой конфронтации с европейскими государствами проблема реституции сколько-нибудь актуальна. Но все это не должно изменить той практики, которая сложилась между российским музейным сообществом и их коллегами за рубежом: произведения искусства вне зависимости от их происхождения должны быть доступны публике, находиться в культурном и научном обиходе.
И, конечно, важно помнить, что «ящик Пандоры» легко открыть и трудно закрыть. Поэтому эмоции не должны превалировать над здравым смыслом.
Май 2023
Возраст любви
Игорь Костолевский и Ольга Прокофьева в спектакле «Любовь по Маркесу» в московском Театре имени В. Маяковского открывают зрителям то волшебство в отношениях мужчины и женщины, которое возможно понять и прочувствовать лишь на пороге небытия. Когда недостаток чувственности восполняется глубиной чувств. И поэзия любви теряет земное притяжение. «Любовь, что движет солнце и светила».
У меня, на протяжении пятнадцати лет сочиняющего еженедельные заметки в «Российскую газету», нет зависти к сеньору Габито, печальному мудрецу, журналисту, по-настоящему прославившемуся только после своего девяностолетия колонками о любви, любовными письмами, которые ждут, читают и перечитывают юные девы и дамы преклонных лет. Чтобы так писать о любви, нужно пережить «солнечный удар», перечеркнувший все, что было до него. И не оглядываться назад, где не было ничего, кроме женщин, с которыми он совершал механический акт соития за деньги. К пятидесяти годам у него их было 514, а потом он потерял им счет, не запоминая их имена.
Его похотью управляла Роса Кабаркас, содержательница борделя, которая старела вместе с ним, но которая лучше многих праведниц знает, что такое настоящая любовь. Фантастический реализм Габриеля Гарсии Маркеса позволял ему свободно обращаться и с натуральными числами, и с общепринятой моралью в повести «Вспоминая моих несчастных шлюшек», которую изобретательно поставил на сцене Театра имени В. Маяковского Егор Перегудов. Колумбийский гений вольно рассуждал о поэзии любви, что может рождаться из любого жизненного сора. Маркес прекрасно понимал, что только любовь способна спасти человека от одиночества. А об одиночестве он знал немало. Неслучайно его речь на церемонии вручения ему Нобелевской премии называлась «Одиночество Латинской Америки».
Великий итальянский актер Эрнесто Росси, говорят, любил повторять: «Ромео и Гамлета надо играть в шестнадцать лет, а понимаешь, как их играть, в шестьдесят пять!» И дело не только в том, за полвека актеры обрастают профессиональным инструментарием. В шестьдесят пять любовь-страсть открывает головокружительные высоты и бездонные пропасти, какие неведомы ни юношам, ни барышням, «обдумывающим житье». Как писал Хемингуэй, «кто не понимает, что любовь – трагедия, тот никогда не любил». С годами приходит понимание ее масштаба. И неутолимое стремление преодолеть страх перед роком любви.
Когда в 1956 году я впервые увидел фильм-спектакль Московского художественного театра «Ярмарка тщеславия», который был снят в 1952-м, то был удивлен, что юная леди Тизл может любить такого кругленького незатейливого старичка, как ее муж. Только потом узнал, что Ольга Николаевна Андровская, которая играла юную
