6
Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся, потом снял носки и ботинки и вошел в ледяную воду. Набрал в горсть, прополоскал рот. Вроде как кровь во рту, хотя, наверное, просто соль. Ночь светлая, безоблачная. Я попытался разглядеть горизонт, разобрать, где звезды становятся отражениями звезд. Посмотрел на огни самолетов. Попытался расслышать далекий гул двигателей за вечным рокотом моря. Посмотрел на восток. Если вдруг прилетят бомбардировщики, они ведь прилетят оттуда? Я попытался вообразить их себе — огромные крестообразные тени, без всяких огней, а гул — ни с чем не спутаешь. Попытался представить, что всё тут разбомбили: не осталось ни пляжа, ни дюн, ни дома, ни родных, ни друзей, ни меня. Вообще ничего. Ничего, кроме отравленного моря и отравленной пыли.
Стал смотреть, как надвигается гигантский конус света.
— Бобби!
Это сзади.
— Бобби, это ты?
Оборачиваюсь. Айлса. Свет обтекает ее, глаза так и блестят, лицо так и сияет.
Рассмеялась и подошла ближе.
— А я тебя сегодня искала, — говорит.
— Знаю.
— Папа сказал, хорошо бы ты нам помог. Он бы тебе заплатил, Бобби.
— Как-нибудь в другой раз.
— Он говорит, лишние руки никогда не помешают.
Стоим по колено в воде. Крошечные частицы угля трутся о кожу.
— Папа говорит, это моряки.
— В смысле?
— Ну, стон этот. Ты слышишь?
Вслушался. Слышно что-то, или мне просто кажется?
— Слышишь? — повторила она.
— Как это — моряки?
— Ну, не знаю. В корабль попала торпеда, и все они пошли ко дну. Во время последней войны или еще какой. Я точно не знаю. — Стоим слушаем вместе. Потом она как засмеется. — А может, папа просто выдумал очередную историю, а это просто тюлени. Правда…
Тут оно и зазвучало — действительно похоже на стоны или завывания, если правильно слушать.
— А иногда я смех слышу, — говорит. — Но вот такого — еще никогда. Чего это они стонут, Бобби?
— Это просто воздух. Просто море. Просто…
Она дотронулась до моей руки:
— Ты же знаешь, что нет. Что, тоже напугался, Бобби Бернс?
— Нет. Нет.
— Вот и хорошо.
— Просто… — Чувствую, что краснею, хорошо еще, что темно. — Все это как-то…
А тут снова прозвучало мое имя.
— Бобби! Боббииииииии!
— Красота! — говорю.
А она смеется.
— Да, — говорит. — Знаю.
— Боббииииииииии!
— Мне пора, — говорю.
Она наклонилась ближе, быстро чмокнула меня в щеку, хихикнула, а потом отпихнула — давай иди.
7
Пламя ревело. Телевизор и радио мы не включали. Мама напевала «О, сердце святое» и штопала рукава моего свитера. Папа щипцами вытащил из камина горячий уголь и прикурил сигарету. Пламя заплясало у него на губах. Он глубоко втянул дым, выпустил обратно, закашлялся, задержал дыхание, рассмеялся сам над собой.
— Вот ведь гадость, — говорит мама. — Ты когда-нибудь бросишь?
Папа мне подмигнул.
— После дождичка в четверг, — сказал он и сменил тему, заговорил про Макналти. — Может, он там каждое воскресенье выступает, — говорит. — Надо бы мне попытаться с ним поговорить, а?
— Угу, — сказал я.
— В следующее воскресенье съездим. И возьмем для него побольше монеток.
Мы ели поджаренный хлеб с маслом и улыбались. Я задремал. Услышал, как подходит прилив. Совсем заснул, похоже. Увидел спицу и кровь. Услышал голос: «Платите! Ничего не увидите, пока не заплатите!»
Чувствую мамину руку.
— Ты храпишь, — сказала мама. — Прямо как много лет назад. Марш спать. Давай.
Я полез наверх, а сзади звучал их ласковый смех.
Сел за стол у окна в своей комнате. Включил свет в лампочке из Лурда[1]: пластмассовый грот, а в нем — святая Бернадетта на коленях и Мария с нежной улыбкой. Мама в прошлом году ездила туда с другими прихожанами, вот и привезла мне. «Дар из места, где свершаются чудеса», — сказала она.
Я достал блокнот и записал:
«Мускулистый человечек с голой грудью. Макналти. Джозеф. Новенький. Айлса. Утонувшие моряки, стоны. 2 сентября 1962 г. Солнце после дождя, потом темнота. Осень идет. Чего я так боюсь?»
Я лег в кровать, и мне приснился другой сон, одеяло превратилось в цепи, а сам я не спал, а все дергался и пытался из них вырваться.
8
Пошли с Джозефом. На дюны, у мыса. Он разлегся, закинув руки за голову. В джинсах, голубых как лед, черной рубашке и черных туфлях с острыми носами. Я лег рядом, попытался помериться ростом. Вряд ли я когда тоже так вырасту.
Он говорил о будущем, о том, кем потом станет.
— Понятно, я пойду по строительной части, как папа, — рассуждал он. — Папа говорит, что поначалу мне поможет. Тут в городе много чего будут строить. Офисы, рестораны, отели, шоссе. На много лет работы хватит. Только бы начать поскорее. Деньги в кармане, пиво ручьем, девушки. Во, смотри. — Он вздернул рубашку, повернулся, показал мне спину. — Прошлая неделя у него хорошая выдалась, мне еще фунт перепал, так я голову докрасил.
Это он про свою татуировку, дракона. Челюсти с огромными зубищами, раздвоенный язык прямо между лопаток, а туловище все в чешуе так по спине и изгибается, лапы с когтями тянутся по бокам, а хвост пропадает под поясом джинсов. По большей части один только контур, но Джозеф потихоньку его заполняет — как разживется деньгами. Когда он впервые про это заговорил, я ему в ответ: не надо. Молод ты еще, дружище. Вот подрастешь — там и решай. А он только засмеялся, выругался, обозвал меня хлюпиком и сказал, что он, вообще-то, меня на три года старше, а я вообще пока ничего не соображаю. Кончилось тем, что я даже поехал с ним в Блайт и подтвердил татуировщику: да, конечно, шестнадцать ему уже есть.
— Классно, — сказал я, и мы оба усмехнулись.
— Угу, — сказал он. — Классно, только тебя от него воротит.
На солнышке все еще было по-летнему тепло. На берегу расположились несколько семейств, сидели на подстилках. Малышня с воплями носилась по мелководью. Собаки кидались в волны. Деревянное прибрежное кафе было открыто, обтрепанный флажок бился на ветру. Где-то вдали на фургоне мороженщика играла песня — «Ах, боже, да что же такое».
— А вот ты, — сказал Джозеф, — найдешь себе какую-нибудь выпендрежную работу. И свалишь отсюда. И мы больше никогда не увидимся.
— Ни за что.
— Свалишь-свалишь. — Он дал мне тумака, и мы оба захихикали. — Мы это оба знаем. Ну да ладно. Дело понятное. А пока мы все равно дружим. — И как ткнет пальцем куда-то: — Чтоб мне провалиться!
А там идет Дэниел, совсем один. Подвернул джинсы и шлепает по воде.
— Интересно, с какой радости этаких типов заносит в места вроде наших? — спросил Джозеф.
— Мама говорит, они в Ньюкасле работают.
— Это ладно, но тут-то им что надо? В Кили-Бей! Тут, кроме угля на пляже и угля в море, ни фига нету. Захудалый у нас городишко. Отжил свое.
Я огляделся: дюны, пляж, полоса соснового леса к северу, обветшалые деревянные дачки, крыши понурой деревушки. Дальше от моря — коперы, потом вересковые пустоши.
— Может, им кажется, что тут красиво или еще что.
— Красиво! — Он ткнул меня локтем. — Да чего тут красивого? Ладно, пошли знакомиться.
Мы поднялись и побрели по песку через маячный мыс. Дэниел стоял рядом с лужей в камнях — подбирал голыши, всматривался в воду, опускал голыши на место. Подержал что-то недолго в руке и, прежде чем положить на место, улыбнулся.
— Ух ты, — сказал Джозеф. — Ишь, какой красавчик.
И двинул вперед по камням. Я следом, отстав на пару шагов.
— Привет, новенький, — сказал Джозеф, подойдя метра на три. — В смысле, привет, как жизнь, рад познакомиться.
Дэниел стоял по икры в чистой воде и держал в руке сандалии. Одет он был в просторную футболку. Кожа загорелая. Отвел с лица волосы, глянул на нас чистыми голубыми глазами.
— Я «привет» сказал, — напомнил Джозеф. — Ты глухой или тупой?
— Привет, — ответил Дэниел.
Наклонился, взялся еще за один голыш.
— Ты тут, смотрю, наших крабов пугаешь, — сказал Джозеф. — И нашим морским звездам покою не даешь.
Он взял камень размером с кулак и шваркнул его Дэниелу в заливчик.
— Джозеф, кончай, — прошептал я, а он — ноль внимания.
— Оставь бедную морскую живность в покое, — говорит. — Что они тебе сделали?
А Дэниел на нас даже не смотрит. Вылез из заливчика с другой стороны и пошел прочь.
— Хлюпик, что ли? — сказал Джозеф. Ухмыльнулся. — Похоже на то. — Толкнул меня локтем. — Похоже на то! Глухой, тупой, да еще и хлюпик.
В небе загудел двигатель. Дэниел посмотрел вверх, но это просто самолет делал разворот над морем, прежде чем заходить на посадку в Ньюкасле. Он снова посмотрел на нас.
— Я — Джозеф Коннор! — сказал Джозеф. — А это — мой дружок Бобби Бернс! Ты смотри не оступись, красавчик. Мы ведь можем оказаться поблизости.
