Дэниел шел дальше, снова по воде, к своему дому.
Джозеф рассмеялся.
— А с тобой что такое? — спросил он.
— Ничего, — ответил я.
— Ладно. Пусть знает, чьи это места. Эй! — заорал он. — Хлюпик!
Дэниел идет себе и идет.
Джозеф вытащил из кармана нож в ножнах, вытянул его, поднял повыше. Дотронулся до острия и засмеялся сквозь стиснутые зубы.
— Хо-хо, — говорит. — Пошли поиграем в войнушку.
9
Мы пошли в сосны. Земля там была мягкая, свет пятнистый. Тут все любили играть, и именно здесь все играли в войну. Подальше от тропинок были ямы, землянки, окопы. На деревьях висели веревки, некоторые с петлями на концах. На коре были вырезаны имена. Многим из них было уже очень много лет, появились они тогда, когда мой папа сам был мелким. Сколько кто себя помнил, именно тут ребята понарошку сражались с немцами и японцами. Сосны становились Соммой или бирманскими джунглями, побережьем Нормандии, улицами Берлина. Ребята воображали себя ковбоями или индейцами, шли друг на друга с ружьями или томагавками. Они представляли, что они христиане и мусульмане, и рубились в Крестовых походах. Здесь их мучили, вешали, топили, четвертовали. Жрецы-ацтеки вырывали им сердца, древние римляне бросали их на съедение львам, а пещерные люди дубасили своими палицами. Случалось, что тут все прямо звенело от криков: «Хватай! Мочи его! Вздергивай! Умри, негодяй!»
Джозеф швырнул нож, тот впился в дерево. Джозеф как захохочет.
— Валяй, — говорит. — Вытягивай. А там — спорим, ты меня не догонишь!
Я подошел, вытащил нож, и тут он вдруг навалился сзади, выкрутил нож из руки и приставил мне к горлу.
— Медленно шевелишься, малыш Бобби, — говорит. — И моргнуть не успеешь, как я тебе горло перережу.
И опять как захохочет.
— Я еще подумаю, может, стану не строителем, а наемником, — говорит. — Мир посмотрю. Приключения. Война.
Он вогнал нож в дерево.
— Все, ты готов! — крикнул потом.
Мы побежали между деревьями, в руках — сухие ветки вместо винтовок. Спрыгнули в траншею. Выглянули за бруствер. Сквозь деревья видно было людей на берегу. Мы зарядили мортиру и зажали уши руками перед выстрелом. Сползли вниз и стали изображать разрывы снарядов вдалеке. Потом еще раз выглянули за бруствер.
— Там живые остались, — сказал Джозеф, и мы зарядили мортиру по новой.
Так мы играли примерно час, понарошку насылая смерть и разруху на Кили-Бей, а потом уселись рядом, прислонившись к шершавому сосновому стволу. Джозеф почистил нож, несколько раз воткнув его в песчаную почву, пока лезвие не заблестело.
— А в школе в прошлую четверть одного порезали, — говорит. — Третьеклассника. Не вру, — добавил он, видя, как я удивился. — Был такой мелкий и щекастый, Билли Фокс. Ничего опасного. Просто руку. — Он спрятал нож в ножны. — Но тут есть о чем подумать.
Мы встали и двинулись к дому.
— А пырнул его Слог Портер из Блайта. Он вообще без тормозов. Правда чума. Надеюсь, мы его больше не увидим.
Когда мы подошли к пляжу, из кафе запахло жареной картошкой. Джозеф потянул носом.
— Класс, однако, — сказал он.
И закурил.
Прошли мимо парочки, лежавшей рядышком за волнорезом. Джозеф пихнул меня в бок. У них был маленький транзистор, из которого звучала какая-то популярная песенка, потом пошли новости. А потом, с расстоянием, звук стих.
— Ты как думаешь, еще война будет? — спросил я.
— Война?
— Ага. Третья мировая. Ядерные бомбы. Конец света.
— Ну уж нет, — ответил он. — Папаня говорит, мы эту хрень уже переросли.
Малышня в воде верещала, что они только что видели акулу.
— Но я тебе вот что скажу, — добавил Джозеф. — Будет война — я на нее пойду. Наемником. — Он поднял нож и замахнулся на тень на песке. — Умри, сволочь!
10
Сижу вытираю рот от соуса после обеда и слышу — снаружи тележные колеса. Мимо окна двигались Айлса, ее братья и их папа. Тележку тащил Уилберфорс, их престарелый пони. Айлса сидела на заду телеги, на кучке угля. Нагнулась, пригляделась, увидела меня, махнула рукой. Лицо почти такое же черное, как и волосы, глаза так и блестят.
Мама рассмеялась.
— Чертенок угольный, — говорит. — И мама ее была такой же, упокой господи ее душу.
Лицо Айлсы исчезло, а голос все звенел:
— Бобби! Давай, нам помощь нужна, Бобби, ну же!
Я прихватил яблоко и бросился вдогонку, а мама только кричит вслед, чтобы я как следует отмылся потом, а иначе могу и не возвращаться.
Они едва-едва миновали дом. Айлсин папа и ее братья Лош и Йэк шли пешком.
— Боббиииии! — завопила Айлса, как меня увидела.
Протянула руку, я ее ухватил, а Йэк меня подпихнул, и вот я уже сижу с ней рядом.
— Подработать решил, паренек? — спрашивает ее папа.
— Угу, — отвечаю.
Он сплюнул, от черного лица отлетела черная струйка.
— Что ж, будут тебе к чаю медяки в кармане.
И мы трюхаем дальше.
— Сейчас это сгрузим, — говорит Айлса. — А потом поедем за новым.
Дорожка была вся в ухабах, колеса то и дело соскальзывали, нас качало и мотало на холодном скользком угле. А Айлса разлеглась на нем, будто на теплом мягком песочке. Я сидел рядом. Над головой пролетали коноплянки, жаворонки, чайки. Порхнула стайка голубей.
— Глянь-ка, Бобби, — сказала Айлса.
Порылась в кармане и вытащила половинку разломанного металлического сердца на ржавой цепочке.
Протерла руками.
— Мы часто находим в угле всякие сокровища, — сказала она. — Смотри, тут слова написаны.
Поскребла перочинным ножичком. Показала надпись. Мы стали вдвоем ее разбирать.
«Без второй половины я — ничто».
Она как засмеется.
— Даже и не знаешь, какая за этим может быть трагедия! — говорит. А потом вложила половинку сердечка мне в руку. — Держи, это тебе. Папа! Скажи ты этому дураку Уилберфорсу, чтобы не тряс нас так!
— Не тряси их так, коник! — проорал ее папа, и мы все как прыснем.
Мы подъехали к их дому, он старый, из красного кирпича, вокруг повсюду ржавые навесы. А еще — дряхлый пикап, груды угля и металлолома. За домом спускался к дюнам садик-огородик. Там цвели здоровенные цветы. Там росли лук, морковь, картофель — ровные, аккуратные грядки. Стояла теплица, в ней блестели красными боками помидоры. А еще — голубятня, выкрашенная в ярко-синий цвет, двери — нараспашку. Голуби ворковали, кружились над нами. Во дворе кудахтали и клевали зерно куры.
Айлса спрыгнула и побежала в дом ставить чайник. Я помог мужчинам сгрузить уголь. Потом мы все пили чай из кружек, стоя у задней двери.
— Твои папаня с маманей здоровы? — спросил Айлсин папа.
— Ага, — ответил я.
— Чего-то папаню давно в «Крысе» не видать.
— Он в последнее время все больше дома, — говорю.
— Правда? Но ведь работает, да?
— Да. Только эту неделю в отпуске.
— А там, небось, на Ривьеру поедете?
— Может быть. А может, опять в Уоргейт.
— Ха-ха-ха. Так туда, может, и мы поедем. Туда или в Уоргарден.
Он провел кулаком по губам. Отхлебнул чая.
— А знаешь что, — говорит, — было ведь время, когда твой папаня чуть нам в конкуренты не заделался.
— Угу. Он мне рассказывал.
Мы оба ухмыльнулись. Была такая история — по молодости папа взял старую телегу, лопату и сито и попытался добывать уголь, да только ничего у него не вышло, разве что Айлсин папа долго потом над ним подшучивал и хохотал.
— Да уж, — сказал Айлсин папа. — Нелегкие были времена, если уж говорить по совести. Он тогда это не со зла. А потом его почти сразу призвали, дело так пшиком и кончилось.
Он пнул цыпленка, подвернувшегося под ноги.
— Передай, что я про него спрашивал, — говорит, да как посмотрит мне в глаза. — Хороший он мужик, твой папаня. А твоя маманя — славная женщина. Ладно, ребята. И ты, малышка. Пошли-ка в воду. Уилберфорс! Ты как там, еще не совсем копыта отбросил?
11
Мы подошли к морю. Джинсы я закатал выше колен, да что толку. Вымок через несколько секунд. На папе и братьях Айлсы были древние бахилы до груди. А сама она была босиком.
— Че ждешь, приятель, — сказал Йэк. — Скидай штаны — и точка.
Я разделся до трусов, бросил джинсы на песок и шагнул в волны. В руке у меня было побитое металлическое сито. Я погружал его в песок под водой, ждал, пока сквозь него прокатятся несколько волн и смоют все песчинки, а оставшиеся черные кусочки кидал в тележку. Айлсин папа и братья работали немного дальше, у них были огромные плоские лопаты и здоровенные сита. Йэк и Лош то и дело притаскивали по целому ведру угля.
— Черное золото, — напевал Лош, — налетай, покупай наше черное золото.
— Хей! — крикнул Йэк.
— Угу! — откликнулся я.
— Зачем пастор притащил пулемет в церковь?
— Не знаю! — проорал я. — А зачем?
