Вернешься с полдороги, а потом мчишься из последних сил. И на тебе — опоздала.
На последнем сборе я не выдержала — крикнула:
— Хватит меня разбирать! Вам хорошо — вы вовремя в школу приходите. А вы войдите в мое положение. Человек измучается, еле-еле до школы доберется. А вы — его разбирать?
Притихли ребята. Задумались. Вошли в мое положение.
Сочувствуют. Решили мне помощь выделить. Взять на буксир, подтянуть меня.
Пришел с утра буксир — три девочки. Одна меня будит, другая учебники в портфель закладывает, третья — с мамой завтрак готовит.
Проснулась я, оделась, умылась, позавтракала. А они все меня торопят: «Скорей, Лариса, опоздаешь». Под руку говорят. Когда торопят — ничего хорошо не получится. Я уж это знаю.
Так и вышло. Только выбежала — портфель у меня расстегнулся. Глянула я в портфель — так и есть, нет ручки шариковой. Чем же я писать, интересно, буду? Смешные какие-то! Вернулись мы за ручкой. А ручки нет.
— Ладно, Лариска, — говорят девочки. — Мы тебе свою в очередь давать будем.
— Очень нужно, — говорю, — в очередь. У меня и своя есть. Вы мою отыщите.
— Обыскались.
Так и есть — когда портфель складывали, ее бумагами заложили. Тоже — помощнички! Буксир, называется!
Побежали мы что есть духу. Добежать не успели — звонок. Ну, что я говорила?
Всех четверых теперь на сбор вызвали. Разбирать будут. Предупреждала же я. Криком кричала: «Отступитесь, пожалуйста!» Не послушали. Сами попробовали. Теперь мучаются, переживают.
Говорила — нет хуже в школу опаздывать.
Не верили!
Яблоко в разрезе
Рисую я вообще неплохо. Могу, что хочешь нарисовать. Особенно если с натуры.
И когда в пятницу Дим Димыч задал на дом яблоко в разрезе нарисовать — я и глазом не моргнул. Тем более неделя впереди.
Под следующую пятницу после обеда стал я выполнять домашнее задание. Натура лежала в буфете. Два краснощеких яблока. Взял я одно, положил на тарелку, на стол поставил и разрезал аккуратно на две равные половинки.
Потом думаю: а зачем мне две половинки? Тем более одинаковые. Вполне одной половинкой обойтись можно. Я ее сначала слева нарисую, потом переверну на другой бок и с правой стороны изображу. Так и решил. А вторую половинку, чтоб глаза не мозолила, съесть можно.
Тем более яблоко сочное, не пожалеешь, что съел.
Съел.
А потом думаю: что же половинка такая большая? От нее вполне еще ломтик отрезать можно. И еще один…
Смотрю — неровная половинка получилась. И так пристраиваю и эдак — нет, не выйдет рисунок в разрезе. Ну не выйдет так не выйдет — не отчаиваться же.
Тем более второе яблоко есть.
Доел я первое до конца и второе разрезал. Половинку съел, половинку для рисунка оставил.
Стал теперь бумагу искать, карандаш получше затачивать, резинку на всякий случай заготовил.
Возвращаюсь в столовую — на половинке моей надкус.
Так! Это Толик надкусил.
— Ты что это, Толик, — кричу я ему, — наделал!
— Я гляжу, половинка яблока лежит. Я думал, ты мне оставил.
— Вместо того чтобы думать, спросить можно. Все погубил, Толик! Не брат, а суслик какой-то!
Ну что тут будешь делать? Доел я с горя яблоко. За другие уроки сел. Тем более их еще не делал.
Перед рисованием у соседа Коськи спрашиваю:
— Ты яблоко нарисовал?
— Угу.
— Покажи.
Вынул Коська тетрадь для рисования и показывает — есть рисунок. Целое яблоко. Без разреза.
— Что же ты целое нарисовал?
— Я в разрезе пробовал. Не получается. Трудно. Эх, не догадался я целое нарисовать!
А в разрезе — это точно. Трудно. Не получается.
Звонкий мяч
Таня ела морошку
— Где находится тундра? — спрашивает Вера Семеновна.
Алик Лоповов показывает на карте. На карте покажет всякий. Но не всякий бывал в тундре!
Мы проходим растения тундры. Там растет брусника и морошка.
— Кто видел бруснику?
Бруснику видели многие. А некоторые ее ели. Правда, в переваренном виде.
— Что делают из брусники?
— Кисель, — говорит Саша Щукин.
— Варенье, — щурится Маша Пивоварова.
Сеня Жуков тянет руку.
— Очень вкусная моченая брусника. С мясом.
Кто ел — тому виднее.
— А что едят северные олени? — спрашивает Вера Семеновна.
— Ягель, — отвечает Алик.
Это он вычитал из учебника. Он всегда читает вперед — чтобы выделиться.
— А кто из вас видел северного оленя? — задает вопрос Вера Семеновна.
Северного оленя кое-кто видел в кино, настоящего северного оленя видела только Таня Шамро. Потому что она жила в тундре.
Весь наш класс смотрит на Таню с уважением.
Она жила в тундре, видела оленя и сама ела морошку.
Да, одно дело — прочесть в учебнике, другое — есть самому.
«Расчет окончен…»
— Двадцать четвертый! — Двадцать пятый! — Двадцать шестой! — Расчет окончен!
Это я — «расчет окончен». Весь первый класс была я самая коротенькая. И Люся Веткина надо мной весь учебный год смеялась и прозвала «расчет окончен».
А за летние каникулы я вытянулась. И теперь мое место в строю между Чижовой и Лощининой. Вот как продвинулась!
— Двадцать четвертый! — Двадцать пятый! — Двадцать шестой! — Расчет окончен!
Это — Люся Веткина. Она теперь самая последняя классе. Но я над ней не смеюсь. И не дразню «расчет окочен». Не навсегда ж она последняя.
Неизвестно, кто кого потом перерастет. Расчет окончен!
В третьих
Сами ребята
Согласно плану праздничного оформления, у школы установили портреты покорителей космоса.
Утром, в праздник, неизвестно кто привязал к портрету погибшего космонавта воздушный шарик. Потом — еще кто-то.
И еще.
И еще…
Самые разные — круглые и продолговатые, голубые, зеленые, те, которые могут летать, и те, которые уже не смогут, красные, желтые, синие окружили портрет.
Какой-то пионер сбегал домой, принес горшок с белым цветком и поставил его на землю под портретом. Девочка воткнула рядом маленький красный флажок. Учительница укрепила еловую ветку.
Шаров становилось все больше. Май составлял свой праздничный наряд погибшему космонавту. Не хватало места, но ребята из соседних домов, соседних улиц, соседних школ развешивали свои шары на деревьях, на ограде, повсюду. Продолговатые, круглые, красные, зеленые, голубые, желтые — воздушные.
К вечеру у портрета собралась толпа.
— Смотрите, смотрите! Что сами ребята сделали!
— Почему нет света в гирлянде?
— Не положено!
— Оборвут за ночь хулиганы.
Тут мы, Толя Пищаев и я, вызвались простоять всю ночь.
За ночь многих шаров не досчитались — побитые ветром, они сморщились и обвисли. Но взамен появились новые.
А утром окружило портрет разноцветное солнце, которое сделали сами ребята.
Тридцать шесть башмачков
Ровно тридцать шесть — три пары босоножек, четыре — полуботинок и двадцать две сандалии стоят у входа в домик Ленина. Третий «Б» класс ходит по музейным комнатам. Слушает учителя.
— Сюда приехал Владимир Ульянов из первой ссылки. В этой комнате жил.
В тридцать шесть глаз глядит третий «Б» на стол под белой скатертью, на половичок у стола, на застланную простым одеялом кровать.
Те книги, что стоят на полочке у изголовья, читал Ленин, в ту самую чернильницу обмакивал перо, ту свечу зажигал.
То самое солнце пробирается к ленинской комнате, пробивается через другую листву.
— Царские министры и чиновники видели в молодом Ульянове опасного революционера и не хотели выпускать его из-под надзора. Ленинская комната имела отдельный выход, и, возвращаясь с занятий марксистского кружка, Владимир Ильич тихонько проходил к себе через черный ход.
По тем же самым половицам, по которым ходит и ходит третий «Б», ходил и ходил Ленин.
То самое солнце — главный музейный экспонат — заглядывает в лица третьего «Б».
Три пары босоножек, четыре — полуботинок и двадцать две сандалии дожидаются у выхода.
Мы говорим приветствие
Вера Сергеевна накануне очень нервничала и говорила:
— Вы видите, как я нервничаю, я даже на вас повышаю голос.
Правда, она повышала голос только на Леву Семенова, который все путал.
Вера Сергеевна говорила:
— Вы видите, вас целых двадцать один человек, а мучаюсь я с одним Семеновым.
