Оскар Яковлевич Ремез
Рассказы в косую линейку
В первых
Мы — первая ступень.
А до нас — семьдесят две ступеньки.
Потому что мы — на самом верху,
мы — четвертый этаж.
Слышите нас?
Это мы бегаем, прыгаем и кидаемся на пол,
это мы поем и кричим.
Это нас вы ругаете там, внизу:
«Кричат не своими голосами!»
А вы не ругайтесь, а прислушайтесь.
Почему не своими?
Каждый кричит свое. Своим голосом.
А кричим потому, что не слушаете.
Мы можем и тихонечко.
Каждому из нас есть о чем рассказать.
Рассказать друг другу и вам заодно.
Про себя. Про соседа.
И про вас — чего это вы забрались
на четвертый этаж.
Чего это вы — не из первого, не из второго,
не из третьего класса, а забрались!
Мы расскажем разные истории —
и смешные,
и серьезные,
и даже чуть-чуть печальные.
Те самые истории,
что произошли в первых,
во вторых и в самых старших — третьих классах.
— Я расскажу!
— Нет, я!
— Не толкайся, я — первый!
Все мы столпились на этой страничке.
И шумим.
И толкаемся.
Каждому охота рассказывать.
Всем сразу нельзя, по порядку придется.
— Вы откуда, девочки?
— Здравствуйте! Мы — из первого «А».
— Про что расскажете?
— Про «Здравствуйте».
— Вот и начинайте.
Будете слушать?
Переверните страничку.
Здравствуйте!
Ольга Ильинична сказала нам:
— Девочки. На вас жалуются. Вы не со всеми здороваетесь.
Мы ответили:
— Потому что не всех еще знаем. Мы еще путаемся.
— Вам надо здороваться со всеми учителями. Всем взрослым говорить первыми «здравствуйте».
И мы стали здороваться со всеми. Без разбору.
И все нам отвечали.
С некоторыми мы даже по два раза здоровались. И они по два раза нам отвечали. И нам это понравилось.
Потом, после уроков, мы вышли на улицу и всем на улице стали говорить «здравствуйте». Первыми.
Идет бабушка с кошелкой.
Мы ей — все разом: «Здравствуйте».
Бабушка как испугается, да как схватит кошелку, да как заглянет в нее — не пропало ли в кошелке что-нибудь, да как припустится со всех ног.
Странная бабушка!
Идет дяденька с портфелем. Толстый дяденька с толстым портфелем.
Мы и ему: «Здравствуйте»!
А он как закричит на нас:
— Посторонитесь!
Невежливый дяденька!
Какая-то тетечка идет по улице. Идет, а сама плачет. Потеряла, наверное, что-нибудь.
Мы ей тихонько сказали:
— Здравствуйте, тетечка!
А она остановилась вдруг, посмотрела на нас и улыбнулась сквозь слезинки:
— Здравствуйте, девочки!
Получается, что разные взрослые ходят по улице. Не все еще научились говорить «здравствуйте».
Но мы все-таки решили говорить. Первыми.
Здравствуйте, люди нашей улицы!
Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!
Снег в косую линейку
В праздник у нас тихо.
Если б не флаги на соседнем доме — ни за что бы не догадаться что праздник.
Где-то далеко, на Красной площади, командующий на машине принимает парад. И совсем близко он принимает парад — в телевизоре. Но если телевизор включать запрещено и даже нельзя радио слушать — никакого праздника тебе нет.
Я сижу у окошка. Передо мной тетрадка в косую линейку. Я рисую палочки и крючочки. Из них составляется косая буква «П».
Я смотрю на букву и прямо, и сбоку, и со всех сторон.
За окном летает снег. Сначала он кружит снежинками, потом кидается пушистыми снежками.
Все ребята из первого «А» сейчас пробираются по улицам или сидят у телевизоров. Праздник! Я пишу букву «р», потом «а», потом «з». Там, где-то далеко, в воздухе шумит музыка, обмороженные продавщицы наперебой торгуют мороженым. Там весело.
И, кажется, никто в целом свете не сидит у окошка и не выводит букву «д» с хвостиком.
После хвостика я устраиваю себе переменку и гляжу в окно.
Снег больше не кидается снежками, он сыплется мелкой крупой. На подоконнике сидит кот по фамилии Пушистый.
Пушистого тоже не взяли на праздник.
Но ему не задано писать буквы в тетрадку.
Пушистому нравится, как летит снег. Он любит смотреть снег больше, чем телевизор. Телевизора Пушистый пугается.
А как легко подойти к телевизору, повернуть левый рычажок вправо, и сам командующий парадом поедет по стеклу из конца в конец.
И никто об этом не узнает.
Ни мама, ни папа, ни Вера Семеновна.
Я смотрю на Пушистого. Пушистый — на снег.
Я встаю и иду к телевизору.
Пушистый оборачивается и смотрит на меня понимающими глазами.
«Давай включай, — словно говорит он, — не бойся, я никому не скажу!»
Я представляю себе, что включаю телевизор, смотрю парад, и ничегошеньки не случается. Это останется секретом на всю жизнь. Секретом. Моим и Пушистого.
Только как трудно будет жить мне всю следующую жизнь. С этим секретом. О котором никто не узнает. Ни мама, ни папа, ни Вера Семеновна.
Никому нельзя будет рассказать этого. Никому, всю жизнь. Пушистому хорошо — он говорить не умеет.
А мне?
Придут мама, папа, скажут: «Ну вот, занимался честно, молодец!» Что тогда?
Я хожу, хожу по комнате и возвращаюсь к окошку. Я вывожу букву «н», за ней «и», потом «к».
Я смотрю на косенькое слово «праздник» и сверху, и сбоку, и со всех сторон. Я вывожу его еще раз. И смотрю в окно. Флаг треплет снегом, но я теперь знаю — это мой флаг. Потому что я, может быть, один и тружусь сегодня во всем трудовом мире.
Нет, не один я! Многие! И рабочие на заводе, который не останавливается ни на минуту, и ученые, которым никогда нет покоя, и милиционеры, которые охраняют порядок, и пограничники, которые зорко смотрят вокруг.
Я работаю сегодня вместе с ними. И Пушистый перестает смотреть на снег и смотрит, как я работаю.
А снег все летит и летит. Он уже не кружится, не падает хлопьями, не сыплется мелкой крупой. Он идет теперь в косую линейку. Так, что по всему снегу из конца в конец можно вычертить косыми буквами трудное слово «праздник».
Другой бы на моем месте…
…проснулся раньше мамы. Тихо пробрался на кухню. Вскипятил кофе. Сделал зарядку. Разбудил маму.
— Ой, проспала. А мне завтрак готовить!
— Не беспокойся. На столе завтрак.
Позавтракали. Отвез маму на работу, потом в школу поехал. На математике чуть плечо не вывихнул — руку кверху тянул. Все чин по чину ответил.
— Садись, пятерка.
Кроме этой пятерки, ни одного замечания за весь день не было.
Обратно домой в автобусе ехал. Сел, книжку раскрыл, А тут — старушка стоит.
— Садитесь, бабушка. В ногах правды нет.
Села старушка.
— Скучно вам, бабушка, так сидеть. У меня книжка интересная — почитайте.
Вынула старушка очки, читает. Книжка веселая — смеется.
— Мне сейчас выходить, бабушка. Да вы читайте, читайте. Там дальше еще смешнее будет. Я себе и другую книжку найду.
Пришел домой — на телевизор и не взглянул.
Пока мамы нет — в магазин слетал, обед сготовил, окна в столовой помыл, пол на кухне подмел.
Слышу — в соседней квартире вода шумит. Мальчуган в ванной кран открутил. Плачет.
— Не кричи! — кричу.
По пожарной лестнице в квартиру влез, до крана доплыл, закрыл его наглухо, мальчугана спас.
Сел за уроки.
Сперва трудные сделал, потом — легкие. Все чин чинарем.
— Посмотри телевизор, — просит мама.
— Нет, я спать лягу. Мне в школу рано.
Лег и сразу заснул…
…другой бы на моем месте.
Я звоню в бюро погоды
— Если завтра будет мороз тридцать градусов — в школу не приходите, — сказала Инесса Павловна в конце уроков.
На всякий случай я с вечера не все уроки сделал. Мало ли что!
В семь утра проснулся. В окошко выглянул — сразу видно, мороз. А сколько градусов — кто его разберет.
Включил радио. А по радио — музыка, про мороз ни словечка.
Я лежу, последних известий поджидаю.
Только известия начались — бабушка на кухне посудой загремела.
— Тише, бабушка, я последние известия слушаю!
— Что это ты никогда не слушал, а теперь увлекся?
Пока мы с бабушкой пререкались — я погоду и пропустил.
Что теперь делать?
Позвонил я Димке Буркину. Димка спросонок говорит — телефон есть такой, по которому погоду объясняют. А какой телефон — не знает.
