Ну вот понял ты, что собой представляет ещё один персонаж Священного Писания, даже испытал при сём ничем не передаваемую радость, если, конечно, этим словом можно передать то ощущение, когда ты что-то понимаешь. Понял затем ещё один образ, потом ещё один и ещё…
Ну а что, собственно, дальше? Опять же, не то чтобы пропадает интерес к дальнейшим изысканиям, но найденные образы начинают вести как бы собственную жизнь (и это отнюдь не сказка или басня). О чём я говорю?
О том, что рано или поздно, если не сделал этого сам, найденные благодаря аллегорическому методу так называемые тайны заставляют вывести их на белый свет. Они не требуют вывести их на всеобщее обозрение, но просят выйти из внутреннего мира автора. Если этого не сделать, то они останутся лежать мёртвым грузом личной веры, которая уже никого и ни в чём не сможет убедить. Ты будешь просто обязан предоставить им пространство во внешнем мире, чтобы они не разорвали тебя изнутри.
4
Справедливости ради скажу, что в существование Бога я не верю, в этом просто нет необходимости. Каждый из читателей, я надеюсь, не верит в таблицу умножения, а просто-напросто знает, что 2х2=4. С верой в Бога то же самое. Если ты знаешь, что Он есть, зачем в это ещё и верить? Вера же является инструментом познания: «Верою познаём, что веки устроены словом Божиим» (Евр. 11:3) – говорит апостол Павел.
Стало быть, верить надо в то, что Бог познаваем, а не в то, что Он существует (хотя для некоторых и это чрезмерное бремя). Это то, что касается меня лично. Но такое отношение к вере не делает из меня атеиста, просто я верю в то, что Бог действительно познаваем. Плодом личной веры стала книга «Идентификация Бога». Непознаваемый Бог Дионисия (точнее, Лже-Дионисия) Ареопагита – не про меня. Надеюсь, и не про тебя, читатель. Впрочем, это уже лирика.
Если переходить к делам веры, без которых, как известно, вера мертва, то само собой вырисовывается и проявляется не только смысл рождения каждого человеческого существования, но и то, ради чего всё это!
Ради чего сотворён человек и весь обитаемый мир? Это есть познание истины для Бога: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32).
Конечно, такая точка зрения далеко не нова, новым оказывается только то, что всё сказанное человечеством о познании, включая написанное мной, как покорным слугой аллегоризма, есть в Священном Писании христианства. Новым оказывается ещё и то, что Библия с помощью автора (наверное, так можно говорить) поменяла область применения.
Называется она – познание истины. И эта область оказывается той необходимой и необъятной средой, в которой Писание раскрывается наиболее полно, если не сказать исчерпывающе. Впрочем, последнее – из области допущений.
Нельзя не согласиться с тем, что такое понятие – познание истины – это, наверное, самая широкая, да что там широкая – бесконечная среда, где Библии никогда не будет тесно, в отличие от тех контекстов, в которые она просто не умещается. А если время от времени и находятся «умельцы» вбить Писание в прокрустово ложе этики, морали, политики, государственного устройства и прочих контекстов, то со временем, часто довольно непродолжительным, Библия всегда срывает с себя погребальные пелены того, во что её ненамеренно или специально одевали люди.
Я в этом смысле отличаюсь от предыдущих интерпретаторов. Мне не пришлось одевать Писание в то, что я понял о мире и человеке. Просто это понимание позволило взглянуть на Библию как на не заменимый ничем иным алгоритм и инструмент познания верой, задающий и выявляющий область применения библейских текстов – познание истины.
5
Этот пример можно подтвердить хоть и не библейскими, но зато всем известными пасхальными фразами: «Христос воскрес!» и «Воистину воскрес!»
В них, собственно, и содержится ответ на вопросы: воскресение – обман или исторический факт? И если воскресение есть, то где?
Сии две фразы (а то, что они именно пасхальные, вряд ли можно счесть случайным совпадением) утверждают, что воскресение – отнюдь не фикция, но факт – именно факт – каждой индивидуальной истории. В таком ключе это факт, бесспорно, ещё и исторический. Просто для каждого индивида он происходит в своё время. Не бывает воскресения и спасения скопом.
Ответная фраза «Воистину воскрес!» утверждает и то, что на самом деле нам всем известно место или среда (как угодно), где происходит сам факт воскресения. Эта среда – истина – во истине – в истине воскрес!
Иначе говоря, мы все смотрим и не видим, слушаем и не слышим. Ведь указание на место, где происходит воскресение, было произнесено бессчётное количество раз.
Именно в этой среде найденные тобой или кем-то другим образы и расшифрованные символы обретают второе дыхание и новую жизнь.
Нельзя сказать, что они начинают жить какой-то обособленной жизнью. Просто в сфере познания образы эти приобретают ту непротиворечивость и простоту, что впору уже говорить о теории познания, в которой образы, символы, аллегоризм и буквализм являются составными частями и элементами теории, поддерживающими друг друга, а не противоречащими друг другу, работающими как слаженный механизм.
6
Библия, «помещённая» в эту среду – познание истины – начинает приносить плоды сакрального смысла. Правда, точнее было бы сказать, что из этой среды Библия никогда и не пропадала, независимо от того, сколько раз её оттуда вынимали, приспосабливая под свои нужды.
Более того, благодаря аллегорическому методу, через её призму становится возможным видеть процессы, происходящие и в самом человеке, и в том, что его окружает, в мире.
Иначе говоря, можно говорить о Библии как о самом точном зрительном приборе, позволяющем видеть вплоть до мельчайших деталей внутренний мир человека и мир внешний.
Мне и здесь повезло, я смог заглянуть в оба эти мира. Правда, в этом случае может показаться удивительным и не вызывающим поначалу доверия тот факт, что Библия предстаёт сразу в двух ипостасях.
Она выглядит как микроскоп, когда речь идёт о человеческой природе и мире наших желаний, и она же становится телескопом, если рассматривать мир внешний и происходящие в нём процессы.
С другой стороны, а что же здесь удивительного? Ведь все вместе и каждый человек в отдельности познают со дня рождения мир внешний, и затем мир внутренний. Это очевидно и не требует доказательств сверх меры, достаточно заглянуть в самих себя, чтобы считать этот факт доказанным.
Я не говорю уже о том, что самое удивительное состоит, на мой взгляд, в обратном. Очень часто Библию использовали как молот или меч в борьбе с концепциями и теориями, противоречащими (что, впрочем, лишь видимость) религиозному взгляду на мир. Взять, к примеру, Птолемея и Коперника. Во что это вылилось, всем известно.
Однако в познании истины эта область применения священных текстов – война слов и, к сожалению, людей – давно себя исчерпала и обесценилась. Формат войны оказался для Библии настолько же мал, как контекст культуры или искусства.
Иначе говоря, с Божьей ли помощью или без неё (а без неё ничего и не возможно), автор (но и здесь встаёт вопрос: а собственно, автор ли?) перековал тот молот или меч не в орало даже, а в зрительный прибор. В нём в качестве линз выступают всё-таки два метода толкования – буквальный и лишь затем аллегорический.
Я бы погрешил против истины, если бы вёл речь только об аллегориях Священного Писания. Ведь нельзя отрицать, что каждый человек мыслит как прямо (без околичностей), так и образно. Стало быть, настаивать только лишь на одном аллегоризме в отсутствии иных способов видения реальности было бы заблуждением. Тем более непростительным, что любой знает: смотреть двумя глазами гораздо удобнее, чем одним.
Да, аллегорический язык необходим и даже насущен. Однако при всём том нечего надеяться на то, что только с его помощью можно увидеть нечто новое в веках: «Нет ничего нового под солнцем» (Еккл. 1:9).
При взгляде же на мир и человека через буквальные ли линзы, аллегорические ли, ты видишь то же самое, что до тебя видели другие, начиная с древних греков (Аристотель, Сократ и пр.). Ты видишь то же самое, о чём говорит иудейская традиция, христианские отцы церкви или ислам. Ничего нового!
Единственное преимущество аллегоризма состоит в том (надо признать, преимущество это неоспоримо), что ты видишь всё гораздо яснее и отчётливее. Видимое становится до такой степени ясным и простым, что многие вещи, сказанные ранее о познании, становятся просто ненужными. Они исчезают как аберрация зрения, когда вместо брёвен, вынутых из глаз, туда бывают вставлены два даже не хрусталика, а алмаза, один из которых – аллегорический язык Писания.
