Второй был рихом[42] Остроготов[43] из Таврии[44]. Он отзывался на имя Эрман Рыжий. На собственной ладье с командой профессиональных воинов рих промышлял охраной купцов или нанимался для участия в военных стычках. Сев за стол, он снял со своей головы металлический шлем, украшенный рогами барана. Длинные рыжие волосы, заплетенные в косы и уложенные на голове, заменяли ему войлочный подшлемник. Его длинные рыжие усы тоже были заплетены в косы. Необычный вид собеседников притягивал удивленные взгляды прохожих.
– Ты я вижу, совсем остепенился, Алан, – качал головой Сивый. – Оставил братство, завел дом, жену, детей. Теплая кровать и никакого сабельного звона и запаха крови. Может быть, и меня когда-нибудь потянет на покой. Но объясни, почему именно здесь, а не на Дону или Сакире[45]? Снятся, небось, родные места? – Как тебе сказать? Были причины уехать подальше от Кавказа. Да я особо и не тоскую.
– Как же ты свыкся? Греки, чужая речь, ромейские бюрократы, – расспрашивал Сивый.
– Да какие там греки! Здесь на Пелопоннесе славян и кипчаков больше, чем греков. Три века назад аварский каган[46], поднял славянское ополчение с берегов Дуней дона[47] на войну с империей. Многие землепашцы так и остались на ромейских территориях. Например, славянское Триполи известно далеко за пределами Пелопеннеса. Теперь населяют его не славяне, а вполне лояльные и верноподданные ромеи, говорящие на официальном греческом языке Византии. Но славянские обычаи и говоры еще в ходу. На них еще говорят в быту. А язык степных кочевников давно считается солдатским языком общения. Ну, а сборщики налогов везде одинаковы. Тут на них хотя бы управа есть в виде Свода Законов – Эпинагоги.
– Но почему в Лаконии? Наверно, потому, что в этих местах выращивают превосходных бойцов?
– Это когда-то Спарта выращивала превосходных эрманов и поставляла фаланги «солдат удачи» для всех государей по всей Европе и Ближней Азии. Но сейчас они повыродились. Осталось только их славное имя. Нынешние спартанцы не смогли бы противостоять даже славянским переселенцам и предпочли уплыть от их лапотного войска на Сицилию. Лишь после того, как славянские землепашцы забросили мечи и снова взялись за плуги, коренные жители посмели вернуться на свою родину Спарту, – ответил Алан с сарказмом.
– Тихая старость и медленное угасание не по мне, – вставил слово Эрман. – Лучше смерть в бою – в лучах славы и во цвете лет. Так, чтобы потомки с восхищением вспоминали. – Умереть в бою – невелика задача. Вот попробуй-ка защищать и содержать семью, вырастить достойных детей. Это медленный и титанический подвиг. В этом слава нартов! – возразил Алан. – И свершить этот подвиг заповедовал нам Будай Бус.
Эрман промолчал. Вечный скиталец, он так и не смог завести семью.
– Ну, хорошо, а что нового в земле Асов, в Малороссии? – спросил Алан Эрмана, переведя разговор на другую тему.
– Как всегда Русы[48] и Готы[49] делят власть. Но нет единства не у тех ни у других – проворчал Эрман. – Гаутинги из племени свеев[50] объединились с Русами варягами[51], а рихи Таврии с олигархами Керстеня[52]. Вдова князя Игоря из Вышгорода[53] старается сохранить царское место для своего малолетнего сына Святослава. А до его возмужания всю власть взяла на себя. В Самбатосе[54] ее называют регентом-наместником. Да как не назови – все бабы – дуры! – в сердцах сплюнул Рыжий.
– Стремление матери понятно, – покачал головой Алан. – Что в этом плохого?
– На это место претендует и род Амалов. Никита – глава боярской Думы Керстеня хотел решить этот вопрос полюбовно, женившись на вдове. Но она выбрала войну.
– Если за Амалами стоят тервинги[55] Коростеня и грейтунги Таврии… Что может противопоставить этой силе вдова? – удивился Алан.
– Э-э, ошибаешься друг Алан. При ее дворе много викингов. И свейские братства там имеют большое влияние со времен конунга Одда Вещего, убившего риха Аскольда. Одд после Рюрика сумел приумножить боевые дружины Русов. После смерти ее мужа, Великого князя Игоря, эти дружины перешли на службу к вдове. А посадник из Новгорода на Волхове постоянно рекрутирует ей новых викингов. И отправляет пополнение в Самбатос.
С такой поддержкой она совсем страх потеряла. Сначала по приказу вдовы живьем закопали двадцать поместных князей, уговаривавших ее выйти замуж за боярина Никиту Амала. Потом викинги на службе у Русов порубили девять тысяч Гаутингов и сожгли Керстень, старейший город Приднепровья. – Значит, Коростеня больше нет? Жаль. Говорят, этот город основал сам Арий Древний. Где же теперь будет Голунь[56] Приднепровья?
– Несложно догадаться. Вдова перенесла столицу края в княжеский Самбатос, который с недавнего времени стали называть Кийгард. – Ты был там во время резни, учиненной варягами? – спросил после недолгого молчания Алан.
– Я не успел, – коротко ответил Рыжий. – Грейтунги[57] не собираются взять реванш? – после некоторого молчания снова спросил Алан.
– Уже не зачем, – махнул рукой Эрман. – Амалы проиграли эту войну Рюриковичам. Вдова принудила выживших тервингов[58] к миру, взяв детей Никиты Амала, Малушу и Добрыню, себе в заложники. – Значит, грейтунги смирились с поражением? – удивился Алан.
– А что ты хочешь? Мы потеряли уже четыре тысячи воинов под стенами Керстеня. И это в то время, когда страна Дори[59] в Таврии сама разорена войной. Крепость Мангуп переходит то к грекам, то к хазарам. Многие грейтунги хотели начать новую жизнь в Приднепровье. Но были побиты русскими. Драться с викингами – дело неблагодарное. Поэтому многие подались на запад, к ляхам[60]. А по мне, так лучше попытать счастья в царствах Средиземья.
– А что же вдова? Не захочет ли она пойти дальше? Например, захватить Новгород Таврический[61] и страну Дори?
– «Кишка тонка», – усмехнулся Эрман. – Рюриковичи контролируют земли только по правому берегу Дона непры[62]. А на левобережье – степи печенегов. Они, как и жители Новгорода Таврического, считаются подданными хазарского кагана. Это значит, Атиль[63] может сам предъявить претензии на ее наследство. Вышгородская дура осталась «один на один» с малехом. – Да уж, – усмехнулся Алан. – Если под знаменами кагана Хазарии объединятся и алане и грейтунги, то варяги Русь снова будут драпать до Хомограда[64]. Как во времена Гостомысла[65]. Что думаешь, Сивый? Пойдут казары с правобережья Дона по приказу атильского царя на Кийгард?
– Про всех не скажу, – с ленцой протянул Сивый Конь. – Но вольным казакам каган не указ! Тем более его главный визирь, малех, который учинил гонения на православных. Побуд Бус учил: «Не воздавай злом за себя, но воздавай за поругание веры». Православное казачество с Дона не будет слушать атильского малеха. Но, если понадобиться, выступит на стороне православных Готов. Ведь когда-то христиане Таврии и России были в единой Боспорской митрополии, основанной еще Святым отцом Златоустом[66].
– И что же, по-твоему, предпримет вдова? – снова спросил Алан у Эрмана.
– И думать тут нечего. На востоке у нее атильская Хазария[67]. На западе – Болгария, которая тоже под каблуком у Атиля. На севере датчане – цепные псы царя восточных франков Оттона[68] Каролинга[69]. И он, кстати, по слухам, тоже уже прикормлен Атилем. Так что раздавят вдову, как в тисках. Что ей остается? – сам себе задал вопрос Рыжий и сам же ответил: – Византия! Вот сюда она и пойдет на поклон к базилевсу, уповая на защиту Владыки и союзный договор[70], подписанный еще Игорем. Но простит ли Владыка вселенной вдове самовольную расправу над своими федератами из страны Дори? Забудет ли он сожженный христианский город?
Кто знает…
Мужчины помолчали, потягивая винцо и раздумывая. А потом Алан обратился к Сивому:
– Ну, а теперь ты расскажи нам свою историю. Какая нелегкая забросила казака так далеко, от милого твоему сердцу Дона Роси[71]?
Тот пригладил свои усы и, усмехнувшись, стал рассказывать:
– Однажды ехал я из войскового стана на побывку домой. К верховьям реки. Навестить отца с матерью. Дело было весной, и потому одинокий всадник стал желанной добычей для стаи волков. Они набросилась на меня неожиданно. Отступать было поздно, и я повернул навстречу врагам. Одного взял на копье, двух полоснул саблей. Но волки успели подрезать ноги коня. И я опрокинулся вместе с ним. Отбиваясь ножом, прикончил еще одного зверя. Оставшиеся хищники сообразили, что добыча от них не уйдет. Надо только подождать. Они отошли и залегли недалеко. Конь был смертельно ранен. Я снял с коня все, что можно, и попрощался с другом, прервав его мучения. Взвалив на себя седло и пожитки, я поковылял по дороге, а волки занялись трупом коня. – Повезло, что не упал, – заметил Рыжий.
