— Мух иногда уничтожают, — сказал Вадим.
— Именно. Но пока они не оказываются там, где им быть не следует, они в безопасности. Стало быть, наш Неделька случайно попал туда, где посторонним делать нечего. А потом его выследили и задушили.
— Думаешь, это случилось не здесь?
Флор отрицательно помотал головой.
— Ни в коем случае! Кусты целехоньки, и следов почти нет. А человека, особенно такого, как наш Неделька, в одно мгновение не задушишь. Он, пока умирал, топтался на месте, хватался руками… Должны быть следы. Непременно должны быть! А тут просто девственная природа, как ты выражаешься.
— Ты прав, — признал Вадим. — Следовательно, преступник выследил нежелательного свидетеля, убил его, а затем перенес тело в другое место, желая запутать следствие?
— Именно.
И, не проронив больше ни слова, Флор поскакал в сторону Новгорода.
* * *
Спустя час, когда казалось, что до вечера еще далеко, Вадим поравнялся с Флором и взмолился:
— Сделаем остановку! Я не могу больше.
Флор молча посмотрел на него.
— Устал, — сознался Вершков. — Я ведь не джигит, вроде тебя. Обычный студент.
Оба эти слова, для Флора непонятные, непостижимым образом разъяснили тому ситуацию лучше, чем это сделали бы какие-нибудь привычные понятия.
— Ладно, передохнем, — сказал наконец Флор. — Все ведь уже случилось, торопиться некуда.
Он спешился и признался чуть виновато:
— Я, наверное, от собственного горя убежать хотел. Правильно страннички поют, куда от него ни беги, хоть в лес, хоть в море, настигнет и в землю тебя сведет.
Они устроились на земле, пустив коней пастись. Вадим зевал, поглядывая на небо. И, как всегда в такие минуты, приходили на ум обрывочные мысли касательно того резкого поворота судьбы, который произошел с ним и его товарищами по… несчастью? Теперь, после всего случившегося, после того, как они нашли в этой средневековой Руси друзей, назвать это однозначным словом «несчастье» язык не поворачивался.
Могло ведь на другую планету забросить, думал Вадим. Где все не просто нерусские, а еще и зеленые. С хвостами. Или тремя глазами. А что? Судя по литературе, такое бывает.
Флор привстал, вытянул шею — прислушался.
— Ты что? — спросил Вершков.
— Идет кто-то, — спокойно сказал Флор.
«Кто-то» брел, напевая и натыкаясь на кусты, — не то находился в счастливом подпитии, не то просто пребывал в расслабленном состоянии и наслаждался чистой совестью.
Выбравшись на поляну, где отдыхали друзья, незнакомец остановился, поморгал, осознавая увиденное, а затем расплылся в широчайшей улыбке.
— Ой, а вы тоже… Ну и ну! Ну, надо же! — бессвязно, радостно воскликнул он и, совершив грандиозный по своей нелепости прыжок, очутился возле друзей.
— Садись, — приветствовал его Флор. — Правда, закусить у нас нечем — торопились в Новгород, думали, сегодня уж дома будем…
— А это ничего, — сказал незнакомец и вдруг заметно опечалился: — Совсем ничего нет? — переспросил он. — А как же вы без еды бродите?
— Да мы не бродим, — снова сказал Флор, — мы сегодня к ночи дома будем.
— А, — сказал незнакомец. — А меня Трифон зовут.
Флор с Вадимом назвались тоже. Помолчали, послушали, как шумные дневные птицы постепенно замолкают, оживают вечерние голоса, более потаенные, вкрадчивые.
Трифон развалился в траве, подложил руки под голову, сунул в рот травинку.
— Дивно устроен Божий мир! — вздохнул он.
— Ты тоже ко святыням направляешься? — спросил Вадим.
Трифон приподнялся на локте, глянул на Вадима с некоторым изумлением.
— Я? — И тут же погрузился в глубокое раздумье. — Не знаю, — сказал он наконец. — Ежели Господь сподобит… Да я так, от дома к дому. Странствую. Мой-то дом сгорел, а брат и говорит: «Ты, Трифон, все равно без толку небо коптишь. Вот и дом от тебя сгорел, так что ступай ты, Трифон, с глаз долой…»
— У тебя дом сгорел? — переспросил Вадим. — А что же другие тебе не помогли?
— В чем? — не понял Трифон.
— Ну, я читал, что добросердечные русские крестьяне погорельцам в таких случаях помогали, — начал Вершков.
— Помогали? — еще больше изумился Трифон.
— Дом отстроить, с бедой совладать, — продолжал Вадим, чувствуя, что постепенно запутывается.
— А, — с облегчением рассмеялся Трифон. — Ну, кто обычный погорелец, тому помогают, это конечно. А у меня как? У меня брат был старший. Он человек суровый, двух жен пережил, детей — куча. И я у него бобылем жил. Ну, при нем — если говорить честно.
— Ты ведь бездельник, а? — вставил словцо Флор.
Трифон не смутился и отпираться не стал.
— В самую точку! — воскликнул он. — Я в братнином доме жил. Ну, и спалил его. Случайно. Брату-то всем миром новую хоромину поставили, а меня… — Он вздохнул, легко, беззлобно. — И ведь самое плохое, телушку я погубил. Спалил телушку. И иконы святые в пожаре погибли.
— А дети? — спросил Флор.
Трифон подскочил, мелко, быстро закрестился, затряс головой.
— Слава Богу, дети живы! Только Манютка была, которая в младенчестве померла, так это не от меня — святой истинный крест!
Трифон был явно немного слабоумным. Таких, кажется, «блаженными» называют. Но в хозяйстве такого младшего брата держать очень хлопотно и накладно; вот старший и избавился от него. Точнее — выставил за дверь. Обычная участь для тунеядца, подумал Вершков.
Сам он тунеядцев не любил, хотя в «современном» Петербурге они приобрели совершенно иное обличие. В университете они тоже водятся. Случаются граждане, которым лень шпаргалку написать, и они норовят одолжить ее у другого для экзамена. Дашь такому человеку свои записи — раз, другой, а потом надоест — и не дашь. Ох, как мы обижаемся, какие мы делаемся несчастные, как мы сетуем на черствость людскую! Вершков любил иногда выкинуть такой фортель — пригреть возле себя никчемного человечка, покормить его из собственных рук конспектами, книжками, шпаргалками, а потом — «ты все пела, это дело, так поди же, попляши!». И полюбоваться на мосечку снулой рыбы, которая появляется на физиономии оскорбленного тунеядца.
Наверное, и брат Трифонов нечто подобное испытывал. Однако сам Трифон выглядел человечком вполне безобидным и беззлобным. Он, в отличие от ленивых студентов, вполне признавал справедливость братнина решения и не держал на того сердца.
— Как же ты теперь жить будешь? — спросил Вадим.
— А никак, — махнул рукой Трифон. — Сейчас лето. Пойду странствовать, а на зиму к какому-нибудь монастырю прибьюсь, буду там трудничать.
Флор фыркнул:
— Трудничать — это ведь работать надо.
— Ну, поработаю, — сказал Трифон еще более беспечно. — А то в скоморохи пойду.
— В скоморохах нынче небезопасно, — сказал Вадим, сам не зная, для чего. Ему иногда казалось, что если разбередить рану как следует, поковыряться в ней и так, и эдак, то она скорее заживет. Надоест ей болеть — вот она и затянется свежей розовой кожицей.
— Ну? — изумился опять Трифон. — А я тут шел, скомороха встретил.
— Какого? — насторожился Флор.
— То есть как это — «какого»? — радостно не понял Трифон. — Обычного самого скомороха.
— Как он выглядел? — пояснил свой вопрос Флор.
— Немолодой уже. А, видите! Человек в скоморохах целую жизнь прожил! — с торжеством добавил Трифон. — Смешной человек, добрый. Мы с ним немного вместе прошли, а дальше разошлись.
— Ты в обратную сторону идешь, — сказал Флор.
— Да? — Трифон перевернулся на живот, погрузился в наблюдение за каким-то жучком и молвил восхищенно: — Шустрый, бестия! — А потом поднял голову, встретился с Флором глазами: — Как это, в другую сторону? А в какую я сторону шел?
— Если ты того скомороха встретил, стало быть, ты в сторону Архангельска шагал, — пояснил Флор. — На север, на зиму.
— Ну да! — Трифон попытался поймать жучка в граве, пошерудил там пальцами, потом сел, запустил пятерню себе в волосы. — Стало быть, я назад иду, к Новгороду?
— Именно.
— А, мне ведь все равно…
— Расскажи еще про скомороха, — попросил Флор.
— А что рассказывать… Смешной он. Показал мне, как кошка ловит муху. Потом еще песню спел. Я, говорит, сейчас на свадьбу иду играть.
— Свадьба? — удивился теперь Флор. — Да кто же летом женится?
— Нашлись… Это он так говорит, — поспешно добавил Трифон, видимо, опасаясь, чтобы его не сочли окончательным дурачком. — Мне-то откуда знать? Я, говорит, иду на урочище Пустой Колодец — это за болотом, недалеко отсюда, выходит, — и там будет свадьба.
— Какое еще урочище?
— Ну, там охотничьи угодья боярина Туренина, — пояснил Трифон, опять торопясь выказать свою полную осведомленность о здешних делах. — Туренин, не слыхали? Знатный весьма боярин.
— Слыхали, — сказал Флор. — Ты дальше рассказывай, про скомороха.
