Спустившись вниз по лестнице, Оливия увидела, что в холле царит деловое оживление. Кэтрин вновь надела фартук и теперь одновременно командовала слугами, покрывавшими пол свежим камышовым настилом, и распоряжалась, чтобы в тяжелые чугунные подсвечники, подвешенные к стропилам, вставили свечи и в массивном каменном камине разложили свежие ветки вечнозеленых растений. Она сразу же увидела Оливию.
— Конечно, я обычно сама этим не занимаюсь, но у нас не хватает рук, а Генрих сейчас никого не может прислать мне в помощь. Ему тоже туго приходится.
— Ты ожидаешь кого-то? — спросила Оливия, удивляясь, зачем такие приготовления теперь, когда монахини уже уехали.
— Да, ожидаю. Сэр Миддлвей объезжает свои владения, и сегодня мы ждем его к ужину. — Она прервалась, чтобы разбранить нерадивого мальчишку-слугу и надавать ему оплеух. — Он останется здесь ночевать. Если бы ты не приехала, мы могли бы отвести ему бель… — Она запнулась, но остановилась вовремя и закончила фразу — …твою комнату.
Так вот о чем они, должно быть, спорили! Леди Генрих Джиллерс хотела отобрать у меня комнату еще до того, как я ее получила! В ответ на замешательство хозяйки Оливия изобразила сладчайшую улыбку. Кэтрин, как бы оправдываясь, продолжала:
— Генрих только что сообщил мне, что вчера приезжал эконом из монастыря, чтобы оповестить о приезде сэра Миддлвея. Он вспомнил об этом только тогда, когда увидел монахинь! У меня иногда возникают сомнения в том, все ли у твоего брата в порядке с головой!
И она постучала пальцем по виску с выражением отчаяния на лице.
— А как об этом узнал монастырский эконом? Ведь монастырь не относится к владениям Миддлвея, он принадлежит ордену цистерцианцев.
— Понятия не имею, как он узнал, — с раздражением ответила Кэтрин. — Важно другое. Сэр Миддлвей будет очень недоволен, когда увидит, в каком состоянии пребывают его земли и собственность. Будет чудом, если он нас всех не вышвырнет отсюда и не передаст все это кому-нибудь, у кого хватит денег, чтобы поднять хозяйство.
Она устремилась на кухню, и вуаль развевалась за ее спиной как сигнал бедствия.
Оливия сидела на скамье у стены, откинувшись назад на дубовые панели. Она прикрыла глаза, чтобы не видеть царившей вокруг нее суеты, и думала о том, что ей сказала Кэтрин. Та явно понимала, в каком печальном положении находилось поместье, и значит, знала об этом и тогда, когда выходила замуж за Генриха. Что же заставило ее решиться на этот шаг? Может быть, она отчаялась найти мужа, учитывая солидный возраст? А теперь сэр Миддлвей сам увидит, насколько серьезны проблемы. Но он, наверное, не слишком удивится, потому что чума началась два года назад и скосила множество людей, и простых, и высокородных, поэтому рабочей силы везде не хватало. Последствия чумы переживали и в замке, и в монастыре, и в усадьбе, и в хижине.
Оливия пыталась вспомнить, как много лет назад старший сэр Миддлвей уже приезжал сюда. Она тогда была совсем маленькой девочкой, ведь это случилось еще до того, как ее отвезли в монастырь. Ей припомнилось, что он был пожилым джентльменом, седым и строгим, но с мелодичным голосом, который совершенно поразил маленькую девочку, привыкшую к северному диалекту. Должно быть, он теперь совсем старый и, наверно, очень усталый после всех поездок по владениям.
3
Оливию совершенно не заботило, что надеть на торжественный ужин по случаю приезда сэра Миддлвея, но она с наслаждением вымылась и расчесывала волосы до тех пор, пока они не заблестели как светлая медь. Монахини в монастыре изо всех сил пытались искоренить у девочек мысли о телесных радостях, но старались напрасно, поскольку эти радости были все равно недоступны для обитателей монастыря.
Оливия вздохнула, отложила гребень из слоновой кости и заплела волосы в две косы. Затем она уложила их петлями по бокам головы и, еще раз вздохнув, подумала о том, как хорошо было бы, если бы Кэтрин прислала ненадолго свою горничную, чтобы та сделала ей более сложную прическу. Но сейчас единственным украшением станет узкий золотой обруч, подаренный ей на десятилетие. Оливия укрепила его в волосах так, что он спускался на лоб, и надеялась, что не будет выглядеть чересчур просто в глазах знатного гостя. Надев поверх рубашки свое выгоревшее голубое блио[3], она достала из сундука длинный пояс голубого цвета из плетеной кожи и несколько раз обернула его вокруг талии. Быстрый взгляд на свое отражение в крошечном поцарапанном зеркальце подтвердил, что она вполне готова спуститься вниз к ужину.
Звуки голосов, доносившиеся из открытого окна, замерли, и топот лошадей слышался теперь у конюшен позади дома. Выглянув из окна, Оливия увидела всю процессию и подумала, что Генрих и Кэтрин не зря так хлопотали с приготовлениями. Судя по всему, лошади гостей должны были занять всю конюшню.
Конюх, одетый в черную с зеленым ливрею, провел огромного черного жеребца, за которым следовали лошади, навьюченные поклажей свиты сэра Миддлвея. Одежда, провизия, вино, фураж — все, что могло понадобиться во время путешествия по отдаленным владениям, длившегося целый месяц. В таком вояже крытый фургон был бы только помехой, а не подмогой. Однако, несмотря на долгий путь, гости отнюдь не выглядели толпой бродяг. Вся свита была одета в одинаковые ливреи с маленькими золотыми гербами, вышитыми на груди и на спине, на всех лошадях были одинаково украшенные богатые сбруи, попоны с зелено-золотой каймой и монограммой Миддлвея в каждом углу. Да, этот человек путешествовал с большим размахом!
Оливия отодвинулась от окошка с насмешливым выражением на прелестном личике. Раз уж его конюхи и слуги одеты лучше, чем она, то хозяин, конечно, выглядит как павлин, и на него не может произвести ровно никакого впечатления серенькая деревенская мышка.
Они стояли в дальнем конце холла и разговаривали — Кэтрин в желтом, Генрих, которому очень шла его туника цвета тусклого золота, и высокий, элегантный мужчина, черноволосый и поразительно красивый.
Оливия ухватилась за перила. Нет, это невозможно, подумала она. Это мне снится. Перехватив удивленный взгляд Генриха, гость повернулся и увидел ее. И тут Оливия окончательно убедилась, что это и впрямь тот мужчина, которого она видела у калитки гербариума — гость настоятельницы Антонии. Ее рука бессознательно потянулась к щеке, а затем к груди, остановившись в том месте, под которым отчаянно колотилось сердце. Она медленно подошла к ним, словно во сне, в голове билась одна-единственная мысль: произошла какая-то сложная ошибка, которую она не может понять.
