— Если вы про ремонт колокольни, то вынужден разочаровать вас, — ответил монах. — Крестьянам до состояния монастыря дела никакого нет. Но настоятель пообещал хлеб и мясо каждому селянину, который приютит каменщика или плотника, готового помочь со строительством. Так что в убытке вы не останетесь.
Земер удовлетворенно кивнул и потрепал гриву своей лошади.
— Вот и слава богу! — воскликнул он. — Слово даю: если Господь ниспошлет нам хорошую погоду, то и церковь совсем скоро будет готова.
Действительно, до Праздника трех причастий, одного из крупнейших паломнических торжеств Баварии, оставалась еще целая неделя. Но настоятель Маурус Рамбек посредством посыльных просил паломников близлежащих деревень приехать к Святой горе как можно раньше. Примерно месяц прошел с тех пор, как молния ударила в колокольню монастыря, отчего выгорела вся крыша и обрушилась бо́льшая часть южного нефа. И чтобы праздник прошел как полагается, требовалась помощь множества сильных рук. Настоятель пообещал ремесленникам отпущение грехов на год и хорошее вознаграждение, поэтому множество голодных работяг из окрестных селений с большой охотой отозвались на просьбу. Из Шонгау, помимо прочих паломников, отправились также четверо каменщиков и один плотник, а в Вессобрунне к ним присоединились еще два лепщика.
— Меня самого привели сюда, эмм… неотложные дела, — пояснил Карл Земер. — Но я уверен, эти благочестивые люди… — Он окинул взором толпу перепачканных горожан, затянувших как раз старый церковный хорал. — Уверен, они с удовольствием помогут вам в строительных работах.
В некоторых домах Эрлинга начали распахиваться окна и двери; селяне с недоверием взирали на группу паломников, залаяли несколько собак. Слишком много бед и несчастий причинили им чужаки за последние десятилетия, чтобы встречать теперь приезжих с распростертыми объятиями. Но за этих назойливых гостей жителей, по крайней мере, щедро вознаградят.
— А что это за свет там, наверху? — неожиданно спросила Магдалена и показала на монастырь, что темной громадиной возвышался над деревней.
— Свет? — растерянно переспросил брат Йоханнес.
— Свет на колокольне. Вы же сами говорили, что башня полностью сгорела и разрушилась. И все равно на самом верху ее горит свет.
Симон тоже взглянул на монастырь. Над церковным нефом, там, где молния ударила в колокольню, и в самом деле горел крошечный огонек, похожий скорее на слабый отблеск. Но не успел лекарь присмотреться, как свет неожиданно погас.
Йоханнес прикрыл глаза ладонью и поморгал.
— Я ничего не вижу, — ответил он наконец. — Быть может, зарница. Наверху, во всяком случае, никого нет, ночью это слишком опасно. Башню хоть и восстановили по большей части, но верхняя площадка и лестница все еще в ужасном состоянии. — Он пожал плечами. — К тому же что там делать кому бы то ни было в такое время? Видом любоваться?
Монах засмеялся, но Симону показалось, что смех его звучал искусственно. Глаза у него сверкнули, и он поспешно отвернулся к другим паломникам.
— Предлагаю вот что: эту ночь вы все вместе проведете в большом сарае у трактирщика Гронера, а завтра мы расселим вас по домам и подворьям. А теперь позвольте раскланяться. — Брат Йоханнес устало потер глаза. — Очень надеюсь, что юный мой подручный приготовил мне любимого карпа с жерухой.[3] Спасение заблудившихся паломников пробуждает зверский аппетит.
В сопровождении трех советников монах побрел к монастырю, и в скором времени мужчины скрылись в темноте.
— Что теперь? — спросил Симон через некоторое время и вопросительно взглянул на Магдалену.
Остальные шонгауцы между тем направились с молитвами и песнопениями к недавно отстроенному сараю возле трактира.
Магдалена снова устремила взор к темной колокольне, после чего провела ладонью по лицу, словно пыталась разогнать дурное наваждение.
— А что еще? Пойдем туда, где нам и место. — Женщина угрюмо зашагала впереди Симона к самой окраине, где у опушки одиноко примостился низкий домик с дырявой крышей, поросшей мхом и плющом. От хлипкой телеги, стоявшей перед дверью, шел запах разложения. — Мы в отличие от других знаем тут кое-кого.
— Вот только кого, — пробормотал Симон. — Паршивого живодера и дальнего родственника твоего отца. Ну да, чудная ночка…
Он задержал дыхание и последовал за Магдаленой; она решительно постучала в дверь к живодеру Эрлинга. Лекарь в очередной раз возблагодарил Бога за то, что они оставили детей у дедушки в Шонгау.
На колокольне снова загорелся свет. Точно злобное большое око, он еще раз прорезал тьму, словно искал что-то в лесах долины.
Однако ни Симон, ни Магдалена его не заметили.
Человек на башне вцепился в обугленную балку, и порыв ветра разметал его волосы. На горизонте сверкали молнии: большие и маленькие, прямые и надломленные… здесь, на самом верху, власть Господа ощущалась особенно. Или это иная власть? Та, что была много сильнее того доброго и благосклонного Творца, который думал, будто любовь исцелит человечество, а собственного сына оставил помирать на кресте?
Любовь.
Он язвительно рассмеялся. Как будто любовь на что-то годится! Могла она спасти жизнь человеку? Или пережить смерть? Если да, то лишь стрелой в груди — раной, что гноилась и нарывала, — въедалась внутрь, пока не оставалось ничего, кроме пустой оболочки. Бренного тела, кишащего червями.
Безжизненным взором человек взглянул на горстку паломников далеко внизу. Они тащились сгорбленные под дождем с молитвами и благочестивыми песнями — и вера их была так сильна, что он мог ее буквально чувствовать. На башне он ощущал ее наиболее явственно — как молнию, как перст небесный, что наполнял его божественной силой. Довольно долго он думал над тем, как мог воплотить в жизнь свою мечту. Теперь цель почти достигнута.
Он поставил светильник на пол, огляделся и принялся за работу.
2
Воскресное утро 13 июня 1666 года от Рождества Христова, в Шонгау
— Проклятие, убери свои грязные лапы с моей любимой ступки, иначе спать без каши отправлю!
Палач Шонгау сидел дома за столом и пытался отвадить своего трехлетнего внука Петера, который вознамерился съесть растертые травы из старинного каменного горшка. Травы хоть и не были ядовитыми, но даже Куизль не мог сказать, как смесь из арники, зверобоя, меума и крапивы подействует на малыша. В худшем случае мальчику грозил понос, что, ввиду небольшого количества еще чистых пеленок, ввергало палача в ужас.
— И братцу своему скажи, чтоб кур оставил в покое, или я самолично ему башку проломлю!
Пауль, которому едва исполнилось два года, ползал по пахучему тростнику, расстеленному на полу и под столом, и со смехом тянулся ручонками за курами, отчего те с кудахтаньем носились по комнате.
— Да черт бы вас побрал!
— Ты слишком уж строг с ними, — донесся вдруг слабый голос с кровати, поставленной рядом. — Вспомни нашу Магдалену, когда она была маленькой. Сколько раз ты говорил ей, чтобы она не ощипывала кур живьем, а она все равно делала это.
— И каждый раз хорошенько за это получала.
Куизль с ухмылкой повернулся жене, но, увидев ее бледное лицо и круги под глазами, сразу же посерьезнел. Прошлой ночью Анна-Мария слегла с тяжелой лихорадкой. Она заболела совершенно внезапно и теперь лежала, сотрясаемая ознобом, под тонким шерстяным одеялом и несколькими волчьими и медвежьими шкурами. Приготовленное палачом лекарство, разбавленное медом и водой, должно было немного облегчить симптомы.
Куизль беспокойно взглянул на жену. Последние годы не прошли для нее бесследно: в неполные пятьдесят лет она хоть и была еще красивой женщиной, но по лицу ее уже пролегли глубокие морщины. Некогда блестящие черные волосы потускнели и перемежались теперь седыми прядями. Бледная и закутанная в несколько шкур, так что виднелась лишь голова, она напоминала палачу белую розу, которая начала увядать после долгого лета.
— Попробуй поспать немного, Анна, — заботливо проговорил Куизль. — Сон лучше всякого лекарства.
— Поспать? Каким образом?
Анна-Мария тихо засмеялась, но смех сразу перешел в кашель.
— Ты тут бранишься на чем свет стоит, — добавила она затем хриплым голосом. — А малыши все наши горшки опрокинут, если их кто-нибудь не остановит. Главе семейства и невдомек ведь.
— Какого черта…
И верно, маленький Петер, пока палач не видит, вздумал залезть на лавку возле печи, чтобы оттуда добраться до компота из прошлогоднего урожая. Он как раз вскарабкался на сиденье и взялся за один из горшков с разваренными вишнями. Горшок выскользнул из его ладоней и с грохотом упал на пол. Содержимое его расплескалось во все стороны, и вся комната стала похожа на место неудавшейся казни.
