С другой стороны, его положение привлекало к нему внимание, порой нежелательное. Халли был второй сын Арнкеля, и его жизнь была весьма ценной: если вдруг Лейв умрет от трясучки или болотной лихорадки, Халли сделается наследником. Это означало, что ему частенько запрещали заниматься очень важными делами в самый ответственный момент. Бдительные прохожие стащили его с троввских стен, когда он только-только начал исследовать край шатающейся кладки, и не дали ему поплавать по гусиному пруду в корыте, с вилами вместо весла. Но чаще всего его оттаскивали от больших мальчишек как раз в тот момент, когда дело доходило до драки.
В таких случаях его приводили к матери в чертог, где она сидела за шитьем и повторяла с Гудню родословные.
— Ну, Халли, что на этот раз?
— Бруси оскорбил меня, матушка. Я хотел его побить.
Вздох.
— И чем же он тебя оскорбил?
— Я не хочу говорить. Такое нельзя повторять.
— Халли!..
Это говорилось глухим, более угрожающим тоном.
— Ну, если хочешь знать, он обозвал меня толстоногим болотным бесом — я подслушал, когда он разговаривал с Ингрид! Чего ты смеешься, Гудню?
— Да так, ничего. Просто описание Бруси очень точное, маленький Халли! Очень забавно.
— Халли, — терпеливо говорила матушка, — Бруси вдвое старше тебя и вдвое крупнее. Да, конечно, его шутки очень неприятны, но тебе не следует обращать на них внимание. Почему? Потому что если вы подеретесь, он вколотит тебя в землю, как короткий и толстый колышек от шатра, а такое не к лицу потомку Свейна.
— Но как же мне еще защищать свою честь, матушка? Или честь моих близких? Что, если Бруси обзовет Гудню самодовольной свиньей? Что же я, должен сидеть сложа руки и не обращать внимания?
Гудню поперхнулась и отложила вязанье.
— Что, Бруси действительно так сказал?!
— Пока нет. Но он непременно так скажет, дай только срок!
— Ма-а-тушка!
— Халли, не груби. И тебе нет нужды защищать свою честь с помощью насилия. Взгляни-ка на стену!
Она указала в тень за Сиденьями Закона, где висело оружие Свейна, окутанное многолетней пылью.
— Те дни, когда мужчины выставляли себя глупцами ради чести, давно миновали. Ты — сын Арнкеля и должен подавать всем пример! Что, если с Лейвом что-нибудь случится? Ты сам сделаешься вершителем, как… каким он будет по счету после нашего Основателя, а, Гудню?
— Восемнадцатым! — не задумываясь отчеканила девочка.
Похоже, она была очень довольна собой. Халли скорчил ей рожу.
— Молодец! Восемнадцатым по счету, после Арнкеля, Торира, Флоси и прочих твоих предков, которые все были великими мужами. Ну, то есть твой отец им и остается. Разве ты не хочешь быть таким, как твой отец, а, Халли?
Халли пожал плечами.
— Он действительно великолепно возделывает свеклу и искусно сгребает навоз. Не могу сказать, что его пример так уж меня привлекает. Я бы предпочел…
Он запнулся.
Гудню лукаво подняла глаза от рукоделия.
— Быть таким, как дядя Бродир. Да, Халли?
Кровь бросилась в лицо матери Халли. Она ударила кулаком по столу.
— Довольно! Гудню, ни слова больше! Халли, убирайся прочь! И если ты снова будешь безобразничать, я попрошу твоего отца хорошенько тебя взгреть!
Халли с Гудню быстро обнаружили, что упомянуть их дядю Бродира — верный способ вывести матушку из себя. Она, которая в чертоге, исполняя обязанности законоговорителя, бесстрастно выслушивала самых отпетых воров и убийц, не переносила самого имени Бродира. Деверь чем-то ужасно ее оскорблял, хотя она никогда не объясняла, в чем тут дело.
С точки зрения Халли, эта загадочная неприязнь только добавляла Бродиру привлекательности. Дядюшка еще со времен его младенчества захватывал воображение Халли, прежде всего — своей бородой. Из всех мужчин Свейнова Дома Бродир единственный никогда не брил и не подстригал бороду. Отец, например, превратил это в некий торжественный ритуал: каждое утро он, распарив лицо над лоханью с горячей водой и глядя на себя в отполированный до блеска медный диск, методично выбривал себе горло и щеки, а остальное подрезал ножичком с костяной ручкой. Усы он тщательно подкручивал, а бороду носил не длиннее первой фаланги указательного пальца. Прочие мужчины в Доме следовали примеру вершителя, за исключением Куги-скотника, у которого борода не росла вовсе, хоть он и был уже взрослый, и Бродира. Бродир к своей бороде вообще не прикасался. Она походила на разросшийся куст дрока, на воронье гнездо, на заросли плюща, душащие дерево. Халли был от нее в восторге.
— Брить бороду — обычай тех, кто живет вниз по долине, — объяснял ему Бродир. — А в наших краях это издавна считалось немужественным.
— Но все же бреются, кроме тебя!
— Ну, видишь ли, они все подражают твоему отцу, а твой отец делает то, чего хочет наша дражайшая Астрид. Она ведь из Дома Эрленда, что стоит у Излучин, и у тамошних людей волосы такие слабые, что их часто срывает и уносит морскими ветрами. Неудивительно, что они бреются: все равно разницы незаметно!
Но даже если не принимать во внимание бороду, Бродир был настолько не похож на отца Халли, что в их родство вообще не верилось. Арнкель был крупный, ширококостный, Бродир же довольно щуплый (хотя с возрастом отрастил себе пивное брюхо), с лицом слегка одутловатым и неправильным («Тоже в Энунда пошел», — вынесла свой приговор Катла). От Арнкеля исходило ощущение внушительной властности, Бродир же совершенно не выглядел властным и ничуть из-за этого не переживал. Несмотря на то что был вторым сыном, он никогда не претендовал на владение одной из меньших усадеб, разбросанных по землям Дома Свейна. Говорили, что в молодости он немало путешествовал по долине; ну а теперь он жил в старом чертоге, трудился в полях вместе с работниками, а по вечерам пил вместе с ними. Напиваясь, он обычно становился шумным, потом принимался шутить, а под конец начинал скандалить. Временами он брал своего коня, Задиру, исчезал на несколько дней, возвращался с безумным взором и принимался рассказывать о том, где он был и что видел.
Вот за эти-то рассказы Халли и любил его больше всего.
Летними вечерами, когда Бродир был еще трезв и лучи заходящего солнца освещали лавочку у входа в чертог, они с Халли сидели, глядя на южный хребет, и разговаривали. Халли слушал про богатые земли в Излучинах, где река течет медленно и лениво, а крестьяне жирны, как и их коровы; он слушал про далекое устье реки, где Дома стоят на больших каменных насыпях, так что во время весенних разливов кажется, будто они плывут по воде, спокойно дымя трубами, точно разбросанные по воде лодки или острова. Слушал он и про притоки в верховьях, где долина заканчивается, упираясь в водопады и каменные осыпи, где трава уступает место щебню и где никто не живет, кроме чечеток и зябликов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
