– Вы понимаете, что на обратном пути нам придется вновь лезть на этот гребень? – спросил он, спрыгивая с камня рядом с ними.
Гай Октавиан застонал:
– Не хочу спорить с тобой, Меценат. Будет проще, если ты сосредоточишься на том, что мы делаем сейчас, не заглядывая в будущее.
– В этих чертовых скалах тысяча троп, – не унимался Цильний. – Я склонен думать, что бандиты уже далеко, пьют что-то холодное, тогда как мы умираем от жажды.
Усмехаясь, Агриппа указал на пыльную землю, и патриций, посмотрев вниз, увидел следы множества людей.
– Ох! – Он рывком вытащил меч, будто ожидал немедленной атаки. – Хотя, может, это просто местные пастухи?
– Возможно, – ответил Октавиан, – но по этой тропе пошли только мы, так что надо проверить. – Он тоже достал гладий, где-то на ширину ладони более короткий, чем у Мецената, но хорошо смазанный, и потому выскользнувший из ножен практически бесшумно. Гай Цильний почувствовал жар, идущий от клинка.
Агриппа последовал их примеру, и втроем мужчины медленно двинулись в каньон, оглядываясь на каждом шагу. Естественным образом Октавиан оказался чуть впереди, гигант Агриппа шел по правую руку от него, а Меценат – по левую. С тех пор, как они подружились, Октавиан всегда возглавлял их, как будто иной альтернативы не было. Эту врожденную уверенность в себе Цильний признавал и ценил. Любой семье благородного происхождения приходилось с чего-то начинать, пусть и с эпохи Цезаря. От этой мысли он улыбнулся, но улыбка застыла на его губах испуганной гримасой, когда они обошли высокую скалу и увидели стоявших в ее тени людей. Октавиан не сбавил скорость – он шел, опустив меч. Еще три шага, и они тоже вошли в тень. Каменные стены нависли над их головами. Тут Октавиан остановился, холодно глядя на мужчин, оказавшихся на его пути.
Тропа тянулась и дальше, и Меценат увидел на ней терпеливо ждущих, нагруженных мулов. Мужчины, которые стояли перед ними, не выглядели удивленными или испуганными: они с любопытством смотрели на трех молодых римлян. Самый здоровенный из них поднял меч – старинный, из другого века, длинный, железный и больше похожий на мясницкий нож. Черная борода этого мужчины достигала середины груди, а под лохмотьями бугрились мышцы. Он ухмыльнулся. Между оставшимися зубами у него во рту зияли дыры.
– Вы сильно обогнали ваших друзей, – сказал он на греческом.
Меценат знал этот язык, а Октавиан и Агриппа не понимали ни слова. Но оба даже не повернули головы, чтобы посмотреть на понимающего местную речь друга: слишком много мечей смотрели в их сторону. Да к тому же патриций и сам чувствовал, чего от него ждут.
– Я должен переводить? – спросил он, вытаскивая подзабытые греческие слова из памяти. – Я знаю Высокий слог, но ты говоришь с таким сильным крестьянским акцентом, что я едва понимаю тебя. Хрипишь, как умирающий мул. Говори медленно и ясно, как говорил бы, извиняясь перед своим господином.
Удивленный мужчина глянул на него, и его лицо стало еще мрачнее от злости. Он понимал, что убийство римлян превратит его в преступника, за которым начнется охота, но горы прятали тела убитых раньше и могли спрятать снова. Он чуть вскинул голову, оценивая свои шансы.
– Нам нужен тот, кто изнасиловал и задушил женщину, – продолжил Меценат. – Передайте его нам и живите дальше свои короткие и бесцельные жизни.
Главарь бандитов зарычал и шагнул к ним.
– Что ты ему сказал? – спросил Гай Октавиан, не сводя глаз с разгневанного грека.
– Я похвалил его бороду, – ответил его друг. – Никогда такой не видел.
– Меценат! – рявкнул Октавиан. – Это же они. Просто выясни, знает ли он того, того мы ищем.
– Эй, борода! Ты знаешь того, кто нам нужен? – Меценат снова переключился на греческий язык.
– Я – тот, кто вам нужен, римлянин, – ответил главарь. – И если вы пришли сюда одни, то допустили ошибку.
Бородатый бандит посмотрел на скалы над их головами и на синее небо в поисках тени, которая могла указать, что римляне пришли не одни и это ловушка. Удовлетворенно буркнув что-то себе под нос, он глянул на своих сообщников. Один из них, смуглый и тощий, с широким носом, выхватил кинжал. Его намерения сомнений не вызывали.
Октавиан тут же шагнул вперед и, не произнеся ни слова, без предупреждения, яростно махнул мечом, перерезав горло ближайшему бандиту. Тот выронил кинжал, обеими руками схватился за шею и, задыхаясь, рухнул на колени.
Главарь на мгновение застыл, а потом взревел от ярости вместе с остальными разбойниками и взмахнул мечом, чтобы разрубить Октавиану голову, но Агриппа подскочил к нему, одной рукой перехватил его руку с оружием, а другой вонзил главарю кинжал между ребрами. Предводитель бандитов сжался, как порванный бурдюк с вином, и повалился на спину с жутким грохотом.
Банду потряс этот взрыв насилия и смерти. Октавиан Фурин не остановился – он бросился еще на одного пялящегося на него мужчину и убил его секущим ударом меча. При этом он оперся на ногу, вложил в удар всю силу и практически отрубил ему голову. Гладий с такой работой справлялся отлично, а Октавиан знал, как им пользоваться.
Остальные бросились бы в бегство, если бы их мулы не перегораживали тропу. Вынужденные принять бой, они сражались отчаянно, пытаясь отразить смертоносные удары римлян. Но Октавиана и его друзей готовили к бою с детства. Они были профессиональными солдатами, тогда как бандиты привыкли иметь дело с перепуганными крестьянами, редко пытавшимися защитить себя. Так что все старания разбойников шли прахом. Их удары легко отбивались, а ответные достигали цели. Маленький каньон наполнился криками и стонами бандитов, которые, один за другим, валились на землю. Римлян не защищала броня, но они стояли рядом, прикрывая друг друга, пока их мечи поднимались и падали. Теплая кровь струилась по клинкам.
Все закончилось в считаные секунды. На ногах остались только трое тяжело дышащих друзей. У Октавиана и Агриппы шла кровь из резаных ран на руках, но они не замечали этого, еще не отойдя от боя.
– Головы возьмем с собой, – решил Гай Октавиан. – Муж той женщины захочет на них взглянуть.
– Все? – переспросил Меценат. – Одной же достаточно, разве нет?
Октавиан посмотрел на своего друга, потом протянул руку и сжал его плечо.
– Ты все сделал хорошо. Спасибо тебе. Мы сделаем мешок из их одежды. Я хочу, чтобы вся та деревня знала: римляне убили этих людей. Они это запомнят… и я подозреваю, откроют кувшины самого лучшего вина и заодно зарежут пару коз или свиней. Ты, возможно, даже найдешь на все согласную девушку. Просто отрежь головы.
Меценат скорчил гримасу. В детстве слуги выполняли любую его прихоть, однако Октавиан каким-то образом заставлял его работать и потеть, как домашнего раба. Если бы его наставники увидели такое, они застыли бы с раскрытыми от изумления ртами.
– Здесь у дочерей усы такие же густые, как у отцов, – ответил он. – Может, в полной темноте я кого-нибудь и найду, но не раньше.
Морщась, он принялся за эту грязную работу: отрезание голов. Агриппа присоединился к нему, опуская меч с такой силой, что одним ударом перерубал шейные позвонки.
Октавиан встал на колени рядом с телом главаря и на мгновение встретился взглядом с его остекленевшими глазами. Он кивнул, прокручивая в голове перипетии боя, и только тут заметил рану у себя на руке, которая все еще кровоточила. В свои двадцать он не впервые получал ранение. Еще один шрам, который добавится к остальным. Он принялся рубить шею разбойника, удерживая голову на месте за сальную бороду.
Лошадей они нашли там, где и оставили, опаленных солнцем и шатающихся, с распухшими от жажды языками. До деревни римляне добрались уже на закате, с двумя красными мешками, из которых капало на землю. Местные мужчины вернулись раньше, злые и с пустыми руками, но их настроение изменилось, как только Октавиан развязал мешки и головы вывались в дорожную пыль. Муж убитой женщины обнял и расцеловал его со слезами на глазах. Затем, оторвавшись от римлянина, он швырнул головы в стену, после чего вновь заключил его в объятья. Перевода не требовалось. Еще через несколько минут римские воины оставили этого мужчину и его детей скорбеть об ушедшей жене и матери.
Другие крестьяне принесли еду и выпивку из холодных подвалов и поставили под открытым небом грубо сколоченные столы, чтобы устроить пир для молодых героев. Как и предполагал Гай Октавиан, им предложили и только что поджаренное мясо, и крепкий напиток со вкусом аниса. Они пили, не думая о завтрашнем утре, чашу за чашей, не уступая местным, пока деревня не начала качаться и расплываться у них перед глазами. Лишь несколько крестьян говорили на латыни, но значения это не имело.
Сквозь пьяный туман Октавиан вдруг осознал, что Меценат в который раз задает ему вопрос. Он вслушался, рассмеялся, а потом выругался на собственную неловкость, потому что расплескал содержимое чаши.
