но пахнет духами по-прежнему страстно, печально
кофейная кружка неловкие руки согреет,
желтеет плетеная спинка над старой аллеей,
где слезы надежды сменяют улыбку отчаяния.
А рядом уверенно шумное детство неспешно растает,
и кто-то проложит орбиту любви и орбиты разлуки.
А кресло из пластика все эти тайны узнает,
и круг замыкается: бабушки – мамы – и внуки,
и вновь, обращаясь в спираль, в бесконечность вонзает
пружины расправленной силу, надежду и муку.
* * *
В детском парке,
где важные дамы в панамах
под присмотром отцов
свои первые в жизни берут рубежи —
три ступеньки движения вверх.
Женский голос,
тоскуя, поет о любви,
а старушка течение времени
в кораблике свежей газеты
жадно ловит.
Мой обманчивый возраст
стоит на неверной ступеньке,
и пока еще видит всей лестницы
путь сверху вниз,
снизу вверх,
все зависит от точки отсчета.
Глава 8. Калейдоскоп
Калейдоскоп представлял собой пахнущую картоном трубку, которую следовало подносить к одному глазу, старательно зажмуривая другой. И в этой невзрачной упаковке расцветали тропические цветы – бесконечное разнообразие узоров! Поворот трубки на небольшой угол – и картина менялась, сдвигалась, шуршала разноцветными стеклышками! Как хотелось разбить оболочку, потрогать стеклышки, подчинить их своей воле, подержать во рту эти похожие на леденцы цветные кусочки. Но в последний момент девочка отказывалась от своих планов. Почему? Возможно, не хотелось разрушать этот сказочно-таинственный мир!
Достаточно рано она узнала взрослые тайны.
Наверное, лет в пять была обнаружена в мамином шкафу книга, раскрывающая в понятных картинках тайну зарождения человеческой жизни, и хотя роль отца была там не обозначена, но пособие для беременных оказалось очень кстати для составления физиологической картины происходящего.
Как поразили ее в этой связи странные хихиканья соседок по больничной палате, которые просто висели на окнах, наблюдая за прибытием машин скорой помощи к зданию родильного дома. А ведь девочкам было лет по двенадцать! «И что тут смешного?» – размышляла она.
Вообще-то смех был не ее стихия! Бесшабашно заливистое ощущение радости, бездумное беганье по широкому цветущему лугу, кувырки и кульбиты в материальном и душевном пространстве, которым предаются маленькие дети, клоуны и счастливые люди. Все эти минуты либо осталось за границами осознания, либо мельчайшими крупицами осели в воспоминаниях – крупицы смеха, ускользающие от магнитов памяти, растворенные в водах прошлого сладкие гранулы восторга! Цирковое представление казалось ей самым скучным развлечением в мире, а нелепые падения клоунов – издевательством над человеческим достоинством. Вот и угадай, чем можно порадовать десятилетнего ребенка!
То ли дело – театр! Итак, заглянем за кулисы…
Глава 9. Театр
Семейная фотография начала шестидесятых – мужчина в черной бабочке, женщина с темными навыкате глазами и маленькая девочка с бантом в кудрявых волосах – семья перед посещением театра. Черно-белые клавиши пианино, буквы на белых клавишах черной пишущей машинки, блестящие предметы, утонувшие в черном футляре маминой готовальни.
Инесса Кабак (Ганкина) с родителями. Начало 60-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.
Мир представал в контрасте черного и белого.
Наверное поэтому таким невероятным перед большими глазами девочки оказалось пространство театральной сцены: голубые трепещущие задники, дирижер в черном фраке и, конечно, они – белые лебеди, выплывающие из-за горизонта кулис! Движение руки, воплотившее полет!
Она заболела балетом! Можно посмеяться, можно не услышать, но отец во всегдашнем стремлении приносить радость однажды развернул перед ней блестящее чудо маленькой белой пачки и розовых пуантов. Их можно надеть, завязать крест-накрест и, держась за круглый обеденный стол, ощущая под пальцами бархатистую поверхность темно-вишневой, почти театральной скатерти, встать на носки.
Она чувствовала танцевальные ритмы, сочиняла собственные движения, хорошо понимала чужой танец. Наверное, сейчас ей нашли бы танцевальную студию по силам. Но тогда оставались лишь мечты да тонкие бретели пачки на худеньких плечах. В первой заграничной поездке, в большом ресторанном зале ее пригласит на танец мужчина, и она подчинится влекущим музыкальным тактам, а окружающие будут удивлены и восхищены их танцем! Танцем, который, свернувшись клубком, спал в ней двадцать пять лет!
А еще было удивительное лето, когда она выходила на сцену, исполняя детские роли в оперных и балетных спектаклях. На всю жизнь запомнилась теплая заячья шубка (это при тридцатиградусной жаре!) и необыкновенный вкус лимонада в антракте! А затем опять: кулисы – сцена – кулисы – настоящая работа восьмилетней девочки на гастролях. С каким удовольствием она выбирала подарки для родных на первые в своей жизни заработанные деньги.
Она запомнила слова всех оперных арий спектакля «Терем-теремок», но перевирала мелодию, когда пыталась воспроизвести ее для слушателей.
Пачка и пуанты к тому времени стали малы и были выброшены, как и другие «ненужные» предметы, оставшиеся после катастрофы их семейного корабля.
Глава 10. Катастрофа
Детское восприятие смерти видимо одна из самых загадочных и сложных психологических проблем, ибо ребенок не может выразить свое состояние словами, да и не всякий взрослый в состоянии это сделать. Мы начинаем говорить, когда первый шок от события прошел. Представления постороннего, даже самого близкого человека, – это лишь его собственные интерпретации, порой упрощенные, порой слишком трагические. Горе захлестывает человека целиком, рефлексивная часть сознания отступает на второй план, и лишь спустя какое-то время из глубины эмоциональной памяти выплывают островки воспоминаний. Весь же материк остается надежно спрятанным в закоулках человеческого мозга.
Обычно, столкнувшись со смертью, ребенок меняется, а уж каким образом, предсказать трудно. Некоторые дети не пускают в свое сознание случившееся, отталкивают и отрицают действительность, отгораживаясь от нее миром фантазий. Другие – мгновенно взрослеют, становятся серьезно-печальными и напряженными, третьи – агрессивно-конфликтными и требовательными, четвертые – обидчивыми и плаксивыми. Так или иначе, смерть близкого человека – это катастрофа, разрушающая привычный мир.
Заглянем же в воспоминания, дабы попробовать реконструировать давние события. Жаркий летний день, голубое небо, зелень, облака, дорожка, выложенная плиточками (город, который не был сильно разрушен в годы последней войны), на дорожке двое – девочка в коротком платье с пятнами зеленки на руках и ногах (какое-то агрессивное отрицание курортной жизни в форме многочисленных нарывов) и пожилой человек. Он сообщает ей печальное известие: ее мать умерла в больнице. Наверное, девочка плачет, но нельзя сказать, что смысл события осознан ею полностью, да и что можно осознать в семь лет. Занавес памяти закрывается. Потом, вернувшись в родной город, она оказывается на кладбище, видит небольшой белый памятник, читает надпись, но с большим трудом соотносит ее с воспоминаниями о кудрявой женщине, которая совсем еще недавно обещала сшить нарядное платье для ее куклы.
Инесса Кабак (Ганкина) с отцом. ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО. ОЗЕРО НАРОЧЬ. 1967 г. Фотография из семейного архива.
Она продолжает жить в семье у тети, родной сестры матери, куда ее взяли на время маминой болезни, а очень скоро оказалось – навсегда.
Жизнь разделилась на две части – рабочая неделя со школьными занятиями, домашними заданиями и непривычным укладом и суббота с воскресеньем, когда она возвращалась в родной дом к отцу, игрушкам, знакомому абажуру и свободе, свободе, которая стала одной из главных ценностей ее жизни. Так прошло три года.
А затем смертельная болезнь отца, его последняя больница и одно из самых страшных воспоминаний ее жизни – длинный больничный коридор и какая-то почти незнакомая фигура в страшном синем халате – умирающий захотел в последний раз увидеть свою дочь. Она сжалась в комочек и вряд ли смогла чем-то утешить самого любимого человека, но не следует многого ждать от десятилетней девочки. В ее взрослой памяти осталась только картинка да противный больничный запах. Ни слов, ни жестов, ничего.
Проходит еще немного времени и ей говорят, что отец скоро умрет, – будущее, которое она осознала сама, увидев отца в больничном коридоре.
Первое апреля, холодный и серый дождь стучит в окно, утром ей сообщают о смерти отца. Фактическое событие, понятое умом, по-прежнему не доходит до ее чувств. Она одевается, оказывается в какой-то чужой квартире, а затем пожилая женщина берет ее за руку и ведет в хорошо знакомый Оперный театр. Там, в месте, связанном с самыми замечательными событиями ее жизни, в красивом мраморном фойе стоит гроб. И в этот момент что-то происходит в ее душе, она плачет так неудержимо, что, кажется, просто умрет от этого плача. Она не видит отца в гробу, ее выводят на улицу, и в этот момент заканчивается детство – на окружающий мир и себя начинает смотреть совсем другой человек. Взрослый человек в теле десятилетнего ребенка, взрослый, вступивший в другую жизнь.
