В Иерихоне выращивали ячмень, пшеницу, чечевицу и инжир. Разводили скот. Только имея большие запасы продовольствия, община могла отвлекать от производства продуктов значительные ресурсы, которые позволяли вести столь грандиозное строительство.
Около 7300 года до н. э. так называемый Иерихон-I был разрушен и на его месте появилось новое поселение с домами привычной для нас прямоугольной формы.
А что стало с первой на земле цивилизацией? Неужели так и исчезла без следа, оставив после себя лишь засыпанные землей руины? Данные археологии свидетельствуют, что после многотысячелетнего перерыва круглые дома появляются вновь, но теперь уже в северной Месопотамии, где на V тысячелетие до н. э. приходится расцвет Тель-Халафской культуры, названной так по имени селения Тель-Халаф, расположенного в сирийской части Месопотамии неподалеку от турецкой границы. Это первый в истории пример однородной археологической культуры, распространившейся на огромной территории, включавшей не только северную Месопотамию, но и соседние районы Анатолии и Иранского нагорья. И что еще особенно важно отметить: вместе с каменными изделиями прежних типов здесь впервые обнаруживаются предметы из меди в виде небольших бус… К концу V – началу IV тысячелетий до н. э. круглые постройки и металлические изделия появляются и в Закавказье (в горах Араратских, где высадился Ноах!) и становятся частью археологического комплекса, получившего название «Закавказского энеолита». Человечество вступает в новую эпоху: эру обработки металла – медно-каменный век.
Не свидетельствуют ли эти факты о том, что часть «натуфийцев» каким-то образом смогла уцелеть после природных или иных катастроф, мигрировала на север и северо-восток и понесла с собой древние культурные традиции, заложенные несколько тысячелетий назад на территории Земли Израиля? Данные археологических и антропологических исследований подтверждают, что такое развитие событий можно считать вполне вероятным.
БРАТЬЯ
Все это, по нашему мнению, чрезвычайно важно для толкования истинного смысла событий, рассказанных в Пятикнижии. История Каина, первенца Адама и Хавы, формально занимает в тексте Торе не более одной страницы, но ее фундаментальное значение для понимания основ мифологической истории человечества трудно переоценить.
Если к этому повествованию относиться исключительно как к эпической саге, забыв о ее Боговдохновенном происхождении, тогда мы естественным образом обречем себя на погружение в пучину неразрешимых вопросов… Почему Господь принял дар Эвеля и не принял дар Каина? Каким образом Каин узнал об этом прискорбном для него факте? Почему ревнивец избрал для своего брата такую непомерную кару: ведь до этого времени на земле никто еще не умирал? Как он вообще додумался до убийства и откуда узнал, как его осуществить? Кого боялся Каин, когда на земле, кроме его родителей, никого больше не было? Откуда взялась его жена? Кто были жители города, который он построил?
Если история Каина реальна, то она слишком туманна, если она эмблематична, то слишком грешит банальной дидактикой, если перед нами поэтический образ, то где же кроется его пафос… Только если нам удастся собрать воедино все наши предположения, не забыв при этом о Боговдохновенном происхождении этого сочинения, лишь тогда, возможно, перед нами откроется ничем не замутненная суть. Но это, право же, очень непросто.
«И Адам познал Хаву, жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека с Господом. И еще родила брата его, Эвеля. И был Эвель пастырь овец, а Каин был земледелец» (Б.4:1–3). Так начинается эта история. И уже в этом многообещающем зачине содержится чрезвычайно важная для нас информация. Обратимся к исследованиям Бориса Бермана. «Понятие „канити“ (приобрести себе, сделать своим) придает слову „каин“ объемный смысл. Это понятие восходит к понятию „кана“ (обретать для созидания, отстраивать на воздвигнутом основании)…» Но в то же время, «имя Каин одного происхождения с „кина“ (ревность). „Каин“ вернее всего перевести как „претендующий“, „человек претензии“… Каин есть гнездо („кен“) всего дома Адама, то „основание“, на котором должно было бы отстраиваться все человечество».
Отметим существенную ошибку или неточность общепринятого перевода: Хава говорит не о «человеке» («адам»), а о «муже», «мужчине» («иш») – «приобрела я мужа с Господом» – т. е. не младенца, а мужчину – зрелого, сильного человека.
«Что значит „Эвель“? – говорит далее Б. Берман. – Я перевел бы это имя словом „бренность“. „Эвель“ – это тот, чье существование прерывается, необязательно насильственно, но по самой своей природе». Любопытно, что это самое слово использовано в знаменитом стихе из Книги Коэлет (Экклезиаст) и ошибочно переводится как «суета».
В этих же стихах нам сообщается и о роде занятий обоих братьев: «пастырь овец» и «обрабатывающий землю». Деятельность Каина была более древними и фундаментальным занятием – человек создан Господом, чтобы «работать землю» – более естественным, но и более «приземленным». Из Писания мы знаем, что обычно значительных духовных высот достигали именно пастухи – Авраам, Моисей, Давид.
Дальше речь идет о жертвоприношении братьев. «И было, спустя несколько времени, принес Каин от плодов земли дар Господу. И Эвель также принес из первородных овец своих и из тучных. И Господь обратил внимание на Эвеля и дар его, а на Каина и дар его не обратил внимания; и очень досадно стало Каину и поникло лицо его» (Б.4:3–5).
Не стоило бы придираться к мелочам, но пассаж «спустя несколько времени» в переводе на русский очень уж неизящен и аморфен. В подлиннике (по Берману) – «по концу дней», т. е. по окончанию земледельческого цикла, когда снят урожай. Время принесения жертвы обозначено, стало быть, вполне определенно.
Но что же случилось? Почему Каину стало досадно («сильно загорелось» – Берман)? Что такого необыкновенного произошло? У земледельческих народов, среди которых язычество всегда цвело пышным цветом, обряд жертвоприношения издавна был вполне обычным, рутинным явлением. Сообразно с этими устоявшимися традициями действовал и Каин: «принес от плодов земли» – и все. Совершил необходимый обряд. Формально. Как заведено. Эвель, напротив, выбрал лучшее из того, чем обладал – «из первородных овец своих и из тучных». От души, от сердца. Эвель, таким образом, не просто отдал долг, как это делают язычники, но посвятил себя Господу, причем совершил это не по необходимости (ведь не он старший в семье), а по своему собственному разумению, по своему душевному порыву.
Но в том то и дело, что Каин – первенец, «основа дома Адама». Принесение жертвы – его право и обязанность. Стало быть, в сложившейся ситуации Эвель в глазах старшего брата оказывался узурпатором, покусившимся на первородство. Это первый подобный эпизод в Пятикнижии. В дальнейшем борьба за первородство станет двигателем едва ли не большинства библейских сюжетов. Вспомним Ицхака и Ишмаэля, Иакова и Исава, Иосифа и его братьев… Понятно, что по праву претендующий на первородство Каин был взбешен.
Если до сих пор Господь обращался к человеку как к обобщенному представителю рода («адам»), то теперь впервые он начинает разговор с конкретной человеческой личностью. Сакральный смысл его слов столь всеобщ, что в подлиннике кажется весьма туманным. Чтоб хоть как-то донести его до читателя, переводчики просто вынуждены прибегнуть к интерпретации. «И сказал Господь Каину: отчего досадно тебе? и отчего поникло лицо твое? Ведь если станешь лучше, прощен будешь, а если не станешь лучше, то у входа грех лежит, и к тебе влечение его, но ты будешь господствовать над ним» (Б.4:6–7).
Сначала разберемся со словом «грех». Понятие «хатат», употребленное в подлиннике – это не собственно «грех» («хэт»), скорее возможность совершить грех, которая может быть использована, а может быть и отвергнута. «Хатат» – это влечение греха к человеку: «к тебе влечение его», а не «к нему твое влечение», как в тенденциозных интерпретациях, призванных установить исходную и безусловную греховность Каина. Ничего подобного нет и в помине. Наоборот, «хатат» может и должен быть побежден. «Хатат» лежит («ровец» – разлегся, развалился) у входа (ле петах), т. е. не внутри, а вовне, и поэтому, чтобы эффективно управлять им, надо, разумеется, не пустить его вовнутрь. «Хатат» – не склонность человека к греху, а направленность греха к человеку. И, стало быть, дело самого человека распорядиться своими взаимоотношениями с «хатат». Повторю: мысль эта выражена в подлиннике таким образом, что нам очень трудно воспринять ее в привычной для нас системе координат. Это не раз отмечали серьезные исследователи Пятикнижия, в том числе и выдающийся еврейский философа Мартин Бубер.
Рассказ о трагическом инциденте начинается так: «И сказал Каин Эвелю, брату своему…» (Б.4:8). Эта фраза представляется недосказанной: в каноническом переводе многоточие. В подлиннике знаки препинания отсутствуют. Так что же сказал Каин? Исследователи говорят о пропуске, о лакуне в тексте. Но так ли это? Имеют ли слова Каина хоть какое-нибудь значение для понимания происшедших событий? Нам дали понять: между братьями состоялся разговор, инициатором которого стал Каин. В принципе мыслимы два варианта развития темы: либо Каин прямо высказал брату свои претензии, после чего и возникла ссора, либо, наоборот, хитростью попытался усыпить его бдительность, чтобы нанести упреждающий удар.
