А у нее, маленькой, язык и правда присыхал к гортани от его громкого голоса, и не было сил им пошевелить. С детства с ней так было, очень пугалась криков. Как только повысят на нее голос, так нападал на девочку ступор, замирала она, глядя вбок, шею скосив, за что дядька в сердцах обзывал частенько племянницу полудурком. Она уж привыкла, перестала внимание обращать.
Дядька был Тоне неродной, а муж тети Лины. А тетя Лина приходилась сводной сестрой ее матери. Жили две сестры после смерти родителей в одной большой квартире, тетя Лина вышла замуж за завхоза педагогического техникума, где сама преподавала русский язык и литературу. Теткин муж был иногородний, оттого и устроился завхозом, ему дали в техникуме маленькую комнатку под лестницей. Какое ни на есть, а жилье.
Разница между сестрами была лет семь, тетя Лина вышла замуж поздно, когда уже все надежды на удачное замужество улетучились, так что сгодился и завхоз. Он, кстати, переехав к молодой жене, из завхозов сразу ушел и переквалифицировался не то в управдомы, не то техником в жилконтору.
Через какое-то время дослужился он до заведующего, но пробыл на этом посту недолго, пришлось уволиться, потому что, как он говорил, «всюду интриги», и это место получил один такой… лицо кавказской национальности. Дядька добавлял еще некоторые непечатные эпитеты, он вообще в словах не стеснялся.
После жилконторы дядька устроился в одну организацию начальником по снабжению, и тоже через некоторое время пришлось уйти по собственному желанию, потому что прицепилось к нему начальство по поводу каких-то строительных материалов, которые он якобы пустил налево.
Сейчас Тоня точно знает, что дядька проворовался. Он, в общем-то, был жулик, причем мелкий, но тогда она вместе с тетей Линой считала, что дядьку необоснованно оболгали.
Тоня помнит все перипетии дядькиной карьеры, потому что это неоднократно обсуждалось на кухне во время ужина. Дядька вообще любил поговорить, и были у него только две темы для беседы: его карьера и Тонины глупость и бесхребетность.
Дядька твердил едва ли не каждый день, что Тоня — совершенно бесполезное существо, ничего путного из нее никогда не выйдет, что яблочко от яблони недалеко падает, и так далее. После чего переходил к своей непутевой свояченице, Тониной матери. Тут тоже все было как обычно, дядька никогда не отступал от темы.
Рик пошевелился, отчего Тоня почувствовала, как затекли ее ноги.
— Ты бы лег на пол, — сказала она, — раздавил меня совсем…
Она легонько спихнула голову пса на коврик и выяснила, что он спит. Не открывая глаз, пес стукнул по полу пушистым хвостом. Ого, дела идут, вот уже хвост двигается!
— Умница моя! — Тоня погладила пса по загривку и снова углубилась в воспоминания.
Тонина мать родила Тоню без мужа. Нагуляла — как говорил дядька, — неизвестно от кого. И бросила Тоню в возрасте двух лет. Просто вышла как-то из дома и не вернулась. Сказала сестре, что идет устраиваться на работу, дескать, приличная фирма, расположена удобно и платить будут хорошо. Больше ее никто не видел.
Тетя Лина через положенные три дня заявила в милицию, те нехотя завели дело, а когда узнали, что остался двухлетний ребенок, то только рукой махнули. Так и сказал пожилой мент тете Лине — дескать, дело ясное, бросила сестричка на тебя свою девчонку, а сама удрала легкой жизни искать. Оттого и придумала, что на работу устраивается, чтобы документы с собой взять. А вещи оставила, чтобы ее не заподозрили.
Все это Тоня знает в мельчайших деталях и подробностях, опять-таки, потому что дядька неоднократно орал на кухне, какими только эпитетами не награждая сестру жены. Бросила, мол, свое отродье, корми-пои девку, одевай-обувай, а кто платить станет? И такая она, и сякая, немазаная, сухая…
Порывался сдать он Тоню в детский дом, но тут повадились в квартиру ходить люди из той самой жилконторы, где он раньше работал, дом как раз и находился на ее территории. То ли через милицию, то ли через соседей узнали они, что мать Тони пропала, да и начали к квартире пристально приглядываться. И то сказать — квартира трехкомнатная на Петроградской, потолки — три с половиной метра, комнаты огромные, коридор чуть не с километр длиной…
Тогда еще ни о какой собственности на жилплощадь и слыхом не слыхали, прописаны в квартире были четверо, а если меньше станет народу, то можно бы и подселить кого-нибудь… Были тогда такие законы.
Дядька был хоть и небольшого ума, как понимает теперь Тоня, однако себя считал прозорливым и дальновидным человеком, да тут и ума большого не нужно, чтобы сообразить, как уберечь квартиру от подселения. Тоню никуда не стали оформлять, тетя Лина о ней заботилась. Ничего плохого Тоня не может сказать, голодом ее не морили, в отрепьях она не ходила, игрушки тетя Лина ей покупала, на мороженое давала, никогда грубого слова не сказала, не то чтобы шлепнуть или подзатыльник дать.
Дядька тоже ее не бил, предпочитал словами ранить. Да Тоня и привыкла уже, на слова его внимания не обращала. То есть это только кажется, а на самом деле вбил дядька в нее навеки устойчивое убеждение, что ни на что она не годна, а самое главное — никому не нужна. Тетя Лина никогда его не поддерживала, но Тоню ни в чем не разуверяла, не заступалась за нее. Сколько себя помнит, никогда тетя Лина мужу не перечила.
«Как скажешь — так и будет», — только и ответ был на все.
А дядька говорил. Даже слишком много. И все успокоиться никак не мог, заставил тетю Лину в розыск на сестру подать — или, кричал, жива она, тогда пускай сама на свою деваху раскошеливается, а если нет ее на свете — то государство должно пенсию платить.
Тоне уж тогда лет шесть было, скоро в школу идти. Те, в милиции, заявление приняли и вызвали как-то тетю Лину на опознание неизвестного трупа молодой женщины, подходящей по описанию на Тонину пропавшую мать. После посещения морга тетя Лина явилась домой бледная, как сама смерть, и вдруг упала в коридоре на пол и затряслась. А потом стала кататься и биться головой о стену. Тоня, выскочившая в коридор, взвыла от страха. Пока дядька брызгал на тетю Лину водой и орал на Тоню, чтобы та заткнулась, в незапертую дверь заглянула соседка и, сориентировавшись в ситуации, вызвала «Скорую».
Медики приехали быстро, накололи тетю Лину успокоительным, сказали, что это нервный срыв. Как узнали, что в морге была по поводу опознания, так только руками развели — что же вы хотите, ничего удивительного, такой стресс.
Дядька не то чтобы испугался за жену, просто не хотелось с ней возиться, поэтому на следующее опознание тетю Лину не пустил. А потом вдруг в почтовом ящике оказался конверт с деньгами.
«Моей дочери» — было написано на конверте. И все — ни письма, ни подписи, ни обратного адреса. Их адреса тоже не было, и марки тоже, стало быть, кто-то просто пришел в их подъезд и опустил конверт в почтовый ящик.
«Жива, шалава», — сказал тогда дядька и послал тетю Лину в милицию забирать заявление. С тех пор деньги приходили — мало и нерегулярно, а потом перестали, потому что началась перестройка.
Организация, где дядька работал начальником административно-хозяйственного отдела (так у них назывался завхоз), закрылась, дядька устроился завхозом в ведомственную поликлинику, через некоторое время там сняли главврача, поскольку пропали все материалы, выписанные на ремонт.
Тут уже Тоня была не такой маленькой, чтобы понять — дядька тоже успел половить рыбку в мутной воде, уж очень трясся он вечерами, ожидая неприятностей. Все обошлось, поскольку организация, от которой была поликлиника, тоже закрылась. Дядька спешно уволился и по знакомству устроился мелким служащим во вновь выбранную местную администрацию. С тех пор так и закрепился там, переходил потихоньку с должности на должность, а после стал директором какой-то мелкой фирмочки. Зарплату получал приличную, однако делать, как понимает теперь Тоня, ничего особенного не умел, только на подчиненных орал, так что года через два уволили его.
Но дядька не растерялся, оброс за это время полезными знакомствами и устроился в салон красоты директором. Салон этот как раз продали другим хозяевам, потому что прибыли не приносил совсем, одни убытки. Тоня к тому времени выросла и как-то подрабатывала в салоне этом уборщицей. Деньги небольшие, но зато девочки стригли и причесывали ее бесплатно.
Училась Тоня в школе средне, так и говорили учителя — серединка на половинку, никакими предметами особо не интересуется, кое-как переползает с тройки на слабую четверку. После девятого класса уговорила ее тетя Лина поступать в свой техникум, который назывался теперь колледжем. Тоне было, в общем-то, все равно куда поступать, только она твердо знала, что никогда не станет заниматься детьми. Это дело все-таки любить надо, а Тоня детей не то чтобы не любила, но больше любила животных.
