Тут вмешался отец.
– Вы что – с ума все посходили, что ли? Я не позволю клеить расписания на стены! Я эти стены только недавно до ума довёл!
Мама была так недовольна всем происходящим, что… думала-думала, кому бы ещё дать дрозда, да дала его отцу.
– Вася, как ты мог что-то довести до ума, если ты сам до него ещё не дошёл?
Однако проблемы начались с людьми, которых не доводили до ума, а с него сводили. За это принялась Олеся. Она сводила с ума женщин: как ни зайдёшь в информационно-справочную службу, так только и слышишь, как сотрудницы между собой переговариваются: «Опять эта сумасшедшая звонила, пришлось ей всё расписание диктовать…»
Олеся выучила сезонное расписание, но, к сожалению, оно было составлено таким образом, что даже если бы я сопровождал все-превсе рейсы, то всё равно свободные окна имелись бы, и из всех этих свободных окон, по всей видимости, мне надо было только выбрасываться.
Необратимо всё-таки человек меняется с возрастом: в детстве хотелось окна заколачивать, чтобы тебя не выбросили, теперь же никто тебя выбрасывать не собирается, зато у самого возникают чуть ли не суицидальные мысли.
Олеся работала преподавателем в музыкальной школе, хотя всё-таки правильнее сказать – занималась волонтёрской трудовой деятельностью. Когда мы познакомились, у неё было трое детей, мальчики. Потом стало двое. Один умер. Муж Олесю бросил. Просто ушёл и всё. Во всяком случае, так она рассказывала. А как было на самом деле, никто не знает. И был ли вообще муж – вопрос. Мама, например, заподозрила, что никакого мужа, во всяком случае, официального, не было. Никаких его следов, кроме детей, не обнаружено. Олеся утверждала, что уничтожила все фотографии. Да и эти следы мужа в виде детей были подозрительными, будто бы он ходил в очень разной обуви. Олеся иногда шутила, говорила, что её мальчики хоть и очень разные, но родились от одного – от музыки. Что третий ребёнок умер, то правда. Да простит меня Господь, я однажды неудачно пошутил на эту тему. В беседе с мамой я ляпнул, что, вероятнее всего, если Олесины дети рождаются от музыки, то запросто могут от неё же и умирать.
– Андрей! Прекрати эти безобразные шутки! – осекла меня мама сурово, а потом размякла, помолчала, вздохнула. – Действительно. Музыкантам самим есть нечего, а тут ещё и детей кормить надо… Вот такой вот траурный марш получается…
Но чёрт возьми! Именно смерть этого несчастного младенца и поспособствовала тогда нашему… сближению. Утешал, утешал я Олесю и доутешался… Это невообразимо: проснулся утром, крутится пластинка Вивальди, а Олеся – лежит рядом со мной, облокотилась на подушку и что-то мне рассказывает о звёздах и планетах, которые как-то по-особенному повернулись.
Кошмар.
Олесю унесло, словно ударной волной от ядерного взрыва, который мне пришлось устроить, потому что никакого другого способа избавиться от неё я не нашёл. Даже «я полюбил другую» не сработало. «Это напускное, пройдёт…» – отозвалась Олеся, словно реагируя на сообщение о насморке или недомогании.
Но у моего ядерного заряда была другая начинка: я придумал, что полюбил мужчину и что эти очень модные наклонности обнаружил в себе совершенно недавно и совершенно неожиданно.
– Могу ли я узнать, кто он, – спросила трагически серьёзная Олеся.
– Можешь. Он – второй пилот, – ляпнул я.
– Второй? То есть… был ещё и первый? Я так и думала.
Это были последние её слова. В тот момент, когда она их произнесла, я разрывался между радостью от сработавшей всеразрушающей лжи и очень сильным желанием спросить у Олеси, почему же всё-таки она так и думала.
Одним словом, история с Олесей выглядела несуразной, я не хотел никого в неё посвящать. Советы друзей мне были не нужны, потому что в этом случае я ни в чём не сомневался, я отлично знал, что не люблю её, никогда не буду с ней жить, что рано или поздно сам поставлю точку. К тому же: как ни рассказывай, а Олесю, помимо её музыкального и прочего сумасшествия, всё равно бы пришлось выставлять как безмозглую влюблённую дурочку. Это оскорбляло её чувства. Но любовь – одинаково свята, что для дурака, что для умного, и оскорблять эту святость – непростительный грех. Я себя успокаивал тем, что даже своей дичайшей выдумкой про любовь ко второму пилоту Олесины чувства я не задел, а просто разорвал нашу с ней роковую связь, разрушил этот абсурдный треугольник: я – Олеся – мама. Ядерное оружие было применено как бы в мирных целях.
И вот ещё что немаловажно: Олеся была жутко некрасива. Просто жутко. И это помимо ужаса кариеса. А я почему-то не могу рассказывать что-то хорошее или красивое о некрасивых людях…
А вот Кате я был готов написать целый роман или поэму…
Я, Руслан и Катя горланим «Светит незнакомая звезда». И не надо никаких разговоров «по душам», если душа поёт, и нет никакого нескладного прошлого в моей жизни. Мы сидим, обнявшись, втроём, пошатываемся в такт. Или не очень в такт…
Иногда за счастье я был склонен принимать романтику и развлечения. «Снова мы оторваны от дома…» Вот и прекрасно! В Красноярске: черт-те где вообще. Отрываться – это моё. Правда, привязываться – тоже моё. Я привязываюсь к людям. Даже к Олесе – и к той был привязан.
Слово «привязываться» слегка скакнуло и плавно разделилось на: «связь, привязь… вязать… раз-вяз-ность…»
Мама считала, что я стал развязным. Приношу домой сальные шуточки и похабные выраженьица, что, как она и думала, в этой авиационной, глубоко развратной, среде ничему хорошему я не научусь.
– Я отолью, – подскочил Руслан.
А Катя повернулась ко мне и сказала:
– Для меня, Андрюш, показатель мужика – это как он, извините, писает. Вот Руслан – настоящий мужик, он свой хэ всегда вытирает салфеткой.
Скажи при мне это какая-нибудь другая женщина, да ещё по-трезвому, я бы точно подумал: бесстыжая баба. Совсем бестактная! Но от Кати столь интимная подробность прозвучала весьма благообразно.
Неожиданно я почувствовал лёгкий запах жидкости для снятия лака.
– Кать, что-то правда чем-то пахнет. Ацетоном, что ли…
Катя понюхала воздух, потом пустую бутылку и ту, из которой мы пили.
– Вроде нигде ничего…
Руслан вернулся и начал над Катей подтрунивать:
– Ты, наверно, и мужа себе так выбирала? По туалетам мужским шарилась, смотрела, как кто вытирает…
И всё же непонятно мне: что Катя нашла в Руслане. В их отношениях совсем нет романтики. Но женщине, если даже её интересует только секс и деньги, романтики всё равно будет недоставать…
– Вот, Андрюх, ты спрашивал, чего я не женат. Её жду, – Руслан кивнул на Катю, разливая.
А Катя, повернувшись ко мне, тут же всё объяснила:
– Андрюша, это не он меня ждёт, это я его жду. Я ему давно сказала: как только кавээсом станет, так сразу! Зачем мне правак? Один уже был…
– Путь к сердцу Кати лежит через левое кресло в кабине…
Руслан снова очень громко загоготал.
– Андрюш, вот чё он ржёт все время? Ржёт и ржёт. Как конь. Несерьёзный какой-то, скажи?
– Не-е, Руслан классный, – протянул я, преисполненный мужской солидарности. – Руслан добрый и весёлый…
– А мне нужен командир первого класса, а не просто классный и весёлый долбо… – прервалась почему-то она, словно исчерпала дневной лимит на употребление в речи плохих слов. Она, совсем уже окосевшая, потрепала Руслана за ухо, причём отнюдь не нежно.
– Не бросишь ты своего Сашу ни-ког-да! – сказал Руслан, а я в этот момент именно об этом «не бросишь никогда» и подумал.
Дверь в номер по-хозяйски широко распахнулась.
Опять администратор. Теперь она набросилась непонятно с чего:
– Так! Это здесь разлили?
Мы замерли от неожиданности.
– Разливают? Разливают – здесь, – сказал Руслан и пфыкнул.
Администраторша чуть просунула твоё туловище в дверной проём, но быстро поняла, что ошиблась номером:
– Нет, не здесь. Извините.
Не успел я и глазом моргнуть, как Руслан развернул Катю к себе и их рты сомкнулись. Катя постанывала и посапывала. Эта картина меня гипнотизировала. Я решил подождать, пока у них пройдёт спонтанный эротический приступ. Между прочим, при мне они так откровенно и долго делали это впервые. Видно, совсем обнаглели. Или приспичило. Но уходить не хотелось, да и рано совсем. Часа полтора ещё смело можно сидеть.
Пока они целовались, я выпил, а потом всё-таки решил, что лучше их оставить наедине.
– Я отлучусь.
Но Катя неожиданно распахнула халат, даже не сняла, а сорвала с себя белые трусики, раздвинула ноги и, не отлипая от губ Руслана, обратилась ко мне, тяжело дыша, мыча, будто даже плача:
– Поцелуй меня туда.
Я на мгновенье оцепенел, а потом отреагировал, как врач скорой помощи:
