почему, я был глубоко убежден, что этот документ, молчавший столько лет, может кое о чем рассказать.
Весна в Париже была теплой. Я остановился в небольшой гостинице рядом с площадью Данфер-Рошро — в безликом, лишенном всякого очарования отеле, похожем на сотни других. Сунув фотографию во внутренний карман пальто, я направился к местам своего детства. С трудом найдя выход из метро «Инвалиды», я наконец поднялся по лестнице и увидел распускающиеся ветви деревьев. Эспланада была пустынна. Я сразу же различил крыши Бурбонского дворца и поспешил дальше, навстречу своему прошлому. Мне казалось, что ничего особо не изменилось, и в то же время не верилось, что именно сюда я приезжал каждое лето, пока не окончил начальную школу. Перейдя улицу, я с волнением увидел окно квартиры, в которой жили Симона и Марсель. Не задумываясь я прижался лбом к стеклу и заглянул внутрь. Мое смятение было настолько сильным, что я ожидал в любой момент увидеть полную фигуру тети или хромающего дядю. Но квартира, куда я приезжал на каникулы, уступила место современно обставленному кабинету, в котором ничего больше не напоминало о моем детстве. Отступив на несколько шагов, я окинул дом взглядом.
Здание, построенное в великолепном классическом стиле, было таким же величественным, как и прежде. На фасаде теперь развевался красный флаг со стилизованным кленовым листом, а табличка гласила, что здесь располагается Канадский культурный центр. Я уже собирался уходить, когда ко мне подошла пожилая женщина, которая, судя по всему, наблюдала за моей пантомимой. Укоризненным тоном она спросила, что я здесь ищу. Я объяснил, что в детстве часто приезжал сюда к своей тете, которая работала в этом здании консьержкой. С гордостью человека, повидавшего жизнь, она сообщила, что живет в этом районе с 1962 года. Но когда я спросил, не знала ли она моих дядю и тетю, месье и мадам Лубе, старая дама ответила, что не может помнить имена всех консьержей, живших на этой улице.
В отчаянии я добавил, что здесь жила маркиза, величественная и импозантная женщина.
Она прищурилась, будто заглядывая в закоулки своей памяти. Затем ее лицо прояснилось. Она снова взглянула на меня и, на мгновение замешкавшись, сказала: «Вы, должно быть, говорите о маркизе де Шасслу-Лоба, которая долгое время жила в этом доме». Имя показалось мне до странности знакомым. По волнению, угадывавшемуся в глазах собеседницы, я понял, что главного она еще не произнесла. Понизив голос, она подняла бровь и с таинственным — почти заговорщическим — видом добавила: «Она была… почетной арийкой, ну, вы понимаете…»
Почетная арийка… Я хорошо расслышал эти слова, но их смысл от меня ускользал. Рассерженная тем, что не удалось произвести впечатление на недостойную ее аудиторию, эта милая женщина удалилась, не преминув бросить в мою сторону последнюю реплику: «Разумеется, она уже умерла».
Возвращаясь обратно в отель, я машинально повторял про себя слова «почетная арийка». Что могло означать это странное словосочетание, совершенно не вяжущееся с титулом маркизы? Беглый поиск информации подтвердил мои догадки. Это выражение относилось к лицам еврейского происхождения, на которых во время Второй мировой войны не распространялись расовые правила нацистов, в частности обязанность носить желтую звезду. Я об этом почти ничего не знал, но был полон решимости выяснить, каким образом маркиза получила такой статус, предоставлявшийся, судя по всему, в очень редких случаях.
Так и начался мой полный неожиданностей поиск, многому меня научивший. Эта пожилая дама, с которой я случайно столкнулся в детстве, открыла для меня Париж другой эпохи — эпохи ее молодости. Столица, еще сохранившая великолепие Всемирной выставки 1889 года, оглашалась грохотом конных повозок. Не верилось, что человек моего поколения мог обитать, пусть даже всего несколько лет, в одном пространственно-временном континууме с этой женщиной, жившей в эпоху запряженных лошадьми экипажей. Она посещала самые роскошные приемы в самых блестящих салонах, у дверей частных особняков ее встречали камердинеры в ливреях. Она жила в легкомысленном и изысканном мире тщеславия, который уже давно исчез.
Мог ли я представить, что, распахнув двери этого золотого мира, открою для себя непостижимые тайны и бесконечные страдания, скрытые под напускной маской респектабельности?
Часть II
Вчерашний мир
1
Мария-Луиза Фанни Клементина Тереза Штерн родилась 4 февраля 1879 года в Париже в еврейской семье, когда-то переехавшей сюда из Франкфурта-на-Майне. Ее дед, Авраам Якоб Штерн, обосновался во Франции в 1832 году. Основав банк «А. Я. Штерн и Ко», он, наряду с Лазарами и Ротшильдами, возглавил одну из самых могущественных финансовых династий второй половины XIX века. Сменив имя на Антуан Жак, глава династии успешно вел дела по всей Европе и даже на Ближнем Востоке, где участвовал в создании Имперского Оттоманского банка. Он получил монополию на производство и продажу табака в Италии, входил в советы директоров горнодобывающих, портовых и железнодорожных компаний, а его сыновья, будучи проницательными бизнесменами, продолжили начатое отцом и закрепили его успехи.
Жак Штерн, дядя Марии-Луизы, стал одним из крупнейших инвесторов Парижского и Голландского банков. А спустя несколько десятилетий его наследники вошли в число основных акционеров Банка Франции. Благодаря своему влиянию в совете директоров банка так называемые «двести семей» играли решающую роль в экономике и политике Франции. В свободное время Жак Штерн увлекался верховой ездой и активно посещал театры. Долгое время он жил с актрисой «Комеди Франсез» Софи Круазетт, соперницей Сары Бернар. Глава семьи категорически не одобрял эти скандальные отношения, порочившие фамилию Штерн. Но Жак был упрям — дождавшись смерти отца, он все-таки женился на своей любовнице.
Луи Штерн, отец Марии-Луизы, также был успешным предпринимателем. Страстный любитель и тонкий знаток живописи, он активно занимался меценатством и собрал обширную коллекцию, которая включала произведения выдающихся художников итальянского Возрождения, таких как Джотто и Лука делла Роббиа, картины английских художников Уильяма Тернера и Джошуа Рейнольдса, а также несколько полотен Рубенса. Будучи щедрым по натуре, он много помогал нуждающимся, чем заслужил глубочайшее уважение современников, в том числе и за пределами парижской еврейской общины. Перед ним были открыты двери домов аристократии и самых влиятельных семей, а со временем он стал членом элитного клуба «Круг улицы Рояль».
Эрнеста де Хиршель, мать Марии-Луизы, была родом с берегов Адриатики. Она родилась в семье выходцев из Гамбурга, обосновавшейся в Триесте, который в то время еще был южной окраиной Австро-Венгерской империи. Там, а затем в Венеции, где родители Эрнесты приобрели палаццо, и прошло ее детство. Хиршели, пожалованные дворянством при австрийском императоре Франце-Иосифе, принимали активное участие в культурной жизни Триеста, с неизменным энтузиазмом поддерживали художников, скульпторов, писателей и музыкантов. В 1835 году они показали себя истинными ценителями искусства, приобретя театр Гранде и пригласив туда
