Впервые о формальном и субстантивистском подходах к изучению экономики писал К. Менгер в работе «Основы политической экономии» в последнем ее варианте, который был опубликован в 1929 году. Именно в этом издании впервые говорится о том, что существуют два понимания экономики – формальное и субстантивистское, то есть с точки зрения поведения рационального индивида, максимизирующего полезность в условиях дефицита ресурсов, и с точки зрения общества, целью экономической деятельности которого является обеспечение себя средствами существования. Поланьи воспринял это деление, но, в отличие от последователей Менгера, настаивал на субстантивистском подходе в экономических исследованиях. Таким образом, в 1940–1950 годах в области изучения некапиталистических экономических систем наряду с так называемым формалистским появляется и субстантивистский подход.
Представители формализма считали, что предметом экономической науки является исследование распределения ограниченных ресурсов рациональным человеком, максимизирующим свою выгоду. Субстантивисты утверждали, что не всегда и не везде существовал рациональный человек, следовательно, данное формалистами определение предмета экономической науки слишком узкое: оно ограничивается рамками капитализма свободной конкуренции. Поэтому представители субстантивизма предлагали более широкое определение, охватывающее все общественные системы: с их точки зрения, предметом экономической науки, то есть собственно экономикой, является процесс добывания средств существования.
Основным постулатом субстантивизма является рассмотрение экономики как «встроенного» института, который возможно анализировать лишь в контексте всей совокупности культурных традиций и общественных отношений данного общества. Определяющий характер экономика имеет, по их мнению, лишь при капитализме свободной конкуренции. В остальных же обществах она является определяемым и зависимым от норм, обычаев и других социальных отношений институтом.
Следовательно, с точки зрения субстантивистов существуют экономические законы, отличные от тех, которые работают в системе капитализма свободной конкуренции, то есть другие взаимосвязи и взаимозависимости между хозяйствующими субъектами и объектами хозяйствования. Таким образом, задачей экономистов-субстантивистов является выявление этих специфических закономерностей, а не попытки подогнать действительность некапиталистических (примитивных, архаических, а также посткапиталистических) обществ под систему законов, выявленных для капитализма свободной конкуренции.
Следующим важным этапом в создании новой парадигмы были такие статьи Поланьи, как «Экономика как институционально оформленный процесс» и «Место экономики в обществе», опубликованные в книге «Торговля и рынок в ранних империях» (1957), подготовленной совместно с американскими экономическими антропологами К. Аренсбергом и Г Пирсоном. В данных работах были изложены основные тезисы, которые стали фундаментом для альтернативного подхода к анализу экономики различных обществ и на которые в дальнейших историко-экономических и экономико-антропологических исследованиях опирался Поланьи и его последователи.
Особенно это касается работ позднего Поланьи, в которых он в 1950–1960-е годы искал дополнительные аргументы в защиту своей теории об ограниченности рыночных механизмов в экономической истории человечества.
На конкретном историческом материале Поланьи пытается продемонстрировать истинность следующих утверждений: рыночные институты не развиваются сами по себе, естественным путем, а являются продуктом целенаправленной деятельности власти (государства или местной администрации); наличие сильной зависимости экономических институтов от социальных и политических; существование в истории трех форм интеграции общества – взаимность (реципрокность)[3], перераспределение (редистрибуция)[4] и рыночный обмен.
Среди положений, которые Поланьи отстаивает в своих работах, одним из наиболее важных является подчеркивание им различий между торговлей и рынком. По его мнению, первое понятие шире второго. Рынок – это механизм «невидимой руки», при котором решающую роль играет конкуренция, а цены отражают соотношение спроса и предложения. Торговля как обмен разнородными благами может быть организована не только на рыночных, но и на совсем иных принципах: либо взаимности, либо перераспределения. В частности, анализируя конкретно-историческую информацию о развитии торговли в доиндустриальных обществах, Поланьи стремился доказать, что в странах Востока она обычно находилась под административным регулированием государственных структур. С точки зрения Поланьи, когда правительственные чиновники не просто обеспечивают защиту контрактов, но регулируют цены, ассортимент и круг участников торговых операций, категорически нельзя говорить о рынке в собственном смысле этого слова. Одна из последних работ Поланьи была посвящена торговле в предколониальной Западной Африке, которая, по его мнению, как раз базировалась на нерыночных принципах.
В тот период, когда Карл Поланьи обратил внимание на качественное отличие торговли в традиционных обществах от современной торговли, компаративистское изучение рынков только начиналось. В современной литературе можно встретить оценку того времени как «каменного века исследований рынков»[5]. Некоторые исследователи склонны полагать, что Карл Поланьи серьезно заблуждался, недооценивая развитие рыночно-конкурентных отношений в докапиталистических обществах: «Поланьи плохо представлял себе, как была организована экономика Западной Африки в доколониальный период, и его основная идея – что свободный, ничем не контролируемый обмен на рынках свойственен только промышленным странам XIX и XX столетий – казалась абсурдной применительно к региону, где рядовые крестьяне привыкли покупать на рынках рабов за деньги не только в XIX веке, но и в значительно более ранние времена»[6].
Критики Поланьи в качестве доказательства наличия рыночных отношений в традиционном обществе указывают на большое количество рыночных трансакций. Дело, однако, в том, что для Поланьи важно было не их количество, а степень зависимости жизни людей, их быта, их отношений между собой, их морально-этических и религиозных ценностей от рыночных институтов. Кроме того, административно регулируемая нерыночная торговля все же, видимо, была достаточно типичным институтом добуржуазных обществ, хотя и не настолько универсальным, как полагал Карл Поланьи. Нельзя не заметить, что предложенная им концепция трех форм интеграции общества может быть очень продуктивной при исследовании некоторых современных форм торговли – прежде всего, в сфере теневой экономики.
Последней работой, которая, к сожалению, осталась незаконченной, была «Свобода в сложном (комплексном) обществе», где Поланьи с высоты прожитого хотел вернуться к вопросам, которые волновали его в начале творческого пути. Он не прекращал работать до самого последнего дня. Им был основан журнал «Сосуществование», но выхода в свет его первого номера Карл Поланьи увидеть не успел.
Сегодня, в начале XXI века, в период очередного экономического кризиса, когда большинство политиков и экономистов приходят к выводу о необходимости ужесточения контроля финансовых рынков, идеи Карла Поланьи вновь звучат свежо и актуально.
О вере в экономический детерминизм[7]
Определение современной фазы нашей цивилизации
Историку не составляет никакого труда безошибочно определить станцию, на которую мы прибыли. Путешествие называется «Индустриальная цивилизация». Первая стадия нашего путешествия уже позади, и мы находимся на второй. Машинный век, или индустриальная цивилизация, начавшийся где-то в XVIII веке, все еще далек от своего завершения. Первая стадия этого периода имела много различных названий, таких как либеральный капитализм или рыночная экономика; название следующей фазы мы еще не можем точно определить. Самое главное – провести различие между технологическим аспектом, общим для машинного века, или индустриальной цивилизации в целом, и социологическим аспектом, отделяющим фазу, которая уже позади, от фазы, которая еще должна наступить.
Современные условия, в которых находится человек, можно описать очень простыми терминами. Индустриальная революция всего лишь 150 лет назад положила начало цивилизации технологического типа. Человечество может не завершить путешествия; машины способны уничтожить человека; никто не может до конца оценить, совместимы ли человек и машина в долговременной перспективе. Однако, поскольку индустриальная цивилизация не может исчезнуть и добровольно не исчезнет, задача ее адаптации к требованиям человеческого существования должна быть решена, иначе человечество исчезнет с лица Земли.
