Во-вторых, есть непрерывная преемственность между примитивным обществом и цивилизованными типами общества. Будь то античное деспотическое общество, феодальное общество, город-государство, средневековое городское общество, меркантилистское общество или регуляционная система, существовавшая в XVIII веке в Западной Европе, везде в социальной системе существует экономическая система. Подпадают ли действительные мотивы под рубрику гражданского обычая или традиции, долга или преданности, соблюдения религиозных заповедей, политической верности, юридических обязанностей или административного регулирования, исходящих от государства, муниципалитета или гильдии, – не имеет большого значения. Не голод, не выигрыш, а гордость и престиж, ранг и статус, публичная похвала и личная репутация обеспечивали стимулы для индивидуального участия в производстве. Страх материальных лишений, побуждения выигрыша или прибыли не всегда при этом отсутствовали. Рынки были широко распространены при всех типах человеческой цивилизации, и профессия купца вполне универсальна. Однако рынки – это места торговли, и купцы по своей природе должны были действовать в соответствии с мотивом выигрыша. Но рынки были изолированными островками, не связанными с экономикой. Никогда, вплоть до XIX века, рынки не доминировали в обществе.
В-третьих, трансформация произошла очень стремительно. В данном случае имеет значение не степень изменения, а его тип. Возникла цепная реакция, и безвредный институт рынка раздался социологическим взрывом. Сделав труд и землю товарами, рынок подчинил человека и природу ценовому механизму спроса и предложения. Это означало подчинение всего общества институту рынка. Если раньше экономическая система была укоренена в социальных отношениях, то теперь социальные отношения оказались укоренены в экономической системе. Если раньше уровень доходов определялся занимаемой должностью и положением в обществе, то теперь они определяются доходами. Отношение статуса и контракта поменялись местами – теперь последний везде занял место первого. Говорить просто о влиянии, оказываемом экономическим фактором на социальную стратификацию, значило бы просто ничего не сказать. Стороны треугольника, вообще говоря, не влияют на углы – они их определяют. Функционирование капиталистического общества не просто находилось под влиянием рыночного механизма – оно определялось им. Социальные классы теперь идентифицируются с предложением и спросом на рынке труда, земли, капитала и т. п. Более того, поскольку ни одно человеческое сообщество не может существовать без функционирования производительного аппарата, все институты общества должны соответствовать требованиям этого аппарата. Женитьба и воспитание детей, организация науки и образования, религия и искусство, выбор профессии, формы общежития, типы поселений – все вплоть до эстетики повседневной жизни должно формироваться в соответствии с потребностями системы. Перед нами экономическое общество! Здесь вполне справедливо сказать, что общество определяется экономикой. Самое главное – наш взгляд на человека и общество принудительно приспособлен к этому наиболее искусственному из всех социальных образований. За невероятно короткое время представления о фантасмагорических способностях человека стали широко распространенными и обрели статус аксиомы. Позвольте объяснить.
Ежедневная деятельность человека по своей природе в большой степени направлена на производство материальных благ. Поскольку, в принципе, исключительным мотивом всех этих видов деятельности теперь стал либо страх голода, либо получение прибыли, эти мотивы, ныне описываемые как экономические, были отделены от всех других мотивов и в повседневной жизни стали вполне нормальным явлением для человека. Другие же, такие как честь, гордость, солидарность, гражданские обязанности, моральный долг или просто ответственность за общие судьбы, стали считаться мотивами, не имеющими отношения к повседневной жизни, а чем-то довольно редким и эзотерическим по своей природе, роковым образом подытоженным в слове «идеальный». Человеку присущи, с одной стороны, чувства голода и выгоды, а с другой – жалости, долга и чести. Человек, обладающий первыми, считался материалистическим, а последними – идеальным. Производственная деятельность раз и навсегда стала связываться с материальными стимулами. Человек сильно зависит от средств существования, это приравнивалось к материалистической морали. Все попытки скорректировать данные взгляды на практике были обречены на провал, поскольку они принимали форму защиты равно нереалистичной идеалистической морали. В этом – источник рокового разрыва материального и идеального, ставшего камнем преткновения в нашей практической антропологии: человек не имел смешанных мотивов, при которых он мог оставаться самим собой, а был гипостазирован, разделен на материальное и идеальное. Дуализм плоти и духа апостола Павла был просто утверждением теологической антропологии. Он очень мало общего имел с материализмом. При рыночной экономике человеческое общество само оказалось организовано по дуалистическому принципу: повседневная жизнь была отдана материальному, а воскресенье – идеальному.
Теперь, если бы это определение человека было верным, то любое человеческое общество должно было бы иметь отдельную экономическую систему, базирующуюся на экономических мотивах, как это было в XIX веке. Именно поэтому рыночный взгляд на человека – это также и рыночный взгляд на общество. На самом деле характерным для человеческих обществ является как раз отсутствие таких отдельных и определенных экономических институтов. Именно это имеется в виду, когда говорят, что экономическая система укоренена в социальных отношениях.
Тем самым современная вера в экономический детерминизм находит свое объяснение. Там, где есть отделенная экономическая система, требования этой системы определяют все другие институты в обществе.
Альтернатив этому не существует, поскольку этого не позволяет зависимость человека от материальных благ. То, что экономическая детерминация была характерной чертой XIX века, связано именно с тем, что в этом обществе экономическая система была отделена и отлична от остальной части общества, базируясь на отдельном наборе мотивов (голод и выигрыш).
Подведем некоторые итоги. Задача приспособления организации жизни к реально существующей индустриальной цивилизации по-прежнему стоит перед нами. Наше отношение к людям и природе должно быть пересмотрено. Атомная бомба сделала эту проблему более настоятельной.
Цивилизация, которую нам хотелось бы видеть, – это индустриальная цивилизация, в которой удовлетворены основные требования человеческой жизни. Рыночная организация общества потерпела неудачу. Развиваются какие-то другие формы организации. Задача огромной сложности – интегрировать общество по-новому. Это проблема новой цивилизации. Но этому не должен препятствовать фантом экономического детерминизма. Нас не должно вводить в заблуждение представление о природе человека, бедное и нереалистичное (дуалистическая ошибка), согласно которому побуждения, служащие основой для организации производства, вызваны мотивами одного вида, а побуждения, лежащие в основе коллективных усилий, направленные на воспитание законопослушных граждан и должные обеспечивать высокие политические достижения, проистекают из мотивов другого вида. Не думайте, что экономическая система обязана ограничивать наши стремления к достижению идеалов в обществе. Ни одно общество, кроме того, которое укоренено в рынке, не детерминируется экономической системой.
Рассмотрим проблему свободы. Свободы, которые мы больше всего лелеем, – гражданские свободы (свобода слова, печати и т. п.) – были побочным продуктом капитализма. Должны ли они исчезнуть вместе с капитализмом? Вовсе нет. Думать так – значит просто поддаваться иллюзии экономического детерминизма, который имеет силу только в рыночном обществе, Хайековский страх рабства – это лишь нелогичное приложение экономического детерминизма к нерыночной экономике. Мы можем иметь больше гражданских свобод, и, безусловно, мы можем расширить гражданские свободы в индустриальной сфере. Мистер Барнхэм тоже проповедовал нечто грандиозное, как казалось в соответствии с положениями марксизма, по поводу того, какому классу должна принадлежать власть и пр., – все в соответствии с положениями экономического детерминизма. Тем не менее он подразумевает конец рыночной экономики, единственно по отношению к которой такой детерминизм применим. Lasciate ogni speranza[8] экономического детерминизма уже позади. Вместе со свободой от порабощения рынком человек также завоевал и более важную свободу: его воображение опять свободно создавать и формировать общество. А кроме того, человек приобрел уверенность в том, что он может иметь всю полноту свободы, для которой он готов планировать, организовывать и охранять.
