Свет был выключен, но комната освещалась городскими огнями. Как раз когда Майя и Арсений вошли, эти огни промелькнули, пронеслись стремительной стайкой по полу, по потолку, по раскрытой постели.
– Нина Цезаревна не скоро вернется, наверное, – сказал Арсений, снимая с нее плащ. – Зачем же вам ждать за столом?
Майе не понравилось, что он это сказал. Она не ожидала от него каких-то необыкновенных слов, но обыкновенные сейчас звучали все же фальшиво, резали слух. По счастью, то, что он делал, было отдельно от слов и фальшивым поэтому не выглядело.
Арсений подвел Майю к кровати, сел сам, ее усадил рядом с собою. Желание его нарастало, и хотя оно не находило в ней отклика, чувствовала она его отчетливо. Его и нельзя было не почувствовать – в том, как Арсений расстегнул верхние пуговки на ее блузке, дрожало нетерпение, и оно, несомненно, было страстным.
«Все-таки хорошо, что мужчины устроены иначе, чем женщины», – подумала Майя.
В ней страсть никогда не появилась бы сама собою, а в нем именно так и появилась – изнутри.
Еще она подумала, что таким вот образом мир и движется вперед, пусть в непонятном направлении, но движется с несомненной энергией, а если бы движение мира зависело от нее, то он стоял бы на месте, пока не закис бы и не сошел на нет.
Это была последняя ее отчетливая мысль. Арсений перестал расстегивать пуговицы на блузке и коснулся ладонью ее груди. Ладонь у него почему-то оказалась холодной, как будто они до сих пор стояли над весенней водой или у калитки Фонтанного дома. Прикосновение такой ледяной ладони должно было бы показаться Майе неприятным, но совсем оно ей таким не показалось. Что-то дрогнуло у нее в груди, в животе, между ног, дрогнуло и повлекло ее к нему – вне разума, вне рассуждений, одной только силой желания.
– Вы разденетесь? – спросил Арсений. Тут же он понял, наверное, что такой вопрос должен показаться ей странным, и пояснил: – Я плохо умею со всем этим обращаться и могу что-нибудь испортить, а вам это не понравится.
Майя засмеялась и перестала думать, правильно ли она делает, уступая желанию постороннего мужчины в первый же день знакомства. Она и так почти не думала об этом, но все же, а теперь перестала думать совсем.
– Да, – сказала она. – Да-да.
Из-за смеха ее собственное желание исчезло, но сразу же и вернулось, потому что за окном снова проехал автомобиль, наверное, какой-то длинный, и снова огоньки пробежали по стенам, по кровати и по телу Арсения, а он уже снял рубашку, и в этих трепетных огнях Майе показалось, что он вздрагивает каждым мускулом. Это выглядело необычно и волнующе, притом именно телесно волнующе.
Они легли на кровать. У Майи уже голова кружилась; она не ожидала от себя такого. Ее женский опыт был скуден, поэтому она сразу распознала в себе страсть чуть большего накала, чем ощущала когда-либо прежде.
Хотя, может быть, дело только в возрасте, только в том, что она начала на свой счет беспокоиться, и желание ее подогревается этим беспокойством больше, чем тягой к мужчине, который лежит рядом с нею на кровати.
Они лежали так, рядом, некоторое время. Оно показалось Майе долгим, хотя прошло, наверное, не более полуминуты. Потом Арсений снова коснулся рукой ее груди, его рука была все так же холодна, и влечение, которое опять возникло у нее в ответ на это прикосновение, оказалось таким же сильным, как и в первый раз. Как все-таки странно, что оно вызывается именно холодом его рук! Майя не понимала, почему так.
«А губы? – Это она подумала уже взволнованно и даже смятенно. – Губы у него тоже ледяные?»
Она могла бы просто поцеловать его, чтобы понять это, но ей не хотелось тянуться губами к его губам, раз он этого не делает.
Словно поняв Майины мысли, Арсений сам поцеловал ее. Да, и губы такие же холодные. Весь он ледяной, что ли? Странно! И еще более странно, что это действует на нее возбуждающе.
А он, несомненно, действовал на нее именно так. Она не замечала даже тех мелких и неизбежных неловкостей, которые возникают от того, что приходится и прилаживаться друг к другу, к тому особенному, что есть в каждом, и совершать какие-то обыкновенные, для всех одинаковые действия.
Впрочем, Майя-то никаких собственных действий не совершала – она соглашалась с действиями Арсения, они казались ей разумными, да такими и были, конечно. Она с облегчением вздохнула, когда он дотянулся до своего бумажника, лежащего на тумбочке у кровати, и фольга блеснула у него в руке. Они не дети беспечные, и прекрасно, что он это понимает. Ей не хотелось бы услышать от него какую-нибудь пошлость вроде того, что цветок не нюхают в противогазе.
Да, холод его тела был ей приятен. И его молчание тоже. Ну что он мог бы сказать ей, если бы не молчал? Что она ему понравилась? Это и так понятно, уж наверное, она понравилась ему хоть сколько-нибудь, раз он провел с ней вечер и захотел окончить этот вечер в постели. От произнесения вслух эта мысль не наполнит ее каким-нибудь особенным счастьем, но и того, что наполняет ее сейчас, уже немало.
Для чего немало, Майя и сама себе не объяснила бы. Для ощущения полноты жизни, быть может.
Хорошо, что так получилось: и не полная тьма, и яркого света нет, да еще заоконные огни то и дело стремительно проносятся по комнате. Майя приподняла голову и увидела, как легкая стайка этих огней мелькнула у Арсения по спине. Ей показалось даже, что он почувствовал их – вздрогнул, как от прикосновения. Хотя скорее это его движение было вызвано тем, что Майя наконец обняла его, и не только руками, но и ногами – свела их у него над спиной.
У нее давно не было мужчины, поэтому она ожидала не особенно приятных ощущений. Одно дело – прикосновения рук и губ, они могут быть и возбуждающими, даже и должны они такими быть. Но само соитие физиологично и слишком зависит от простой телесной привычки друг к другу, чтобы от него можно было сразу же ожидать неземного блаженства. Майя и не ожидала.
Может, ее покоробило бы то, как быстро все случилось; после того как они сели с Арсением рядом на кровать и до того как Майя почувствовала его внутри себя, пяти минут не прошло. Торопливо, конечно же, слишком поспешно. Но она только понимала это, умом понимала, а телом отвечала ему, обнимала его, и, значит, то, что он делал, не казалось ей неправильным. А каким казалось?.. Майя не знала. Она ожидала, чтобы это поскорее закончилось, и одновременно сожалела о том, что это вот-вот закончится.
Все это можно было бы назвать бурей чувств, но никакой бури Майя не ощущала. Наоборот, ей было спокойно и даже почти хорошо. Арсений не стал неприятен ей от их неожиданной близости, и хотя она не понимала, что чувствует к нему теперь, но отторжения не чувствовала точно.
Да, первоначальных поцелуев и ласк не было почти совсем, но объятия, слияние, общее движение, прилаживающее тела друг к другу, – все это длилось и длилось. И это заменило Майе страсть, которой она в себе не находила. Во всяком случае, ей было легко и хорошо под этими прохладными плечами, в этих снежных, будоражащих объятиях.
Арсений замер над нею, выгнулся, задрожал, Майя почувствовала, как сводит его плечи… И вдруг она перестала все это понимать, перестала видеть все это со стороны! Это произошло так неожиданно, так сразу, что она не успела даже осознать такую резкую в себе перемену. Она перестала видеть, слышать, чувствовать – все сменилось в ней сплошным разрядом тока. Странным образом длился он и длился в ее теле, пронизывал одновременно и голову, и пальцы ног.
Теперь Майя сжимала плечи Арсения не потому, что ей хотелось его обнимать, а потому только, что не могла разнять руки и не видела, и не чувствовала их.
Их тела последний раз задрожали вместе и замерли. Майя еще чувствовала у себя внутри отзвуки этой дрожи, будто жаркие искры, и ей даже глаза открывать не хотелось, чтобы видимый мир не мешал такому ее ощущению.
Но глаза она открыла, конечно. Лицо Арсения было прямо над нею, в полумраке она не различала его черты, видела только правильно прорисованный силуэт. Ничего не поделаешь с образованием – даже в такой момент мыслишь профессионально! Еще Майя видела, как блестят его глаза. Вероятно, они у него темные, да, темно-серые, она вспомнила. Надо будет получше рассмотреть их, когда он включит свет.
«Все-таки я слишком подвержена внешнему, – подумала Майя. – Слишком зависима от цвета, света, от всех таких тонкостей. Вряд ли это хорошо».
Но хорошо ей было вне зависимости от собственных мыслей. Телу ее было хорошо, физически радостно. Она не ожидала, что это окажется так.
Арсений поцеловал Майю и лег рядом. Ее удивило, что губы у него по-прежнему такие, будто он только что ел снег с оконного карниза. Ей стало смешно от того, что она так думает. Да и снега на карнизе никакого нет. Апрель, давно все растаяло.
– Спасибо, – сказал Арсений. – Мне было очень хорошо.
Майя промолчала. Она ничего не могла ответить, потому что была, пожалуй, растеряна.
