В 1890 году в семье Матвея родился Фёдор. Егеря Панкрата тогда в живых уже не было – он пропал в тайге, не оставив следа, только удэгейцы из ближних стойбищ шептались, что он с кем-то не поделил женьшень.
Фёдор тоже рос между тайгой и селом. Когда пришла пора, он сначала с отцом, а потом и сам стал ходить таёжничать. Летом рыбачил, огородничал, зимой промышлял на Сихотэ-Алине. Он был одним из лучших охотников в округе и жил безбедно, но тревожно, опять же из-за соседей. Поэтому, когда стало совсем невмоготу, забрал старую и больную мать и переселился в Хабаровск. В 1915 году, когда Фёдору минуло двадцать пять лет, в его семье родился сын, правнук егеря Панкрата – Степан.
В 1920-м Фёдор ушёл к партизанам, на Уссури хозяйничали японцы и белые, лютовали страшно: прочёсывали облавами тайгу и изводили смертью каждого, кто вызывал подозрение. Фёдор тоже побывал в японском плену, хотя и недолго, но памятно.
Фёдор смотрел, как мальчишки управляются с блинами, и думал, что когда-нибудь ему придётся рассказать сыну историю о том, как он «живым вышел из тайги», потому что «мэй ёу фанцзы», а китайцы – «хоросы люди».
Его разведка, наблюдавшая за движением эшелонов на участке Гродеково – Уссурийск-Никольский, была смята японцами моментально. Они зашли с тылу и в упор расстреляли всех пятерых. Троих сразу насмерть, двоих ранили: Чжан Вэя навылет в колено и правое плечо, Фёдора скользом в бок и оглушило взрывом гранаты. Очнувшись, он почувствовал, что привязан спиной к какой-то длинной толстой палке. Дышать было трудно, сверху на нём лежало ещё несколько тел. Во рту пересохло, тонкая грубая верёвка, которой он был привязан, больно резала рот, язык пытался найти привычное положение и нестерпимо тёрся об эту верёвку.
Когда он пришёл в себя, то понял, что рядом лежит кто-то живой, он ничего не слышал, в голове стоял гул, но чувствовал, как рядом с ним то мелко, то крупно вздрагивает чьё-то тело. Насколько мог, он скосил вбок глаза и голову и упёрся носом в китайские матерчатые тапочки.
«Чжан!» – понял Фёдор.
Чжан мелко вздрагивал ногами. Он, как и Фёдор, тоже был вдоль хребта привязан к такой же длинной палке. Фёдор разглядел, что это была орешина. Сверху на Фёдоре и Чжане лежали ещё три тела, они были мёртвые, так как на них не было верёвок, и они не были привязаны, а просто сброшены на него и Чжана. Лицом вниз, бородой почти в самые глаза лежал старый Марке – лыч, рядом – железнодорожный рабочий с Иманской станции Верхотуров, а Чжан Вэю носками в лицо упирались сапоги владивостокского докера Серёги Малышева.
«Всех положили, только мы с Чжаном живые!» – с тоской подумал Фёдор. Он знал, как японцы долго и до смерти пытают партизан, и боялся этого больше всего.
Когда они бросали труп Маркелыча, его локоть завернулся и упёрся Фёдору под дых. Дышать было нечем, каждый ухаб, на которых трясло телегу, приносил сильную боль.
Через какое-то время телега остановилась, Фёдор увидел, как японские солдаты подхватили мёртвых и свалили их на землю. Потом они ухватились за концы орешины, к которой он был привязан, подняли над телегой и понесли. Фёдор кувыркнулся и провис, как подвешенный кабан, только лицом вниз. Японцы шли в ногу, орешина пружинила, и одна из петель верёвки тёрла его раненый бок. Под его глазами мелькала и прыгала трава.
«Куда несут, – подумал он, – сразу в топку или на сук, или ещё поговорить захотят?» Он не успел додумать этой мысли, как его занесли в тёмное помещение и бросили на сухой деревянный пол. Он ударился носом, захлюпал пузырями полившейся крови и потерял сознание.
Очнулся от холодной воды, которой его окатили, и понял, что его прислонили спиной к стене и он стоит. Он стоял на негнущихся ногах, плотно привязанный к своей орешине, которая и держала его, не позволяя согнуться и упасть.
Три японца, составив карабины в угол низкого и тёмного зимовья, что-то делали с Чжан Вэем. Тот лежал на полу, все его тело, лицо и волосы были мокрые, видимо, японцы его тоже окатили водой. Из живота и колена китайца сквозь рваную одежду сочилась кровь. Чжан находился в полусознании и плохо понимал, что происходит, он только глухо мычал и поводил красными мутными глазами.
В дальнем углу зимовья Фёдор увидел четвёртого японца – это был офицер. Он стоял, опёршись двумя руками на уткнутый в пол, слегка изогнутый меч с длинной рукояткой в кожаной оплётке, и наблюдал за действиями троих других.
«Неужели их было только четверо, – подумал Фёдор, – не может быть, они меньше десяти не ходят».
В этот момент в избу зашли ещё два офицера, что-то доложили первому, он им что-то скомандовал, один из трёх солдат бросил возню с китайцем, схватил свою винтовку и выбежал из зимовья. Вошедшие офицеры откозыряли и ушли за ним. Фёдор услышал отрывистые, громкие и непонятные команды и удаляющийся топот нескольких десятков пар ног. Он подумал, что хоть не обидно, что их пятерых взяли не трое и не четверо японцев, и тут поймал на себе взгляд стоявшего в углу офицера. Взгляд был недобрый. Фёдор опустил глаза и посмотрел на Чжана. Тот, видимо, на какое-то мгновение пришёл в себя и обводил глазами зимовье, офицер заметил это, вышел из угла, встал в головах у китайца и что-то его спросил. Чжан задрал глаза, но только невнятно промычал и отрицательно покачал головой.
Всё происходило у Фёдора на глазах. Он стоял у боковой стены, входная дверь была справа от него, и через неё лился свет прямо на лежавшего ногами к двери Чжан Вэя. В головах у него, у низенькой печурки, стоял японский офицер и плашмя держал меч на лбу Чжана, упираясь скошенным концом лезвия в переносицу китайца.
«Понятно, – подумал Фёдор, – почему первым они взялись за него, он сильнее ранен и быстрее истечёт кровью, и офицер, видать, говорит по-евонному, а по-русски – не очень».
Офицер ещё раз повторил вопрос, Чжан снова отрицательно покачал головой, и тогда офицер коротко ткнул мечом вперёд и срезал кожу с переносицы китайца. Чжан резко дёрнулся и со свистом выдохнул воздух. Офицер, не сходя с места, вытянул меч и, как ладонь об штаны, вытер кончик клинка с обеих сторон о кожу на животе Чжана. Потом он на своих коротеньких кривых ногах молча прошёл между Фёдором и Чжаном, привалился к низкому дверному косяку и почти перегородил свет. Он крикнул что-то наружу и через несколько секунд пропустил мимо себя двух солдат, которые внесли накрытый большой крышкой чёрный чугунный котелок. Дальше всё произошло очень быстро. Солдаты подошли к Чжану с боков, опрокинули котелок ему на живот, потом выдернули крышку и всё это придавили к животу китайца как раз там, где японец вытер клинок.
На секунду все замерли.
Через мгновение внутри котелка что-то заскреблось. Фёдор увидел, как тело Чжана сначала вздрогнуло, потом попыталось согнуться и как бы втянуть в себя живот, а потом разогнуться и скинуть с себя котелок. Но китаец был крепко привязан верёвками к орешине, и только его глаза выкатывались из орбит. Натянулись жилы от скул к ключицам, и рядом с верёвкой на шее остро выпер кадык. Внутри котелка всё так же что-то скреблось, потом стало чавкать, и тут Фёдор услышал писк.
«Крыса! – пронзило Фёдора. – Голодная крыса!»
Солдаты молча прижимали котелок к животу китайца. Офицер встал сбоку от Чжана, напротив Фёдора, и прислонился спиной к стене.
«Это то, что будет потом со мной», – невольно подумал Фёдор.
Все молчали, только Чжан с выпученными глазами дёргался и бился плечами и пятками об пол. Он открыл рот, и кровь тонкой плёнкой натянулась у него на губах и сразу ушла в горло, как в воронку. Лоб Чжана напрягся, побагровел, и он выдохнул всей грудью яркий кровавый фонтан брызг, которые сверкнули рубинами в косом солнечном луче. Офицер тихо крякнул, отступил в сторону, вытащил из кармана галифе белый платок и стал промокать попавшие на них красные, ещё не впитавшиеся капли.
Фёдор перевёл глаза на Чжана. Тот был жив, он клокотал и горлом и грудью, из его открытого рта вываливались куски мяса вперемежку с чем-то блестящим и белым. Фёдор понял, что это был откушенный им язык и раскрошенные зубы.
Японцы сняли котелок и выбросили его в дверной проём.
Все смотрели на дёргающееся тело китайца. Фёдор тоже смотрел, и то, что он видел, заставило его забыть о своей боли.
Живот Чжана ходил ходуном, как мешок, в котором бьётся поросенок или пойманный заяц. Иногда кожа выпирала изнутри чем-то острым, наверное, это крыса тыкалась оттуда носом. Ей уже не хватало воздуха, она захлёбывалась во внутренностях, пыталась прокусить кожу и выскочить наружу, тогда офицер бил по животу Чжана мечом плашмя, а солдаты били прикладами.
Так продолжалось несколько минут.
Потом Чжан затих, а ещё через минуту почти затих и живот. Он ещё шевелился и вздрагивал, но уже вяло.
Офицер скомандовал солдатам, и те вынесли Чжана из зимовья. Офицер какое-то время стоял опираясь на меч, потом машинально провёл по лицу не просохшим ещё платком и оставил на лбу и щеке красные полосы.
