В целом соборное движение XV века — эта судорожная попытка подреформировать церковь сверху — закончилась полным провалом.
Евгений IV (1431—1445) открыл собой эру правления десяти пап периода Ренессанса. Ренессанс... Одно это слово вызывает представление о чем-то радостном, светлом, возвышенном. Однако все подобные понятия не имеют никакого отношения к римским первосвященникам этого периода, покрывшим несмываемым позором и католическую церковь, и свое высокое звание. И. Гобри упоминает с укором лишь двоих из этой «славной» десятки, а именно Юлия II и Льва X. Но эти двое были агнцами по сравнению с остальными, о которых тот же Гобри предпочитает умолчать. Так, Сикст IV (1471—1484) навеки заклеймил себя введением свирепой испанской инквизиции, Иннокентий VIII (1484—1492) «прославился» жуткими ведовскими процессами, в результате которых на костер были отправлены тысячи беззащитных жертв, а что касается «знаменитого» Александра VI (1492—1503), то он вошел в историю как чудовище разврата и мастер кровавых преступлений...
Был ли этот нараставший паноптикум маразма и разложения следствием какого-то стечения обстоятельств и случайных причин, как считают некоторые защитники католицизма? Нет, история подобных «случайностей» не знает. Это был закономерный процесс, лишь отражавший внешне те глубинные социально-экономические явления и сдвиги, которыми жила в то время Западная Европа.
Феодальная католическая церковь, бывшая идейной санкцией средневекового общества, могла существовать и процветать до тех пор, пока господствовала ее материальная основа — феодальный строй. Но уже в XIV—XV веках сначала в средней Италии и Фландрии, а с конца XV века и повсюду в Европе началось формирование нового класса, постепенно захватывавшего в свои руки экономику, а затем устремившегося и к политической гегемонии, — класса буржуазии. Новому классу, претендующему на господство, нужна была и новая идеология. Собственно, она не была такой уж и новой: буржуазия вовсе не собиралась отказываться от христианства. Но ей было нужно вовсе не то христианство, которое обслуживало старый мир; новая религия должна была отличаться от католицизма в первую очередь простотой и дешевизной: меркантильной буржуазии деньги были нужны не для того, чтобы бросать их на ветер, строя величавые соборы и проводя пышные церковные службы, а для того, чтобы, вкладывая их в «дело», создавать и приумножать свои разрастающиеся предприятия. И в соответствии с этим становилась не только ненужной, но и просто вредной вся дорогостоящая организация церкви с ее папой, кардиналами, епископами, монастырями и церковным землевладением. В тех государствах, где сложилась сильная королевская власть, идущая навстречу национальной буржуазии (например, в Англии или Франции), католическая церковь особыми декретами была ограничена в своих претензиях и этим на время спасена от гибели. В Германии же, где центральная власть была призрачной и папская курия получила возможность хозяйничать, как в своей вотчине, католическая церковь с ее бесконечными поборами и вымогательствами вызывала всеобщую ненависть, а непристойное поведение первосвященников многократно эту ненависть усиливало. И поскольку теперь для всех было очевидно, что церковь эта, «порочная во главе и членах», не может больше существовать в своем прежнем виде, а попытки подправить ее, идущие сверху, потерпели полный провал, взрыв оказался неминуемым. Он и произошел в 1517 году, и был вызван не кем иным, как осторожным и богобоязненным Мартином Лютером.
В законченном виде учение Лютера сложилось из двух составляющих: 1) человека спасают от дьявола и ада не обряды, а вера в Бога; и 2) в основе религии и церкви должно лежать не Священное Предание, а Священное Писание. Эти, на первый взгляд, довольно абстрактные положения в конкретной обстановке XVI века получили глубокий социальный смысл. Отрицая обряды и признавая лишь веру в Бога, Лютер фактически отрицал католическую церковь как идеологию, поскольку она на 90% состояла из обрядов. Призывая же к Священному Писанию как единственному источнику христианской религии, Лютер уничтожал католическую церковь как организацию, поскольку Евангелие не знает ни пап, ни епископов, ни аппарата церкви, ни индульгенций, ни всего остального, что составляет основы католической церкви. Таким образом, в своей совокупности оба эти положения вели к полному отказу от католической церкви и замене ее более простой — евангелической церковью.
Легко понять, какой социальный эффект вызвало выступление Мартина Лютера в Германии! В течение нескольких дней он стал самым популярным человеком в стране и самым страшным еретиком в глазах папы и клира. Вряд ли подобная популярность могла его обрадовать. Лютер не был ни борцом, ни героем. Больше того: он совершенно не представлял себе поначалу, к чему может привести его учение. Прошло немного времени, и, видя, что происходит, он стал потихоньку поворачивать назад, «уточняя» свои принципы, отказываясь от «крайностей» и во многом сближаясь с той самой церковью, которую поначалу начисто отверг. Но было уже поздно. Реформация началась и набирала силу. По всей Германии орудовали проповедники новых идей. Вслед за Лютером выступил Кальвин. И вскоре протестантизм уже одерживал победу за победой в значительной части Европы, включая Англию, Шотландию, Нидерланды, Швейцарию, Данию, Швецию, Норвегию и Восточную Прибалтику. Вот о чем следовало бы хоть мельком упомянуть И. Гобри и о чем он говорить явно не желает. Зато он достаточно подробно говорит о другом.
Подвергая проклятию дело Лютера, автор книги громогласно восхваляет то, что историки называют обычно «Контрреформацией». Разумеется, Гобри и слышать не желает о подобном термине, наоборот, он утверждает, что именно в ответ на лютеровские безобразия и начались подлинные реформы католической церкви. В качестве главного «реформатора» Гобри выделяет папу Павла III (1534—1549), о деятельности которого повествует прямо-таки в элегических тонах. Этот замечательный подвижник во имя идеи «вернул к первоначальной чистоте» церковь, укрепил ее положение, восстановил сознательную дисциплину, сделал церковь унитарной и образцовой, что само по себе могло превратить католицизм не только в господствующую, но и в единственную церковь Запада. Впрочем, из конкретных реформ Павла III Гобри называет только две: создание ордена иезуитов (1540) и созыв Тридентского собора (1545), на который «великодушный» папа пригласил даже своих врагов лютеран (благоразумно уклонившихся от явки). Что касается собора, то заседавший очень долго (до 1563 года), на первом этапе он ничем особенным себя не проявил; венцом же его деятельности стало провозглашение тезиса о «непогрешимости папы», согласно которому папская власть объявлялась не только выше всех духовных, но и выше всех светских властей, а каждое слово папы становилось непреложной истиной[5]. Кроме того, были подтверждены старые положения о таинствах, о поклонении святым, об индульгенциях и т. п.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
