Чтобы не было в кустах, выстрел его не испугал. Напротив – нечто двигалось на старика.
Пахом вскинул «берданку» к щеке – что-то синее мелькнуло в кустах.
Видно его было лишь долю секунды, но Пахому этого хватило. Он выстрелил. Еще до того, как в кустах упало тело, перезарядил винтовку.
Но это было лишним – стало тихо. Лишь ветер шумел где-то далеко.
Аккуратно ступая, Пахом пошел по малиннику. Шагов за десять нашел свою жертву.
Останавился, осмотрел ее. Пробормотал под нос.
– Ото такое… Синий черт.
Существо совсем не было страшным – худосочное, синего цвета, с кожей тонкой, полупрозрачной, высотой, может в полтора аршина. Однако Пахом почти не сомневался, что убил черта. Известно ведь: не так страшен черт, как его малюют.
Всех тварей в этой области он знал. Эта ему встретилась в первый раз. Немного смущало, что черти прилетели по небу, а не вылезли из-под земли. Но это были мелочи.
Пахом прошел по малиннику, по лесу. Туман сгущался, темнело.
Наконец, Пахом из леса вышел на поляну.
Вдруг, как по заказу подул ветер, сметая туман.
Стало видно далеко…
– Мать-честна! – пробормотал Пахом.
Вдали, наклоненная на бок, лежала огромная металлическая тарелка. Наверняка она когда-то была летающей, но время это безнадежно прошло…
Качели
В Москву заползала жара. Гимназии и институты закрывались на каникулярное время, отцы семейств нанимали шарабаны и брички, для того чтоб откочевать из города прочь, на летние дачи.
Собиралась из Москвы и семья Стригунов. Во дворе уже стояла повозка, в которую отец семейства и дворник сносили подготовленные в дорогу вещи.
– Осторожнее, осторожнее с бумагами! – пугал дворника Виктор Спиридонович. – Не уроните – они ценные и очень ветхие!
– Papa, а мои книги вы не забыли?..
– Да если и забыли, что за беда? Мои книги почитаешь.
– Там же нет картинок! И они такие пыльные!
Но отец, пожав плечами, отправлялся вверх, за очередной порцией сумок.
Улучив минутку в общей суматохе, к Аленке подошла кухарка, подала конверт из суровой казенной бумаги:
– Барышня. Вам Андрей письмо прислал…
– Какой Андрей?
– Да племяш мой…
– Мне дела нет, до того, чего он там пишет.
Конверт в протянутой руке неопределенно завис между кухаркой и девушкой. Но по лестнице спускался с очередной картонкой дворник, и Аленка выхватила письмо.
– Пожалуй, все же возьму. В деревне бывает так скучно.
И с конвертом сбежала вниз, во дворик. Присела на качели, стала читать:
«… Драгоценнейшая Алена Викторовна! Я давно вам не писал, но право-слово ближайший почтамт от нас сейчас за многие сотни верст. Потому и не прошу ответного письма, ибо адреса не имею. Сию эпистолу передаю с оказией – довелось встретить хорошего человека.
Хотя несколько наших товарищей тяжко болели и умерли, Вам решительно нечего обо мне беспокоиться. …»
***
Вообще-то товарищи и правда, болели, равно как и сам Андрей. Кровоточили десны, зубы шатались как молочные в детстве. Грабе, командующий экспедицией, варил какое-то варево, внешне похожее на деготь и столь же аппетитное на вкус. Однако помогало это слабо – у солдат выпадали зубы, Андрею не то просто везло, не то спасала молодость.
Но умерли они совсем не от скорбута – во время одного перехода рота попала в засаду – произошло это среди чистой степи, вернее тундры.
Чукчи выскочили будто из-под снега. Спереди, сзади, и даже между солдат. Началась драка, а вернее резня. Солдаты кричали, чукчи напротив, дрались и даже умирали молча. Их безмолвие пугало больше всего.
Грабе быстро отстрелял барабан револьвера и дальше дрался сначала саблей, а потом подобрал еще и нож.
Что касается Данилина, то свою часть боя он помнил смутно: все застилал ужас. Палил из револьвера, потом из винтовки. Кого-то посадил на штык, тут же его сломав. Схватил другую винтовку, дрался ей.
Они победили – безымянная сопка, залитая кровью, осталась за ними. Чукчи погибли все. Из взвода осталось двое – Грабе и Данилин. Двое раненых солдат умерли тут же – мороз и пустынная местность не оставляли шансов выжить.
Покойных похоронили здесь же, на вершине сопки, в тесных могилах. Долбили мерзлую землю, затем стаскивали камни, из которых сложили обелиски. Грабе сделал пометки в своем дневнике, прочел молитву, и пошел прочь.
Данилин заспешил за ним.
Впереди были десятки верст, заметенных снегом.
Где-то на Украине во всю цвели сады, а здесь лишь кое-где таял снег… В проталинах вместо травы и подснежников рос мох.
***
«… А еще тут чудесная природа, много свежего воздуха, простора, – писал Данилин. – Единственное, что здесь для середины весны довольно холодновато.
Здесь поистине крыша мира. Даже в деревне у нас не увидишь столько звезд. И они кажутся такими близкими – протяни руку и сможешь ловить их горстями.
Народ тут хороший, по-сибирски гостеприимный. Аборигены милые… …»
***
У Данилина был шикарнейший шанс умереть на следующий день, а вернее, ночь. На отдых остановились во вросшей по окна в землю избушке охотника. Перед тем, как заснуть, Андрей по малой нужде вышел на улицу. Делая свое дело, засмотрелся на звезды, и не заметил, как ему на спину прыгнул абориген.
Противник был молодым, таким же как он, а то и моложе. И запах от него стоял, что верно, было слышно за версту.
Но противник подкрался с подветренной стороны.
Кривой нож просвистел у лица, рассек шарф. По неопытности чукча промазал мимо горла, не закончил бой одним ударом.
И драка приобрела затяжной характер. Упали на снег, катались среди веселой весенней пурги. Чукча что-то шипел – казалось, что все слова в его речи матерные. Данилин берег дыхание – казалось невозможным докричаться до Грабе.
Но бой потихоньку скатывался не в пользу подпоручика. Чукча положил его на лопатки, и ножом целил в глаз.
Данилин пребывал в замешательстве, не зная, что надо делать, в таком положении: не то вспоминать всю жизнь, не то спешно молиться.
Но среди пурги грянул гром – револьвер Грабе жарко выдохнул.
Его спас Аркадий Петрович, удивленный тем, что его подопечный так долго не возвращается с мороза. Если бы штабс-капитан замешкался на минуту, или, напротив, Данилин сдался бы чуть раньше – они бы не свиделись бы на этом свете.
А так – пуля «Смит энд Вессона» была такой тяжелой, что практически обезглавила чукчу.
А затем Грабе над телом остывающего чукчи читал долгую лекцию о том, как опасна безалаберность и как полезно заниматься гимнастикой.
На морозе кровь остывала быстро, холодила лицо, руки.
Но Данилин молчал перед Грабе, кивая в такт нотациям, и радуясь про себя, что кровь не его.
-
Заржала лошадь. Аленка одним глазом взглянула на нее, а потом вернулась к чтению:
«… Аборигены милые, хотя и немного дикие, необученные манерам и этикету.
Впрочем, Аркадий Петрович чудесно находит со всеми общий язык.
Штабс-капитан Грабе мною очень доволен, и обещает по возвращению написать рапорт о присвоении мне звания поручика.
За сим письмо я оканчиваю.
Думаю, что мой вояж по северной стране подходит к завершению, и вскорости я предстану пред вами лично.
Остаюсь искренне ваш подпоручик Андрей Данилин. …»
От повозки Аленку окликнул Виктор Спиридонович:
– Алена, мы уже едем! Или ты решила остаться?
Алена быстро сложила письмо в конверт, поднялась:
– Да, papa, уже иду…
Она встала с качелей и направилась к шарабану. За чтением письма в доме были забыты альбомы и книги Алены. Их прислали позже, по случаю…
Первый допрос
Пока Пашку везли в полицейский участок, в карете его поколотили казаки. Делали это в спешке, и совсем неорганизованно, скорее по зову души, да и в стесненном пространстве. Поэтому избиение вышло хаотическим, а посему, не очень страшным. Рассекли губу, будто треснуло ребро, тело от побоев изменило свой цвет до фиолетового.
Затем, были еще какие-то комнаты, лица – они мелькали перед глазами Павла словно в стробоскопическом фонаре. Потом темный казенный коридор, по которому два дюжих солдата волокли его под руки. Тогда еще парень мог ходить сам, но солдаты, очевидно, спешили.
На месте Пашку ждали. Другой солдат, словно швейцар, отворил перед конвойным дверь.
Анархиста толкнули через порог, но сами солдаты заходить не стали.
В комнате было двое: у окна стоял полицмейстер, а за столом изготовился стенографировать разговор писарь. Пред ним стояла чернильница с обмакнутым пером, лежала пачка чистой бумаги, на которую должны были лечь Пашкины показания.
