Тема, служба — неужели все так обыденно? Но тогда ведь можно не спешить — девственный лес никуда не денется, не уйдет.
— Да вы что? — испугалась Улле. — Вокруг геологи так и рыщут! Промышленность подбирается, наступает. Опоздаем на какой-то десяток лет, и от леса может остаться лишь одно воспоминание. А пока места, где я работаю, безлюдные — это Ухтинский район Коми АССР, с северо-запада на юго-восток его пересекает Тиманский кряж. Я не видела там ни клевера, ни сорняков — верных спутников человека, которые следуют за крестьянином, как за всадником подорожник. Ведь многие виды в этих местах находятся, как говорится, на пределе — лиственница, например, не распространилась дальше на запад, многим видам оказалось не под силу перевалить через Урал. Край этот нужно тщательно изучить, а потом создать заповедный ландшафт на Среднем Тимане, там очень нужен природный парк. Вот зачем мы работаем там уже несколько лет и не окончим своих дел вплоть до 80-го года.
Листаю полевой дневник Тиманского геоботанического отряда. Командир — Зина Улле, члены отряда — Ариадна Николаевна Лащенкова (за ее спиной тридцать шесть лет работы в Коми), Тамара Плиева, Валя Лопатина, Саша Попов. Начат дневник 20 апреля 1977 года. Скупые записи: «20.6. Вылетели из Сыктывкара в Ухту. Кядва обмелела. Заросли «бетула хумилис» (вид березы. — А. X.) подлесок можжевельника...
28.6. С утра перекладка. Тамара фиксировала растения на склоне над лагерем. С обеда заготовляли дрова. День простоял без дождя. 30.6. Полкилометра севернее устья Изъель. Ручей высох до островка. Масса хариуса погибла, когда ушла вода... Видели в русле ручья медвежьи следы, довольно свежие... 2.7. Закладка и перекладка...»
Скупые строки дневника, а за ними скрывается многое. И болтанка в самолете Сыктывкар — Ухта, и полет оттуда на Ми-8 с 800 килограммами груза, который дальше пришлось тащить, как говорится, на горбу. И то, как милиционер в Ухте разоружил Сашу — забрал у него ружье («И отлично, — прокомментировала Зина, — а то Саша нам бы там всех медведей распугал»), и как везли с собой собаку одного из участников отряда, и как потом бухгалтер не желал оплатить ее перелет.
Зина и Тамара вспоминали больше светлое и смешное. Белую, всю в зонтичных поляну. Заросли очень низких берез, сквозь которые приходилось продираться с таким трудом, что эту березу окрестили «бетула стервозус». И как в гербарную сетку Зины ударила молния. И только вскользь, со смехом, они упоминали о том, что шли по медвежьим тропам, то и дело замечая свежие следы зверей, а то и чуя их дыхание.
Послушать их, так жили они в условиях почти санаторных.
Я спросил Ариадну Николаевну: а что такое «закладка», «перекладка» и как вообще собирается гербарий? Выкопал растение, ответила она, его, еще свежее, нужно сразу очистить от земли и в гербарную сетку. Нельзя сказать, что этой работе способствуют комары, но главный враг «охотника за растениями» все-таки дождь. Ботаник заворачивает каждую свою находку в газетную бумагу — приходится тащить с собой целые мешки газет. При перекладке газеты сушат на солнце, а если идет дождь, то держа в руках у костра. Уходишь в маршрут чуть свет и беспокоишься: а что, если дождь намочит листы? Ложишься далеко за полночь. И весь день чаще всего занят тем, что карабкаешься по кручам, пробираешься через болото, орудуя одновременно копалкой и тесаком. Здесь нужна мужская сила плюс женская аккуратность.
В науке нет «царских троп». Когда отряд Улле приехал на Тиман, ботаники имели лишь скудный список растений, произрастающих по берегам реки. Им пришлось буквально обшарить всю окрестность: холмы, заросли, болота... Но зато результат: описано несколько сот видов растений Среднего Тимана.
Лежат в гербариях «трофеи» Тиманского геоботанического отряда. А на карте флоры Северо-Востока заштриховано еще одно «белое пятно».
Александр Харьковский, наш спец. корр.
Их-Тамир ждет весну
Когда летишь над пастбищами Монголии, внизу видны небольшие кольца на ровной земле. И не сразу приходит в голову догадка, что это следы юрт, оставшиеся после долгих стоянок. В юртах жили и живут овцеводы: отара у Монголии не маленькая — почти 15 миллионов голов. Получается, что, хоть и косвенным образом, овцы вписали в ландшафт рисунки — кольца.
Под красным обручем «Тоно»
...Горы назывались Хангай, а по окраске и повадкам были тигровыми. Коричневые полосы отсыревших долин, над ними — рыжие осыпи, по хребтам и отрогам — белые снежники. Когда при перемене курса земля вставала из-под крыла и казалась ближе, тигровые бока щетинились голыми пряменькими лиственницами, седым ворсом берез, кудреватой мелочью кустарника. По всем повадкам — тигровые горы. Взъерошенные их хребты вытянулись у белого озера. Голубые наледи над ключами горбили его белую кошму. Тихо дремал у аэродрома курортный городок — промежуточный пункт нашего полета. На песочке стыли водные велосипеды, лодки, сквозь снег пробивался салатными ростками заборчик...
Цэцэрлэг ждал пурги. В комитете Ара-Хангайского аймака нас встретил Намджав, секретарь горкома ревсомола. Озабоченный, он прислушивался к ударам ветра по стеклам дома, потом, увлеченный разговором, казалось, забывал о прогнозе, но вставал, звонил по телефону, выходил и возвращался.
Дымок смолистой травки, курившейся в резном сосуде, отдавал полынной горечью...
— Знаете, как бы хорошо, если пурга только на неделю, — сказал Намджав. — Потом тепло придет, кумыса попьете.
Он повернул голову к стеклу, в которое порыв швырнул горсть песку.
— Не нравится мне ветер, от вершин дует. Высокий ветер.
Сейчас, в безлунном раннем вечере, тигровые тела хребтов распластались под верховиком, он кружил поземку в долинах, срывал лавины, сбивал в плотный наст подтаявший снег, прогонял сон пастухов и председателей сельхозобъединений, тревожил телефонные провода.
Под напором ветра створки окна распахнулись внутрь, и ночь запустила в комнату горсть снежной пыли.
...«Газик» устремился к отвесной стене, что замыкала просторную долину. У незамерзающего родника под плакучим обледенелым деревом стянулись узлом тропинки, утонувшие в сыром тяжелом снегу. Женщина — в ярчайшем васильковом дэли, с бидонами ключевой воды на прямом коромысле — остановилась и проводила нас глазами.
Цэцэрлэг лежал позади, видный в долине целиком, и глаза уже находили в его улицах знакомые ориентиры — гостиница, музей, больница, школа, розовые, охряные заборы юртовых кварталов. Вчера под Улан-Батором на степном перекрестке, у домика дорожной службы остановился перед нами грузовик. Водитель побежал отметить путевой лист, затем обошел машину, напоследок подтягивая канаты, поджимая брезент на поклаже. Сквозь стекла кабины виднелись лица женщины и детишек. По подмерзшему асфальту грузовик ринулся к развилке. Брезент в последний раз колыхнулся лениво и на ходу обрел обтекаемую форму ракеты. Теперь стало ясно, что крепко притороченное сверху ярко-красное деревянное кольцо — это «тоно» юрты.
Когда сидишь в окружении мягких и теплых войлочных стен, не раз поднимешь глаза к отверстию в куполе юрты. Туда уходит труба печи — простенькой «буржуйки» в юрте скотовода или изысканной, просвечивающей багровыми сполохами в прорезях — в парадной юрте госхоза. Смысл этого древнего очага высок — давать свет и тепло, собирать лицом друг к другу хозяев и путников, малых и старых, согревать пищу и напиток дружбы — чай...
Взваленный на грузовик «тоно» — крашенный кармином березовый круг диаметром метра полтора — означал, что семейство арата двинулось всем чином в обычный путь на весенние пастбища. Через десяток-другой километров в укромной, уже зазеленевшей долине остановятся они, сгрузят войлочные кошмы, решетки — «ханы», пучки тонких и прочных ивовых опор — «уни». И станет на место дверная коробка с полотном двери, изрезанным четким, прямоугольным узором, крашенная в красное или просто цвета крепкого старого дерева. Петли из верблюжьей кожи захлестнут, скрепят воедино хитроумно продуманную систему решеток, опор, сероватых штук войлока и, конечно, «тоно». Печь с трубой займет свое место под обручем, котел с чеканным рисунком или алюминиевый тазик будет водружен на очаг, хозяйка юрты начнет колдовать над чаем, душистым и сытным.
...Дорога забежала за ширму горы, и ущелье приняло нас в свой мир. Рыжий грунт дороги пропорол белоснежные простыни снегов; крутые осыпи с шорохом сбрасывали набухшие сугробы. Росла впереди огромная каменная черепаха. Зелено-бурая, она не уступала грузностью форм настоящей, только оказалась с двухэтажный дом. Мелькнула на ее боку белая вязь «соёмбо» — пожелания счастья; дорога прыгнула еще выше, кажется, к самому урезу облаков над Цагаан-Даваа — Белым Перевалом. И вот мы летим вниз — к тихой-тихой долине, полной талой воды, покоя и жизни. Умолк мотор, ничто не мешает слышать сквозь посвист скорости мощный птичий грай. У дальнего края долины голубеет, синеет, золотится ширь воды. Там реют черные «галочки» и белеют на воде десятки лебединых семейств.
