опускает взгляд на сплетение проводков.
Директор Гардинер вылетает на сцену и говорит в микрофон:
– Хорошо, мистер Уэйт, спасибо за то, что высказали свое мнение. – Его обиженный тон вызывает новый взрыв смеха. Он смотрит на свои стариковские часы. – Полагаю, все это слегка затянулось… Очень хорошо. Все свободны.
У тебя неприятности? – спрашивает Люк, подойдя ко мне в коридоре несколькими минутами позже.
– А ты как думаешь?
Люк, качая головой, шагает в ногу со мной.
– Какой у тебя урок?
Я показываю ему свое расписание, и его светлые брови взлетают ко лбу.
– Ты все еще изучаешь этот предмет?
– Ну да.
– Но это же так… так бесполезно.
– Ага, ага, te futueo et caballum tuum, – говорю я, и он чуть не лопается от смеха, подобно маленькому ребенку. Я учу его ругаться на латыни, и «да пошел ты и твоя лошадь заодно» – любимое его ругательство.
– Ну серьезно, почему бы тебе не взять испанский, или французский, или еще что-нибудь в этом роде? Или не заняться изучением искусства вместе со мной?
– Люк. У нас с тобой пять общих предметов.
– И что с того?
– И ты уже уговорил меня на психологию.
– Но ведь мисс Уэллс лучшая. Она еще и наша классная руководительница.
– О’кей. Значит, пять предметов и классная руководительница.
– Ну и что с того! Займись искусством.
– Не думаю, что это хорошая идея.
Я не смогу нарисовать что-нибудь даже под страхом смерти.
Когда я прихожу на третий урок, мистер Райвас закрывает газету и поправляет галстук-бабочку в тонкую полоску. Он выглядит как актер, работающий по системе Станиславского и готовящийся к исполнению роли преподавателя, вот только делает он все неправильно и кажется профессором из девятнадцатого века, а не современным учителем в старшей школе.
– Сайерс, – произносит он официальным тоном.
– Один и единственный. – Я обвожу взглядом пустой класс. Похоже, никто, кроме меня, не записался на углубленную латынь, и это очень странно, потому что из всех языков, что мне известны, латынь – самый, наверное, интересный.
– Ну и как ты провел лето? – спрашивает меня мистер Райвас по-латыни.
– Хорошо, – отвечаю я ему на английском. – Я был в Париже, но там скучно, потом рванул в Испанию, и это оказалось еще скучнее. А вы?
– Хмм. – Оy поглаживает бороду с проседью. – Моя машина сломалась, и потому я ездил в «Таргет» [2] на автобусе. Это было интересно.
Я хихикаю. У него хорошее, тонкое чувство юмора.
– Забавно.
– На латыни.
– Istud ridiculum est.
Он поправляет мое произношение, и я возражаю, говорю, что тут трудно быть в чем-то уверенным, и он улыбается мне и кажется довольным.
– Ну что, готов нырнуть в занятия с головой? – Он вручает мне учебник и расписание уроков, и скоро я начинаю путаться в спряжении глаголов и делаю это до тех пор, пока мой телефон – такой же ярко-красный, как и моя машина, – не начинает вибрировать на углу стола. Я получаю несколько эсэмэсок от отца:
Новая квартира.
Посмотри!
Листаю фотографии. На них обычная мечта холостяка – все такое модерновое и серебряное, со множеством окон, занавески же отсутствуют. Мой взгляд цепляет что-то за стеклянной от пола до потолка стеной.
Я пишу:
Это ОКЕАН?
И он отвечает:
Как насчет того, чтобы сходить в воскресенье в кино, и я все расскажу. Можем пойти в Риалто. Ты же любишь их места на балконе.
Ага. Тогда мне было десять лет. Мои большие пальцы зависают над экраном. Не уверен, что хочу пойти с ним в кино. Меня не радуют наши с ним развлечения, плюс к этому на выходных будет несколько школьных вечеринок. Но я не виделся с ним уже больше месяца.
Я все еще решаю, как поступить, когда у меня появляется чувство, будто за мной наблюдают, и не по-доброму. Поднимаю глаза и вижу старика, волком глядящего на меня из коридора. Он, неодобрительно пыхтя, вваливается в класс походкой копа из торгового центра. На поясе у него бренчит миллион ключей.
– Я могу вам чем-то помочь, мистер Элдерс? – спрашивает мистер Райвас.
– Этот ученик пользуется сотовым во время урока? – вопрошает старик.
– У меня все под контролем, – чинно отвечает мистер Райвас. – Но благодарю вас.
Старик с самым что ни на есть хмурым видом выходит из класса.
– Кто это был?
– Новый помощник директора.
– Он что, не знает, кто я такой?
– Сайерс. – Мистер Райвас смотрит на меня с легким неодобрением.
– Что? – Но я тут же понимаю, что он имеет в виду, и потому переспрашиваю на латыни: – Он не знает, кто я такой?
* * *
Перед звонком с последнего урока проскальзываю в задние двери, продираюсь сквозь толпу учеников и запрыгиваю в мой автомобиль с откидным верхом. Рядом нет никого, кто возражал бы мне, и потому я опускаю крышу и стремительно мчусь по моему городу. По мосту, мимо Уэйтовской библиотеки и площади и максимально быстро добираюсь до кованых железных ворот на границе моего района.
Сидящий в будке охранник кивает мне и открывает ворота, и я еду по извилистой дороге к моему дому. В детстве мы с Люком называли его замком, возможно, потому, что архитектор взял за образец настоящий замок во Франции. В детском саду, когда Люк пытался построить такой дом из «Лего», ему не хватало деталек. И он злил других детей тем, что забирал себе все башенки. У него всегда получалось что-то чудовищно-радужное, но в действительности Уэйт-Хаус – это чистота линий.
Белый камень.
Синяя черепичная крыша.
Все окна симметричны, все кустарники – аккуратные квадраты или идеальные круги.
Нажимаю на кнопку на дистанционном пульте. Открываются еще одни ворота, и я еду дальше по обсаженной деревьями подъездной дорожке к месту для парковки, вылезаю из автомобиля и иду по безупречной зеленой лужайке. Тут есть беседка, фонтаны, английский сад, греческие статуи, а на самом краю владений – густой лес. Моя мама каких только мероприятий здесь не устраивала, а всего через несколько недель этим займусь я. Мама обещала даже уехать на ту ночь, когда состоится вечеринка по поводу нашего возвращения с каникул, так что я буду здесь главным.
Дойдя до задней двери дома, я сосредоточиваюсь. Мне хочется побыть одному, но надо сначала пройти мимо миссис Марли, а для леди под семьдесят слух у нее просто невероятный.
Иду по мраморному черно-белому клетчатому полу большой комнаты – пока все хорошо, – вхожу в длинный арочный зал и почти добираюсь до лестницы, когда слышу:
– Сайе, солнышко? Тебе что-нибудь
