Впрочем, поиск поиском, а посуда из глины, привычная и удобная, не уходит из быта. В лавочках мастеров, что рядом с базаром, по-прежнему крутят на гончарном круге пиалы, горшки, кувшины. И до чего естественно, органично смотрится в разноцветье базара — среди сизого, зеленого, желтого винограда, красных стручков перца, охапок зелени — скромный блеск глиняной посуды! Конечно, на этих кувшинах и горшках не увидишь сейчас «оберегов» — значков, которые ставили старые мастера, желая преумножить воду и пищу, уберечь от «дурного глаза». Но плавные линии сосудов до сих пор напоминают о том, что испокон веков посуда была символом женского созидательного начала...
На прощание усто Умар взял в руки золотое, как солнце на закате, блюдо и прочитал коричневый орнамент букв:
— «Приходите к нам в гости, будем есть плов с этого блюда... Как съедите плов, скажите спасибо... Как хорошо после плова зеленый чай попить из голубого чайника... Чтоб улыбка не сходила с наших лиц и чтоб всегда был мир».
Стихи были усто Умара.
С крыши высотной гостиницы «Самарканд» виден весь город. Виден подробнее, четче и ближе, чем с вершины Чупан-ата, куда поднимаются всякий раз, чтобы взглянуть на фиолетовые отроги Тянь-Шаня, разлив и отмели Зеравшана, на бег желто-серых сглаженных холмов, ныряющих в море зелени...
Отсюда легко проследить, как море это дробится на волны-улицы, обсаженные чинарами, карагачами и платанами. Они бегут вдоль двух-трехэтажных домов, обтекают купола мавзолеев, сверкающие стеклом плоскости современных зданий и гаснут у стен Регистана, возле старого города.
...Крыша к крыше, плоские, коричневато-серые. Где-то там между ними тянутся коридоры улиц Иттифак и других, таких же узких, закрытых с обеих сторон глиняными дувалами. Видны прямоугольные дворы с пятнышками зелени. Внутренние заборы пристраиваются под прямым углом друг к другу, и весь квартал, очерченный улицами, кажется сложным геометрическим орнаментом, вылепленным из глины.
Каждая ячейка орнамента «соткана» из материалов, что давала человеку природа. Из лессовой глины изготовляли сырцовый кирпич, возводили глинобитные стены. Тополь шел на конструкции стен и кровли. Штукатурили глиной с саманом. Обычно дом ставили без фундамента, без цоколя, а уж если делали цоколь, то очень низкий — из булыжника или жженого кирпича. Плоскую крышу сооружали из мелких горбыльков, камышовой плетенки, земляной засыпки и покрывали глино-саманной обмазкой. Для отвода воды с крыши приспособляли керамические трубы — кувур.
На монументальное строительство — медресе, бани и т. п. — шел жженый кирпич квадратной формы. Совсем недавно на раскопках Афрасиаба, древнего городища Самарканда, археологи нашли лечь для обжига кирпича — она работала в VIII веке. Кирпичный цех располагался на площади свыше ста квадратных метров. Это говорит, что размах производства был немалым.
Глиняный дом — детище среднеазиатской земли не только потому, что он создан из ее плоти. Есть в нем складывавшаяся веками целесообразность формы, линии и материала. Под бездождным среднеазиатским небом глина, даже необожженная удивительно долговечна. Как долговечна оказалась, например, каменная соль в условиях Сахары: недавние раскопки показали, что древний город, построенный из глыб каменной соли, простоял в пустыне столетия. К тому же глина словно аккумулирует прохладу. Заходишь в дом как в тенистую рощу. А есть ли что-нибудь более необходимое человеку, когда он задыхается от жары, чем прохладная комната и глоток свежего воздуха? К глиняному дому несложно пристроить в случае необходимости и новые комнаты. Плоская крыша, где сохнут на солнце фрукты, затененный айвон — терраса вдоль стены, окна и двери, открывающиеся не на пыльную улицу, а во двор, где течет вода, вьется виноград, зеленеет чинара, где крутится хозяйка у тандыра, — все детали органичны, не случайны. Пожалуй, здесь есть над чем задуматься архитекторам, которые работают над новым обликом среднеазиатских городов...
В руках мастеров прошлого глина стала универсальным материалом. Быть может, отсутствие широкого выбора (лесом и камнем эти земли не богаты) толкало строителей на поиски новых возможностей, казалось бы, такого простого, даже примитивного, но на самом деле неисчерпаемо богатого материала. Не случайно работа с глиной породила десятки профессий. Гилкор владел всеми традициями национального зодчества, работал как архитектор, строитель и реставратор, возводя и восстанавливая глинобитные или кирпичные стены жилых домов, медресе, мечетей, бань. Ганчкор резал по ганчу (1 Ганч — среднеазиатское название вяжущего материала, который получают, обжигая природную смесь гипса и глины. Ганч употреблялся для архитектурной отделки помещений в богатых домах.), отливал ганчовые решетки и просто штукатурил. Кстати, о «просто» штукатуре ходил среди глиняных дел мастеров рассказ, как поспорили два ганчкора: чье мастерство выше? Отделывали они одну комнату. Резчик украшал резьбой стены своей половины, а штукатур работал на своей. И что же? Выиграл штукатур. Он отполировал стены так, что в них отразилась резьба, которую нанес его соперник...
Я смотрю сверху на старый Самарканд, этот глиняный памятник жилой архитектуры прошлого, и вижу, как расступаются крыши и в разрыве плоскостей — вдруг, как всплеск, как девятибалльная волна, — купол Гур-Эмира... И уже во всей панораме города то тут, то там глаз замечает купола мавзолеев, башни минаретов, порталы мечетей. Гур-Эмир, Рухабад, Регистан, Биби-Ханым, Шахи-Зинда, Ишрат-хана...
Неужели это все та же глина?
Сине-голубое мерцание купола Гур-Эмира, торжественная плоскость пештака-портала, разрезанного стрельчатой аркой, белое кружево решетки, огораживающей усыпальницу Тимуридов, обещали красоту и чудо. Пройти мимо было невозможно. Я пересекла выложенный плитами двор и остановилась возле группы мальчишек. Они молча рисовали. На тетрадные листки в клетку ложились узоры сине-бело-голубого орнамента, который, казалось, был повсюду: на куполе и стенах мавзолея, на восьмигранной призме и барабане, несущих купол, над арками, расчленяющими в два яруса плоскость фасада...
Рисовать было трудно. Взгляд нащупывал гирих (гирих — буквально «узел»; искусствоведы называют так геометрический орнамент или его исходный элемент) и потом долго не мог выбраться из сложных фигур, заполняющих сетки гирихов, из голубых строчек, из причудливых плетений между арабскими буквами. Но то ли чутье будущих художников, то ли знакомые, виденные с детства мотивы выводили мальчишек из хитросплетения узоров, который создали мастера далекого прошлого, когда ислам запрещал рисовать все живое, и фантазия художников ушла в геометрический и растительный орнаменты.
Изразцы, наборная мозаика, глазурованные плитки, шлифованный кирпич, ковровая мозаика — глина, прошедшая через руки мастеров, блистала радостью в жарком мареве самаркандского дня.
На раскопках Афрасиаба я видела вынутые из земли глиняные черепки. Они лежали на краю глубокого раскопа, тщательно очищенные, сложенные в аккуратные кучки на распластанной, присыпанной песком газете. Археологи обрадовались, когда мелькнул блестящий голубой осколок — еще один факт, еще одно подтверждение того, что культура глазурованной керамики была хорошо известна в Афрасиабе. Она переживала свои взлеты и падения, но в XV веке в Самарканде вспыхнула особенно ярко...
Под сводами Гур-Эмира было прохладно. В боковых галереях стояла плотная, ощутимая тишина, и стены — глина, обращенная в камень, — хранили ее. Вдруг гортанный сочный звук полоснул тишину. Он отразился от высоких сводов, и вся усыпальница наполнилась воркованием голубей. Ощущение торжественности и отрешенности исчезло, и, не сдерживая более дыхания, я вступила в главный зал.
Переплеты строительных лесов уходили в высоту. Фигуры реставраторов чернели под самым куполом, а стены усыпальницы уже сияли первозданным великолепием.
Широкие ленты арабских надписей. Панель из плиток зеленоватого оникса. Сталактитовый мраморный карниз. Живописные панно, подобные золототканым коврам. Рельефы из папье-маше. Стены плавно, парусами, переходили в купол. Он весь переливался золотым, синим, красным, черным орнаментами. Только кое-где виднелись темные пятна с полустершимся рисунком и темные рельефные детали — их можно было разглядеть, лишь поднявшись на самые верхние леса. По ним-то, этим полустершимся рисункам, художники и восстановили весь рисунок.
Это была долгая и трудная работа, и сейчас я видела уже ее окончание. Точнее — окончание окончания. Потому что слишком многое предшествовало росписи внутреннего купола: реставраторы работали над Гур-Эмиром с 1945 года. Еще не так давно его знаменитый купол, видный в городе отовсюду, блистающий сейчас то голубым, то серым, то сиреневым светом, походил на голову лысеющего старца: около половины облицовки его и восьмигранника уничтожило время.
