Надо сказать, что искусство глазурованной керамики и облицовки зданий, достигшее в средние века наивысшего расцвета, к концу прошлого века почти заглохло. Чтобы восстановить его, нельзя было не знать, как работали мастера в конце XIV века и в XV веке, во времена Тимура и Улугбека, во времена расцвета Самарканда, когда, как символ его могущества и богатства, поднимались невиданной дотоле красоты стены мечетей, медресе, усыпальниц, мавзолеев. Одна, к примеру, деталь: техника облицовки минаретов. Как мастера добивались того, что суживающиеся кверху минареты покрывались и вверху и внизу одинаковым количеством рядов одинаковых по размерам плиток? Ведь длина окружностей у основания минарета и у вершины различна. Удалось выяснить, что мастера варьировали ширину швов.
Искусство прошлого и связанное с ним производство глазурованной керамики было возрождено уже в наше время. Для целей реставрации. Для монументального строительства. Человек, зная стекло и пластик, не хочет отказываться от глины...
Внешний купол Гур-Эмира огромен — лишь высота его двенадцать с половиной метров! С земли он не кажется громоздким, верно, оттого, что разбит на ребра. Их шестьдесят четыре. Но можно представить, каким необъятным казался он тем, кто на большой высоте, под сильным ветром и палящим солнцем восстанавливал уникальный по сложности рисунок. Положенные вновь глазурованные кирпичики трудно сейчас отличить от сохранившихся древних фрагментов. Чтобы представить смелость и скрупулезность, коих требовала эта работа, достаточно взглянуть на художников, занятых сегодня реставрацией внутреннего купола.
...Дождавшись, когда стихнет порыв ветра, мастер раскрывает книжечку с листками сусального золота, режет трепещущий листок и быстрым движением накладывает золото на покрытую лаковой краской деталь орнамента. Закладывает лапкой-кисточкой из беличьего хвоста. Художник делает это привычно и просто, он не думает о высоте, на которой работает, о шатких скрипучих лесах. Он свесил ноги в пустоту — где-то глубоко внизу остались мраморные намогильные плиты Тимуридов, подтянулся, чтобы достать кисточкой рисунок, — и еще один золотой штрих лег на свод...
Казалось бы, кто оценит идентичность рисунка, скопированного с полустершихся линий? Но в этой точности, в точности места и цвета каждого глазурованного кирпричика, ложащегося на купол, как бы материализуется время, когда жили Тимур и Улугбек и творили мастера наборной мозаики, такие, как Мухамед сын Махмуда из Исфагана, чье имя было вплетено в мозаичные украшения на входном портале мавзолея с сына Тимура.
По улицам Самарканда метался ветер. Он был сухой, жаркий и пыльный — дыхание земли, на которой стоял город. Пыль, примчавшаяся с выжженных холмов Афрасиаба, окутывала маревом улицы, тут шила яркие краски минаретов и мавзолеев, но через мгновение стены, покрытые майоликой, вспыхивали снова.
Верно, в такой миг увидел и запечатлел на полотне Петров-Водкин знаменитую Шахи-Зинду. Купола усыпальницы, желтовато-палевые, словно вырастают из желтовато-палевого холма. Голубые изразцы блеклые, как знойное небо и лицо юноши чуть темнее земли и куполов. Только его глаза, черные, живые, не затянуты дымкой зноя и пыли. Все вышло из этой земли и неразрывно с ней...
Под стенами Шахи-Зинды, в небольшим домике, пахло глиной. Она лежала, прикрытая влажной тряпкой. Крутился гончарный круг. Руки мастеров мяли еще бесформенные куски. Сохли рядами на полках блюда и игрушки. От печки-пиалы тянуло теплом. Под куполами Шахи-Зинды работали глиняных дел мастера.
Л. Чешкова, наш спец. корр.
Бразилия: штрихи к портрету
Когда заходит речь о Бразилии, трудно обойтись без традиционной формулы, утверждающей, что «Бразилия — это страна контрастов». Контрасты действительно имеются. И пожалуй, самые разительные на нашей планете. Одни граждане этой страны водят в небесах реактивные лайнеры, делают пересадки сердца и строят атомную электростанцию, другие не подозревают до сих пор о существовании колеса, письменности и добывают огонь трением деревянных палочек друг о друга. Одни граждане этой страны покупают роскошные лимузины за сорок тысяч крузейро. Другие за четыре крузейро моют их. Одни строят роскошные дворцы на Копакабане, другие живут в них. Все это верно, но всего этого мало, чтобы понять характер и заглянуть в душу бразильца. ...Однажды я остановил машину на одном из перекрестков Рио-де-Жанейро, чтобы спросить, где находится переулок Мигель Перейра. Первый же прохожий сказал, что мне следует повернуть направо. Его перебил другой, утверждавший, что мой переулок находится за углом налево. В спор вмешался третий, предложивший мне вернуться на два квартала назад. Сзади уже нетерпеливо гудели два «фольксвагена», и полицейский, подошедший поинтересоваться причиной заминки, заявил, что разыскиваемый мной переулок находится в трех кварталах впереди. Вышедший из соседней парикмахерской мастер с намыленной кисточкой в руках заметил, что проехать вперед невозможно: улица разрыта. Тогда газетчик из близлежащего киоска посоветовал мне идти пешком, заявив, что он присмотрит за машиной. Я собрался припарковать ее к обочине, но не мог этого сделать, так как ветровое стекло было закрыто двумя полуголыми негритятами, вдохновенно удаляющими с ветрового стекла несуществующую пыль. Прошло еще несколько минут, движение на улице было парализовано метров на триста в обе стороны, пока я выяснил, что переулок Мигель Перейра находится на другом конце города.
Я пал жертвой собственного легковерия, я забыл о фанатичном доброжелательстве и гостеприимстве «кариокас», как зовут жители Рио. Кариокас, вероятно, воплощают в себе наиболее характерные черты «стопроцентного бразильца». Того самого, с которым вы сталкиваетесь, ступив на землю этой доброй и щедрой страны. Который через мгновенье после знакомства тащит вас выпить с ним кофе, через полчаса приглашает к себе домой, а расставаясь, обнимает вас с сердечностью закадычного друга. Впрочем, не забывайте, что если он назначил вам деловое свидание или дружеский «междусобойчик» «ровно в полдень», то не следует понимать это приглашение буквально и появляться в условленном месте ранее половины первого: в этой стране, шумной и безалаберной, никто никуда не торопится и никто никогда не приходит вовремя.
Но когда вы встретитесь со своим новым другом, забудьте обо всех остальных делах, запланированных на этот день: дружеская беседа затянется до вечера либо до утра. Потому что нет для бразильца занятия слаще, чем задушевный разговор за кружкой пива или рюмкой лимонной водки. Из этого, впрочем, не следует делать поспешный вывод о пристрастии кариокас к спиртному: в этой стране, где бутылка водки стоит втрое, а некоторые сорта и впятеро дешевле билета в кино, за пять лет я не встретил и пяти пьяных. На последнем карнавале — шумном и буйном народном празднике, длящемся четыре дня и четыре ночи подряд, я видел всего лишь двух мертвецки пьяных граждан. Оба были американские туристы.
Невозможно в нескольких словах набросать, хотя бы эскизно, портрет рядового бразильца. Но из десятков штрихов, особенностей и деталей, рисующих его, хотелось бы выделить самые главные: дружелюбие и оптимизм. И это кажется особенно удивительным, когда вспоминаешь, как трудно живется этим людям, которые обладают удивительной и счастливой способностью хмелеть от стакана пива, веселиться на пустой желудок и прятать свои заботы и боль, свою неустроенность и отчаяние под маской веселья и беззаботности. Может быть, они великие притворщики, а может быть, великие жизнелюбы. Публикуемые в этом номере журнала очерки о Бразилии и бразильцах не могут претендовать на энциклопедический охват всех особенностей и примет, отличающих эту нацию от других. Но все же они помогут получить некоторое представление о том, что за люди бразильцы.
И. Фесуненко
Окно на Копакабану
Рио-де-Жанейро — украшение континента. Копакабана — украшение Рио-де-Жанейро. Таково непререкаемое мнение бразильцев. Это город в городе, живущий своей собственной, отличной от остальных районов жизнью.
Сегодня невозможно себе представить Рио-де-Жанейро без Копакабаны. Еще труднее себе представить, что этот район, где землю нынче выкраивают с точностью до сантиметра, относительно недавно вообще не входил в черту города и представлял собой бросовую, незаселенную сушу, точнее — песчаные отмели, заросшие пальмовыми деревьями.
Где-то в районе нынешнего переулка Магальяэс стоял домишко врача, признававшего лишь одно лекарство — свежий воздух и покой. Район Копакабаны — относительно близкий к городу и совершенно безлюдный — являлся идеальным местом для лечения недугов именно этим методом. Было это в 80-х годах прошлого века. Врача звали Фигейредо Магальяэс.
