Скрипнула дверь: старшая медсестра Причард зашла объявить, что часы посещений окончены, но поразительное сходство Розы и Джулии остановило ее. Лишь молча указав на часы, она продолжила обход.
— Но как же быть с именем? — спохватилась Роза. — Вам подсказать? По-моему, Гарольд — замечательное…
Джулия вновь метнула на Говарда отчаянный взгляд.
— Имена у нас в запасе есть, — вставил Говард, — просто мы никак не придем к согласию. — И сразу понял свою оплошность: Джулия зажмурилась в ожидании новых упреков Розы.
— Джулия, — Роза улыбнулась, глянула на дочь с укоризной, — почему бы тебе хоть раз не уступить мужу?
— Зачем? — вспылила Джулия. — Ты же никогда не уступала!
— Ты устала, родная, — сказала Роза. — Ты всегда злишься, когда устанешь.
— Хочу домой, — прошептала Джулия, уткнувшись в плечо Говарду.
— Подумать только! — Говард сиял от радости, глядя на маленькое чудо — сынишку. — Завтра мы едем домой — всей семьей!
Уолтер Бойд спешить не любил. Они с Мэри проработали в универмаге не один год — он в бухгалтерии, она в отделе нижнего белья и украшений, — прежде чем он начал за ней ухаживать. Мэри же отличалась решительностью и прямотой — уселась, скрестив ноги, прямо на его письменный стол, возле бутерброда с ливерной колбасой, и Уолтер вынужден был представиться, чтобы не остаться без завтрака. Следующей весной, когда Мэри объявила, что беременна, Уолтер удивился лишь через день.
— Правда? — спросил он наутро с рассеянной улыбкой. — Ты точно беременна, Мэри?
— Да черт подери, Уолтер, — отвечала она, — меня третий день с утра тошнит!
При всей мрачности и излишней серьезности Уолтера Мэри любила его за искренность и ум. Он не умел хитрить и не выставлял ее дурочкой, не то что другие. Кроткий, привязчивый, с грустными глазами, Уолтер был надежен, как материк — тоже двигался на дюйм в год.
Лишь случайная беременность могла натолкнуть Уолтера на мысль о предложении, зато он сделал все правильно, как мечтала Мэри, даже кольцо с сапфиром ей подарил. Но вскоре набежала туча, что всюду следовала за Мэри и омрачала ей жизнь. Когда у Мэри случился выкидыш, она рыдала от горя; хотелось кидаться с кулаками на стены, до того жестоко обошлась с ней жизнь. Ей нужно было, чтобы ее ласкали, баюкали, как маленькую, но Уолтер лишь качал головой и выщипывал из карманов подкладку.
— Черт подери, Уолтер, — кипятилась Мэри, — иногда мне кажется, что ты меня совсем не любишь!
Но Уолтер посмотрел на нее такими скорбными глазами, что Мэри рассвирепела, дала ему пощечину. Как смеет он страдать вместо нее?
— Раз, два, три, раз, два, три, — тихонько считал Уолтер, не сводя глаз с секундной стрелки часов.
— Это был мой малыш! — вопила Мэри.
— Раз, два, три, раз, два, три, — бормотал Уолтер. — И мой тоже, раз, два, три, и мой тоже.
Но Мэри не слышала. Уолтер считал, чтобы справиться с горем, — другого способа он просто не знал. И вот однажды утром Мэри проснулась, а он исчез — оказался-таки способен на решительный шаг.
Уолтер смахнул голубые лепестки джакаранды с крыши своего черного «вольво» и сел за руль. Рядом на лужайке садовник подстригал ствол финиковой пальмы. Посидев за рулем, Уолтер слегка кивнул ему. Здесь, в тихом белом квартале Лусаки, может показаться странным, если человек в жару сидит в душной машине и считает на пальцах.
Уолтер подсчитал, сколько прошло времени — недель, дней, часов, — с тех пор как они спали вместе. Цифры не лгут: они с Мэри вполне могли зачать ребенка, но родился он, судя по всему, раньше срока.
От Лусаки до Солсбери четыреста двадцать миль. Если ехать без остановок, можно добраться за семь часов. Надо только решиться.
Грудь у Мэри наливалась каждый раз, когда приносили малютку Джеки. Стоило ей услыхать его писк, из сосков начинало сочиться молоко, а когда малыш оказывался у нее на коленях, на сорочке расплывались два больших пятна.
— Я сама, — сказала она медсестре, принесшей ребенка.
Сестра поспешила прочь, подошвы туфель поскрипывали на линолеуме, Мэри проводила ее надменным взглядом.
— Ах ты, постреленок! Мама не могла тебя дождаться. Разбухла, как два воздушных шарика! Мама сейчас лопнет!
Весь день она думала о малыше. Видно, с этим ребенком ее свела судьба. Малыш, которого она родила, предназначен кому-то еще, а крошка Джеки — ей. Наверное, матери Джеки больше подойдет существо в инкубаторе.
— Джеки, хочешь, давай убежим? — шепнула Мэри. — Мне кажется, мы созданы друг для друга. А ты как думаешь?
Когда через несколько минут зашел доктор Андерберг, Мэри улыбалась.
— Ну и дела! — воскликнул доктор. — Мэри, вы вся светитесь!
Мэри хихикнула.
— Да бросьте!
— Вас просто не узнать!
— Этот малыш — лучшее лекарство, — просияла Мэри.
Доктор вдруг посерьезнел.
— Да… К счастью, завтра, когда он поедет домой, вы уже будете нянчить своего сынишку.
— Завтра? — переспросила Мэри.
— Да, — подтвердил доктор Андерберг. — Его маму пора выписывать.
После минутного замешательства Мэри испуганно улыбнулась и попросила:
— Можно мне ее поблагодарить? Можно? Так хочется сказать ей спасибо!
— Сказать спасибо? — осторожно повторил доктор. — Просьба весьма необычная, но почему бы и нет?
— Какая палата? — спросила Мэри. — Я сама зайду.
Джулия подняла голову. Коренастая женщина семенила к ней по палате, шажок за шажком. Растрепанные, мышиного цвета волосы, стыдливый румянец на щеках, глупая улыбка.
— Я пришла проведать маму малыша. — Мэри неловко хохотнула.
— Как ваш сынишка? — спросила Джулия.
— Хорошо. — Мэри чуть скривилась. — Но крошка Джеки — просто прелесть! Я так его люблю!
Джулия вздрогнула, но заставила себя вежливо улыбнуться. Мэри прикрыла рот рукой, как школьница.
— Скорей бы домой. Вы тоже, наверное, ждете не дождетесь, — обронила Джулия.
Мэри кивнула, сглотнула.
— Нельзя ли, — начала она, — покормить его еще разок до вашего отъезда?
Джулия хотела отказать, но взяла себя в руки.
— Я поговорю с врачом, — уклончиво ответила она, подозревая, что гостья может обидеться.
Мэри собралась уходить, на прощанье пожала Джулии руку. Джулия заметила, что ногти у Мэри обкусаны в кровь, а губы дрожат.
— Палата триста три, — сказала нараспев Мэри и на цыпочках вышла за дверь.
Спустя два часа на горизонте догорало солнце. Уолтер поставил машину под одиноким молочаем. Капля ядовитого сока сползла по стеклу. Когда Уолтер заснул, дорогу перешло стадо жирафов; ступая на длинных ногах, как на ходулях, по нагретому асфальту, они грациозно пригибали головы, чтобы не задеть телеграфные провода.
Снилось ему, что он и Мэри в райском саду. Огромные белые птицы с изящно изогнутыми клювами кричат в зарослях, а они с Мэри идут по извилистой тропке. С обеих сторон тропинки растут деревья, подстриженные в форме фламинго.
— Я беременна, — сказала Мэри.
Сон стал похож на явь: она и в самом деле призналась ему в саду.
— Откуда? — изумился Уолтер.
— Трахались по три раза на дню — вот откуда. — Мэри улыбнулась задорно, по-девчоночьи. В этом вся Мэри: тридцать шесть лет, а разговаривает, как проститутка.
— Что же теперь делать? — спросил Уолтер, хотя ответ знал. Порядочные люди в таком случае женятся.
— Но ты меня любишь?
— Наверное. Пожалуй. Отчего ж не любить?
Мэри, вскрикнув, бросилась ему на шею. И вот они, муж и жена, гуляют по кейптаунскому парку: Уолтер в соломенной шляпе, пиджаке и галстуке, Мэри подставляет солнцу колечко с сапфиром, пуская зайчики в суровое бронзовое лицо бурского героя, окаменевшего посреди бассейна с золотыми рыбками, меж четырех фонтанов. Тротуар раскален. Мэри, скинув сандалии, прыгает в бассейн, под фонтан, белое льняное платье липнет к телу. Мэри кривляется под струями воды, визжит и отплевывается, трясет мокрыми волосами, вышагивает важно, как герцогиня, — смешная, мокрая до нитки, с блестящим на солнце животом.
Уолтер застыл у бортика неподвижно, как статуя бурского героя.
— Иди сюда, Уолтер! Плюнь на все и прыгай! — крикнула Мэри.
Уолтер смотрел на беременную жену: что возьмет верх — его самообладание или ее озорство? Наконец, решив, что Мэри — его спасение, лекарство от скуки, он скинул туфли и, подбросив в воздух шляпу и пиджак, влез в бассейн. Мэри — его освободительница. Возблагодарив судьбу, он заключил жену в объятия.
Старички и старушки на скамейках брезгливо морщились при виде столь вопиющего хулиганства в общественном саду. Досталось от этих дурачеств и бронзовому буру: соломенная шляпа Уолтера ухарски сидела у него на голове. Уолтер хохотал до слез, а Мэри корчила рожи нахмуренной пожилой даме.
