но перекладины оказались влажными и скользкими, и я упал и подвернул лодыжку. Я лежал на земле, схватившись за больную ногу, а мама бросилась ко мне. Трудно описать тот звук, с каким ее кожаные туфли торопливо ступали по влажной земле: какой-то влажный, лощеный стук. Лет десять спустя я шел по школьному двору, и мимо меня пробежала девочка. Видимо, в такой же обуви, и в тот день тоже шел дождь, потому что из-под подошв у нее доносился точно такой же звук.
Помню, что тогда я поднес кулак к губам, и рот наполнился леденящим вкусом крови.
* * *
Папа.
Каждый год на Рождество он сажал нас в машину и катал по округе, чтобы мы полюбовались праздничным убранством соседних домов и улочек. Мама наливала нам с собой полный термос горячего шоколада, и мы медленно скользили по улицам, сжимая в руках эмалированные кружки, выглядывая в окна и что-то воркуя себе под нос. У нас тогда было туго с деньгами, и папа не видел смысла в том, чтобы целую субботу распутывать нескончаемые праздничные гирлянды, вместо того чтобы сыграть в гольф или посмотреть его по телевизору.
– С улицы они все равно выглядят лучше всего, – заметил он однажды. – Так зачем тратить время и деньги на то, чтобы услаждать соседей, когда можно самим прокатиться по району и полюбоваться на их украшения совершенно бесплатно?
Пожалуй, в какой-то логике ему не откажешь.
Муниципальные дома всегда были украшены по высшему разряду и не шли с остальными ни в какое сравнение.
– И откуда они только деньги берут, – обычно ворчал папа, а потом кивал на гигантского надувного Санту с восторженным: – Мальчишки, смотрите!
Но самый красивый дом мы оставляли напоследок. Стоял он в тупике, в конце 60-й улицы, длинной, прямой, окруженной с обеих сторон приземистыми особнячками. В самом дальнем углу, стоило только завернуть на улицу, в глаза сразу бросалось большое бунгало. Именно оно каждый год сильнее прочих радовало своим убранством. По легенде там жила пожилая бездетная пара, которая каждый декабрь щедро украшала свой дом, чтобы привлечь окрестных детишек. Супругам, дескать, хотелось, чтобы их помнили, пусть даже и чужие дети.
– Ну что, Сэл, готов? – спрашивал папа и включал поворотник. Сэл в этот миг не помнил себя от радости. Не знаю, оттого ли, что мы подъезжали к дому, или потому, что папа его выделял.
У дома тянулась вверх огромная, с телеграфный столб, ель, увешанная электрическими гирляндами, которые сверкали и перемигивались. Посреди лужайки стоял привычный рождественский вертеп, окруженный толпой зеленых и красных эльфов в башмаках с загнутыми кверху носами. Над гаражом высился огромный Санта-Клаус верхом на груженных подарками и украшенных колокольчиками санях с запряженным в них быстроногим оленем Рудольфом. Тропинки украшали карамельные тросточки, вход охранял снеговик, а все до единого окна подсвечивались электрическими гирляндами разных форм и расцветок. По фасаду дома проходила яркая белая гирлянда – она очерчивала контуры дома, дверей и окон. Если смотреть на такую несколько секунд неотрывно, а потом крепко зажмуриться, то перед глазами проступят очертания дома. Всякий раз, когда мы с Сэлом брались рисовать на бумаге домики, у нас неизменно получалось то самое бунгало в конце тупика, опутанное сверкающей сетью гирлянд. Интересно, забыл ли он об этом – или нет, как и я.
Еще я помню маму, сидящую рядом с папой. Он обнимает ее одной рукой, а другой придерживает руль. Они сидят на кожаном диванчике, какие часто встречались в автомобилях пятидесятых годов. Мамина голова покоится у папы на плече. Воротник у него поднят, и он покачивает головой в такт рождественским песням, которые крутят по радио. Кожа его еще не изрезана морщинами.
Вот только винтажного автомобиля у нас никогда не было, как и кожаного диванчика – так сказал папа, когда я впоследствии его обо всем этом расспрашивал. Быть может, эта картинка врезалась мне в память, когда я увидел обложку какого-то музыкального альбома или старый фильм, а то и вовсе сон. Но я помню эту сцену во всех подробностях и готов поклясться на Библии, что я вовсе ее не придумал, я помню ее так же отчетливо, как скрип шин на снегу и аромат, разливавшийся в воздухе, стоило только открыть подарочную коробку шоколадных конфет рождественским утром.
И я всегда буду верить, что все было в точности так, как подсказывает память.
2003
Когда мы с Анной познакомились, она встречалась с парнем. Во всяком случае, поначалу. Насколько я помню, на лето он улетел в Австралию, но это была туманная история, а подробностей я у нее никогда не спрашивал. Как-то раз девчонки в комнате для персонала завели разговор о том, что ни разу не видели их вместе. Одна даже сказала, что сомневается в его существовании. Но Лиза, подружка Анны, быстро заткнула всем рты.
– Они расстались, – пояснила она, но рассказывать о причинах наотрез отказалась. – Но он и впрямь существует.
Анна была не из тех, кого заботит чужое мнение. Я сразу обратил на это внимание. Как и на то, как она мне представилась в мой первый рабочий день. Даже в неприглядной форме работников кинотеатра она невольно цепляла взгляд. Девчонки звали ее дурнушкой; лицо у нее и впрямь было необычное, а в его угловатых чертах угадывались дерзость и сила, но напрочь отсутствовало изящество. Я в жизни таких лиц не видел, и пускай всякий раз, когда Анна выходила из комнаты для персонала, там вспыхивали жаркие споры о ее внешности, я в них никогда не участвовал. Меня она ни капельки не смущала.
Мы с ней распахнули двойные двери в кинозал. Не помню, какой тогда шел фильм, но все билеты были раскуплены, а когда начались финальные титры, мы прижались к дверям спинами, дожидаясь, пока поток зрителей не выплеснется наружу.
– Привет, меня зовут Анна, – представилась она и протянула мне руку. – Ты тут новенький, да?
Помнится, я что-то робко промямлил в ответ, сжимая ее ладонь. Мало кто из девятнадцатилетних может похвастаться привычкой пожимать руки при знакомстве, но Анна, как я уже говорил, разительно отличалась от всех. Не помню, как я взял у нее номер телефона, но жизнь ведь и состоит из череды крошечных побед, которые напрочь стираются из памяти.
Во время следующей смены мы снова встретились. Я переступил порог служебной комнаты без окон и увидел, что Анна сидит за столом с книгой и бутылкой воды. Она коротко мне улыбнулась и опустила взгляд на страницу. Следом в комнату проскользнул