Нет, пассажиров все-таки хватились, но опять же, не сразу, а дня через два, когда подошла пора столичным гостям выступать на семинаре. Однако напрасно ждали там свежих мыслей о международных кредитах: не дошли эти свежие из степи – больно далеко, да и привезти их некому. Подумали в городе N., да и решили, что перехватили гостей по дороге – где-нибудь в Воронеже: там тоже собирались про валютный фонд поговорить. А нет гостей, и проблем с выступлением нет! И в городе N. о свежих мыслях тут же забыли.
А здесь, в степи, штаб заседал до самого вечера и многое, многое успел обдумать и решить. На ужин выдали по картошине и сухарику, зато лаврового листа было – ешь не хочу. Ночь прошла относительно спокойно. А поутру появились в поезде и первые штабные распоряжения.
Под страхом отлучения от вагона-ресторана пассажирам предписывалось: а) сдать все имеющиеся на руках съестные припасы, включая семечки, жевательную резинку и витамин С в драже; б) в одном купе больше четырех не собираться; в) после десяти часов вечера из вагона не выходить.
Распоряжение начальника штаба развесили на видных местах и просигналили к завтраку.
– Нет, господа, так дело не пойдет, – заметил Прохоров, лично наблюдавший за раздачей питания гражданским лицам в полевых условиях. – Вот ты, например, куда прешь? – выхватил он из толпы какого-то депутата не депутата, а в общем, вполне приличного гражданина в костюме-тройке и с галстуком на интеллигентной шее. – Ты почему, щучий сын, очередь не соблюдаешь?
– Мне можно и без очереди! – взвился владелец интеллигентной шеи. – Я – председатель фракции левых сил в правом крыле партии аграрников-индивидуалистов на платформе патриотов-социалистов…
– Сейчас ты у меня, патриот, и сам вместо завтрака на платформе окажешься! – взревел начальник штаба, не дослушав гражданскую штафирку и до середины. – Развелось вас тут, всяких левых… А ну, становись в общий строй, пока рациона не лишили!
С шеей заворчал, недовольный, но подчинился. А Прохоров отправился в вагон-ресторан, куда срочно вызвал штаб в полном составе.
– Нехорошо получается, – сказал Прохоров хмуро. – Никакой дисциплины, ядрена вошь! Прямо хоть от питания отключай, паразитов.
– Так ведь – депутаты! Что с них возьмешь? – подал голос Илья Степанович, и сам при депутатском удостоверении. – Вот вы бы у нас на заседании побывали!..
– Я пока что на своем месте сижу и менять его не собираюсь, – отрезал Прохоров. – А вот с тобой, друг мой ситцевый, надо бы еще разобраться, чем это ты в октябре девяносто третьего в Белом доме занимался.
– И разберемся. Обязательно разберемся! – подал голос журналист Вертопрахов. И точно, вынул из кармана блокнот и стал в него что-то заносить мелким почерком. Илья Степанович, натурально, побледнел и сказал, что он здесь не причем, в Белый дом даже во сне не заходил, а гражданина с интеллигентной шеей и вовсе не знает.
Начштаба, однако, решил это дело так не оставить. Поразмышляв в одиночестве, он ближе к обеду вызвал к себе Вертопрахова и продиктовал ему очередное распоряжение: а) сдать все имеющиеся в наличии перочинные ножи, иголки, булавки и прочий колюще-режущий инструмент; б) в одном купе больше двух не собираться; в) после семи часов вечера на улицу не высовываться.
Виновные в нарушении данного распоряжения подлежали немедленному заключению в багажный вагон сроком от двух до семи суток.
Ну, депутаты – народ, к распоряжениям привычный: сдали, не собрались, не высунулись. А вот с журналистами, тем более – с железнодорожными проводниками, натурами вольнолюбивыми и своенравными, все обстояло намного хуже. Вдруг замелькали по вагонам какие-то листовки, поползли слухи о рукописном журнале «Тупик», в котором начальник штаба Прохоров был якобы изображен в самом гадком виде – во френче и с усами чуть не в метр длиной, хотя таких усов и в природе-то не бывает. А еще зазвучала по купе бог весть кем сочиненная частушка:
Я на полочке лежуНикого не трогаюВ город N. меня везлиДа не той дорогою!
Короче, кошмар сплошной. Прямо волосы дыбом! Комендантская рота с ног сбилась, разыскивая сочинителя политически вредной частушки, но тот словно всю жизнь в подполье провел – даже писком себя не выдал. Для острастки схватили несколько журналистов из тех, кто под руку подвернулся, и отправили в багажный вагон – на исправление, впаяв каждому по пять суток. А что? Пусть посидят, подумают, обстановку оценят. А там можно будет и отпустить. Но только не всех сразу, а тихо и по одному. Чтобы вредного ажиотажа в народе не было.
Журналистов засадили под арест, однако обстановка в поезде оставалась напряженной. Утром следующего дня Прохоров лично задержал в одном из купе мальчика Гогу, сорока пяти лет, торговавшего из-под полы крадеными сухарями. А в соседнем вагоне Илья Степанович обнаружил подпольную типографию по изготовлению фальшивых талонов на спецпитание категории «А» (лидеры партий и приравненные к ним лица). Впрочем, журналистское расследование, затеянное непримиримым Вертопраховым, ни к чему не привело. В вагоне клялись, что спецпитания и в лучшие времена не видели, а кто здесь талоны по ночам печатает – одному Богу известно.
– А коль не можешь вредителей отыскать, то и не берись! – осерчал на Вертопрахова начштаба Прохоров. – Лучше бы узнал, кто это у вас в шестом купе по ночам лавровый лист под одеялом жрет, аж хруст стоит. Ты ведь тоже там проживаешь?
Столь явное подозрение так расстроило Вертопрахова, что в ту же ночь, с чемоданом сухарей из кладовой, ударился журналист в бега, прихватив половину штаба и человек сто сочувствующих. Как же, клялся наутро замначштаба Илья Степанович, что вроде бы заметил в ночи странные фигуры за окном, и даже якобы крался за беглецами, пытаясь разведать их тайные планы… Но нет, все сочиняет Илья Степанович: ни за кем он не крался по ночной степи, ничего не разведывал. Спал окаянный депутат! А всю историю придумал для того, чтобы избежать страшного в гневе Прохорова, который ведь может и, того… в багажный вагон упечь, суток примерно на пятнадцать.
Но Прохоров, вопреки ожиданиям, репрессий устраивать не стал. Выслушал доклад своего заместителя, зевнул и сказал, щипнув себя за ус:
– Степь, она ведь не купленная… Пусть бегут, пока ноги есть! Сухари целей будут.
Эти слова были восприняты в поезде как руководство к действию. На следующую же ночь сбежали оставшиеся штабные с Ильей Степановичем во главе и сочувствующих человек сорок. А когда еще через день Прохоров решил пройтись по вагонам – подсчитать оставшихся едоков, оказалось, что и сухари для обеда готовить-то не для кого. Так, одна мелюзга по купе сидит: штук пять депутатов да журналистов десятка полтора. Короче, можно и по полсухаря раздать. Все равно скоро разбегутся.
…Глубокой ночью Прохоров сидел в вагоне-ресторане и подсчитывал остатки провианта. Получалось где-то кило картошки на каждого и сухарей штук по пять, а масла растительного, известно, только губы помазать. И так скверно стало начальнику штаба директору Прохорову, так гадко на душе! Словно бы проиграл он сражение под Ватерлоо, и вот теперь сидит, соображает, что лучше сделать: то ли ползком через степь на Корсику уходить, а то ли в женское платье для маскировки переодеться. Словом, настроение гадкое, хоть волком вой или стреляйся из ружья (если бы оно, конечно, под рукою было).
Но ни выть, ни стреляться штабс-директор Прохоров не стал. А вместо этого извлек из личных запасов бутылку «Посольской» и баночку китайской тушенки марки «Великая стена», сварганил котелок макарон по-флотски, щедро налил себе в кружку, зажмурил глаза… Но выпить не успел – вырвалась кружка из рук от неожиданного рывка, свалилась на пол и забренчала в такт набирающему ход поезду.
Всю ночь катилась «сотка» по степи – по направлению к станции Лопушки, то набирая железный ход, а то притормаживая на пару минут, чтобы подхватить очередную партию бредущих по степи пассажиров.
В локомотиве рядом с машинистом сидел почти трезвый мастер Жук, с початой бутылкой «Чарки» в кармане, и рассказывал почти пьяному дежурному Никодимову, сколько стальных «костылей» приходится на километр железнодорожного пути.
– Может двадцать пять тысяч штук запросто уйти, – говорил Жук. – А может – всего две. Это как ты с начальством договоришься. Тут, друг ты мой Никодимов, сплошная математика… Опять же, этот поезд возьмем. Ну, зачем мы с Петровичем-машинистом за ним на локомотиве приехали?
– Так ведь, это… Начальник станции приказал, – вполне твердым голосом отвечал Никодимов. – Сказал, что в следующий раз зарплату не даст, если мы депутатов не отыщем и назад не привезем.
