Бес в ребро
Внук схватил Николая Гавриловича за штанину и теребил ее до тех пор, пока не услышал недовольное:
– Ну, чего тебе?
– А у меня лук. Вот, смотри, – внук протянул деду древнее оружие. – Можешь даже из него пострелять. Один раз. Только смотри, в лягушку не попади.
– Почему? – спросил тот, повертел в руках стрелу из ивового прута и неумело положил ее на тетиву.
– Так ведь жениться придется, – сказал не по годам развитый внук. – А до этого – с бабушкой развестись. Хлопот-то сколько!
– Сейчас это быстро делается, – Николай Гаврилович близоруко прищурился и натянул лук до отказа. – Как там, в сказке? В кого стрела попадет, того я и в жены возьму? Ну-ну…
И пульнул в белый свет, как в дореформенную копеечку.
Стрела блеснула на солнце и унеслась на северо-запад. А Николай Гаврилович вдруг почувствовал, как что-то толкнуло его в ребро. Да нежно так! Как-то сразу жить захотелось, новые коронки поставить – и улыбаться всем подряд. Николай Гаврилович ойкнул и чуть ли не бегом поспешил в дачный домик – переодеваться.
– На пруд, что ли, с внуком собрался? А костюм зачем? – спросила у Николая Гавриловича его супруга Зинаида Семеновна.
– Молчи, старая, – ответил тот, грубо щелкнув немецкими подтяжками. Подхватил пиджак, сел в машину и скрылся из глаз, строго в северо-западном направлении.
В городе он на минутку заскочил домой, взял паспорт с деньгами и устремился по следу судьбы – через сбербанк в сторону Воронежа. Всю дорогу Николай Гаврилович выжимал из «копейки» верные шестьдесят пять, однако цены на бензин его обогнали. Пришлось продать «копейку» за сколько дадут и двигаться на перекладных аж до самого Калининграда.
– Контрабанда есть? – спросили на таможне, и пропустили туриста в анклав, на всякий случай отобрав подозрительные подтяжки. Подхватив левой рукой сползавшие брюки, Николай Гаврилович свободной правой купил билет в Швецию и сел на паром. И всю дорогу разглядывал северо-запад через иллюминатор.
В Стокгольме болели за сборную по футболу и пили пиво по-семейному. Быть пятым лишним Николай Гаврилович постеснялся и ночь провел на вокзале. А утром улетел к берегам туманного Альбиона. Тот оказался и в самом деле туманным, так что никаких лягушек путешественник не разглядел. С неделю он провел на берегах Темзы, выдавая себя за Чернышевского. Англичане сыпали в ладонь мелкие фунты и хором спрашивали у стопроцентного русского демократа: «Что делать?»
– У Абрамовича спросите, – сердито отвечал Николай Гаврилович. – У меня стрела на северо-западе, а вы тут пристаете с пустяками…
И с перелетными гусями улетел на Аляску.
Потомки Джека Лондона ничего про стрелу не знали, но слышали, как однажды что-то просвистело над Юконом и скрылось за горизонтом.
– Однако, шибко свистело, – вздыхали потомки, и за бесценок предлагали золото и медвежьи шкуры. От шкур Николай Гаврилович отказался, а небольшой самородок на память взял. В Сиэтле он обменял его на доллары у Левы-одессита и спросил, как добраться до островов Фиджи.
– А Фиджи его знает! – чистосердечно признался одессит. И посоветовал дешевой экзотикой голову не забивать, а пойти на Брайтон-бич, хаус намбер 101, вход со двора, спросить Лялю, которая давно не замужем.
– Я с тобой, как с соотечественником, а ты!.. – возмутился Николай Гаврилович, и той же ночью перебрался на Хоккайдо. Самурай в виде таксиста подхватил гостя в аэропорту и повез в ближайшую гостиницу.
– Ты мне вот что скажи, – расспрашивал гость. – Нынче летом к вам ничего подозрительного не прилетало?.
– Приретаро, – отвечал самурай без буквы «л» в родном алфавите. – Одна боршая начарника из Москвы приретара, речи говорира, Курирские острова вспоминара…
– Дырку тебе в сетях, а не Курилы, – отрезал Николай Гаврилович. – И вообще, ты мне, друг, еще на озере Хасан надоел.
И приказал таксисту ехать обратно в аэропорт. Искать лягушку в японских болотах как-то сразу расхотелось.
Из-за простуженного на Аляске колена пришлось ненадолго задержаться в Гонконге. Там Николай Гаврилович сходил разок на тайский массаж и моментально помолодел. Продал пиджак, купил билет на ближайшую палубу и отплыл в ту сторону, куда (по слухам) стрела просвистела.
В Камбодже Николаю Гавриловичу указали на запад, в Лаосе – на юго-восток, а во Вьетнаме – на дверь. Скандалить путник не стал и в тот же день спешно отбыл в Австралию. Тамошние лягушки Николаю Гавриловичу понравились: и с буквой Л у них все в порядке, и готовить умеют. А вот с бушменами получился форменный скандал. Мелкий народец притащил гостю столько стрел, что Николай Гаврилович даже ахнул от неожиданности:
– Это сколько же мне придется по загсам ходить? Года два? Или три? Да вы тут, я погляжу, без Сенкевича совсем от рук отбились!
Но потом оклемался в холодке под пальмой и тщательно стрелы перебрал, ни одной не пропуская. Родной, из ивового прута, среди них не оказалось, и Николай Гаврилович тут же воспрянул духом. Попрощался с аборигенами и подался через Южный полюс, куда глаза глядят, одалживаясь у встречных полярников сигаретами.
Впереди лежали: Берег Слоновой Кости, Чад, Нигерия и прочий Камерун. Переправляясь через Замбези, Николай Гаврилович уронил в воду паспорт и очень переживал, что останется без российского гражданства. Потом были Турция, Иран, Ирак и очень много Китая. Так много, что Николай Гаврилович в нем даже заблудился.
Он шел вдоль Великой стены и расспрашивал встречных китайцев про царевну-лягушку. Но те лишь от удивления делали овальные глаза и требовали синхронного перевода. «Нинь хао! – вразумлял их Николай Гаврилович. – Царевна, понимаешь? В виде лягушки. Вся голая и стрелу во рту держит. Ферштейн?» На что китайцы отвечали «О-о!» и дружно махали куда-то в сторону Шанхая.
В провинции Хэнань рассказ о голой царевне вызвал нездоровый ажиотаж среди местного населения, и Николая Гавриловича едва не расстреляли за порнографию. Пришлось прикинуться мирным киргизом и срочно уходить через Тянь-Шань. На той стороне спросили: «Вам куда?» и за несколько сомов подвезли на верблюде к ближайшему оазису. А дальше Николай Гаврилович добирался преимущественно пешком.
…Ранним утром какого-то числа Николай Гаврилович перелез через последний забор и очутился на своей даче.
– И где это тебя черти носят? – зашумела Зинаида Семеновна, встречая супруга традиционной скалкой. – Ты куда ходил, старый кобель?
– Куда надо, туда и ходил. Ишь, раскудыкалась! – отвечал Николай Гаврилович, насупясь.
– Ладно, после поговорим, – сказала Зинаида Семеновна и презрительно отвернулась от супруга.
Послышался запоздалый свист, и прилетевшая с юго-востока стрела воткнулась Зинаиде Семеновне в дачный сарафан. Не важно, куда. Главное, ни один жизненно важный орган стрела не задела.
Выронив скалку, супруга схватилась за стрелу и выдернула ее из сарафана.
– Ну что смотришь? Йод скорей неси, – зашумела она.
«Лучше б я промахнулся! – подумал Николай Гаврилович с сожалением. – Значит, не судьба…»
Привычно поддернул штаны и побрел в дачный домик за йодом.
Как тогда…
Девятого, ближе к утру, в Петербурге заслезились крыши, а с рассветом на город посыпался мокрый снег.
«Как тогда, в январе, – думал Павел Иванович, поглядывая в окно. – Еще городовой на углу стоял. В синем башлыке. А я к Зимнему дворцу с папаней шел. Он – в сапогах, а я галоши надел. Мне их как раз на Рождество подарили…»
Здесь Павел Иванович вспомнил, как потерял тогда в толпе одну галошу, и настроение у него стало портиться. Захотелось остаться дома и залечь на диван с «Историей ВКП (б)» в трех томах. Однако поступить так ему мешала застарелая привычка к дисциплине. Секретарь товарищ Кузьмин вчера вечером нарочно зашел к Павлу Ивановичу домой – поинтересоваться, пойдет ли тот завтра на Дворцовую площадь или откажется по состоянию здоровья. И неосторожно обрадовался, узнав, что в больницу на обследование партийного соратника обещали положить в понедельник, то есть послезавтра.
«Вот и замечательно, – сказал секретарь, подержав под языком таблетку валидола. – Значит, завтра, часиков в десять, и подходи. Мы тебя на углу подождем… Да мы все там завтра будем!
О том, что из всей партячейки, скорее всего, придет только он один, секретарь тактично промолчал. Прослыть нытиком и маловером накануне столетия первой русской революции товарищ Кузьмин не собирался.
Допив чай, Павел Иванович смахнул крошки со стола и отправился в комнату – одеваться. А минут через сорок он уже вышел из подъезда, привычно опираясь на трость. Неодобрительно глянул под ноги, снова вспомнил далекий январь… И побрел, доверяясь трости, по раскисшим следам, держа курс на знакомую подворотню.
