Но как удивился бы Темиркан, увидев среди спутников Науруза того самого русского, который недавно посетил его и привез записку от самого господина Гинцбурга!
Темиркан так и не узнал, что именно эта записка помогла Константину Черемухову проникнуть в места, объявленные на военном положении. Константина Черемухова сопровождал дальний родственник Баташевых — Асад, пятнадцатилетний мальчик в шинели реалиста.
Вот они остановились, чтобы проститься с Нафисат, — она должна была вернуться обратно. Простились. Теперь будет Нафисат до первого снега оставаться на пастбищах в старом бревенчатом коше своей семьи, а на зиму спустится в аул к своим домашним. Будет днем и ночью ждать она Науруза или вести от него, переданной через друзей. Будет она помогать и ему и друзьям его прятаться от стражников и от князей.
— Буду я говорить нашим людям, что ты пришлешь нам подмогу с русских равнин, — сказала она, обращаясь к Константину. Так поняла она речи, которые велись за время дороги.
Асад перевел ее слова Константину.
— Скажи ей, что подмога придет непременно. Тронулись все большие русские реки, высоко встанет вода и скоро поднимется в горные ущелья.
Тут же Константин, смеясь, обернулся к Нафисат и, выразительно ударив по своей шее плашмя рукою, сказал:
— Значит, не будет мне больше так?
Нафисат засмеялась; таким движением руки когда-то она, при первом знакомстве с Константином, пригрозила ему.
— Не так, не так, а вот как! — И тоненькая, стройная Нафисат вдруг гибко и быстро в пояс поклонилась Константину, так что из-под платка упали до земли ее четыре длинные, туго свитые косы.
Науруз проводил ее. Отошли они шагов за сто, за поворот, где их не было видно, и долго неподвижно стояли в холодной тени больших камней.
Расставшись с Нафисат, люди пошли дальше. Целые сутки шли вдоль ледяной, неприступной стены Главного хребта. Они торопились. На всех перевалах, соединявших Северный Кавказ с Закавказьем, подкарауливали их сторожевые заставы. Но Жамбот Гурдыев из аула Дууд, один из главных участников восстания, рассчитывал на лазейку в горах, известную, может быть, только ему, — по ней он надеялся вывести в Закавказье русского гостя. Эта лазейка была доступна только летом, при солнечной погоде.
Жамбот шел впереди. Его чекмень, много раз заплатанный, потерявший первоначальный цвет, не доходил до колен и не мешал быстрому шагу. Жамбот шел без всякого усилия, похоже было, что под ступнями его плетенной из кожаных ремешков обуви действовали упругие пружины.
На широких плечах — мешок; на тонком поясе — длинный кинжал в старинных узорчатых ножнах.
Жамбот озабоченно поглядывал на небо и хмурился, когда из-за перевала выкатывалось пухлое облачко, которое могло превратиться в снежную тучу. Лето уже шло к концу, туман или снег помешали бы перебраться на ту сторону гор. Жамбот тревожился, и все же каждый раз, оглядываясь на своих спутников, он улыбался, и зубы блестели под его чернокудрявыми с проседью усами. Иногда он перебрасывался словом с Наурузом, который шел последним, чтобы в случае необходимости помочь двум своим менее опытным в ходьбе спутникам. А порою Жамбот останавливал вопрошающий взгляд на Асаде Дудове, на его продолговато-смуглом, нежно разрумянившемся лице… Зеленое с медно-блестящими пуговицами пальто Асада, его фуражка с гербом, выпуклые очки — все это казалось Жамботу чуждым и враждебным. Асад принадлежал к старинной и многочисленной княжеской семье Дудовых, в продолжение нескольких веков владевшей аулом Дууд, из которого происходил Жамбот. Жамбот во время недавнего восстания отомстил за кровь своего пасынка и своею рукой убил нескольких Дудовых. И потому он каждый раз, взглядывая на Асада, чувствовал так, как будто в глаз его попала соринка и он никак не может проморгаться… Жамбот, конечно, знал, что отца Асада — исчислителя и книжника Хусейна-муллу проклинали в мечетях. Дудовы считали Хусейна отступником и изменником. И ведь это Асад привел в Веселоречье Константина и переводил веселореченцам его слова. И все же никак не мог забыть Жамбот о том, что с ним идет Дудов…
Константин шел молча. Мысль о том, что эта тропа, то пролегавшая в морозной тени хребта, то выводившая их на цветущие душистые травы нагорных лугов, проходит по географической границе Европы и Азии, не оставляла его. Ему все вспоминались далекие огни русских городов, которые Науруз показал с высоты Кавказского хребта. А если зажечь огни революции здесь, на вершинах Кавказа, то и они станут видны и из Европы и из Азии. Да, огромные, в десятки раз большие, чем Кавказ, материки заселены сотнями народов, земледельческих и пастушеских, и их, как и веселореченцев, порабощают, уничтожают и грабят только потому, что так называемые «цивилизованные» страны раньше научились делать оружие и пушки.
Надо было в этот трудный для веселореченцев момент сказать им, что они не одиноки, что на великих русских равнинах борьба крестьян с помещиками становится все ожесточеннее и русский царь расстреливает своих русских подданных так же безжалостно, как и веселореченцев. Константин рассказал обо всем этом. И о священной крови, пролитой на площади Зимнего дворца, и о том, что царский министр Столыпин поддержал богатых мужиков против бедноты, так же как царский сенат поддерживал богачей против бедноты на веселореченских пастбищах. Ленский расстрел, петербургские стачки — обо всем этом услышали веселореченцы от Константина. Они узнали от него суровую правду.
Здесь, среди гор и ущелий, впервые произнесен был призыв к союзу рабочих и крестьян и названо имя Ленина, повторенное с надеждой и радостью тысячами людей.
Надо все сделать, все, чтобы не пропала революционная энергия, которая обнаружилась сейчас у этого возмущенного обманом и несправедливостью пастушеского народа!
Надо будет обо всем, что произошло в Веселоречье, рассказать товарищу Тимофею. Константин знал, что под кличкой «Тимофей» действует в Закавказье бесстрашный, умный и находчивый Сурен Спандарян, избранный на Пражской конференции членом Центрального Комитета партии. Об этом Константин получил в начале этого года краткое иносказательное письмо из Петербурга.
«Дядя Тимофей увлекается разведением винограда», — было написано в этом письме, и Константин сразу понял, где искать Спандаряна. «Виноград» — это было Закавказье. Найти же Тимофея в Тифлисе надо было через посредство конторы фирмы «Арцеулов и сыновья» — там работал некий Гамрекели. Обо всем этом Константину сообщено было во втором, тщательно зашифрованном письме. Можно завязать переписку с Гамрекели, адрес которого был приложен, или самому направиться в Тифлис на розыски. Но зачем разыскивать Гамрекели, когда в Тифлис должен бы уже вернуться друг Константина по ссылке, рабочий Закавказских железнодорожных мастерских Спиридон Ешибая?
Спиридон участвовал в вооруженном восстании в Тифлисе, когда одновременно шло вооруженное восстание в Москве. Рабочим дружинам Тифлиса удалось тогда укрепиться в районе вокзала и в поселке железнодорожников, так называемой Нахаловке. Правда, Спиридон не был взят с оружием в руках, но у него при обыске нашли большевистские прокламации, и на этом основании его заподозрили в принадлежности к партии.
А Спиридон Ешибая в то время еще не был в партии. Человек уже пожилой и сложившийся, прямой и мужественный, Спиридон, почувствовав на допросах, что его начинают запутывать, совсем перестал отвечать. Следователю это показалось признаком особой закоренелости и несомненной принадлежности Спиридона к революционной организации.
Прибыв в ссылку беспартийным, Спиридон, как это часто бывает, только в ссылке, и в значительной степени под влиянием Константина, стал сознательным большевиком.
Сразу же по приезде в Краснорецк Константин послал на тифлисский адрес Спиридона открыточку с приветом Тимофею, даже не подписав ее. Но Спиридон по штемпелю определил, что открытка послана из Краснорецка, и ответил письмом до востребования.
Конечно, ничего важного не было в этом письме, написанном довольно бессвязно, однако оно дало возможность Константину установить, что Спиридон работает на прежнем месте. А главное, Тимофей через Спиридона слал привет Константину. Мало ли в России Спиридонов, Тимофеев, Константинов? На открытку не обратили внимания, и она свое дело сделала. «Но где они теперь? Может быть, снова арестованы. А тогда как быть?» — тревожно раздумывал Константин.
И тут же внимание его отвлекалось тем или иным необыкновенным пейзажем: вот гигантская лапа ледника, нависшая над пропастью; вершина горы, как бы расколотая несколькими ударами великанского топора; а там вон орел, свободно парящий над необозримыми просторами. И крылатые стихи великих русских поэтов проносились в памяти Константина.
