— Угу, — кивает Ник и улыбается иронично. — С ними, родимыми. А вы, миледи, как свою жизнь прожигаете?
— В отличие от вас, не прожигаю, а созидаю. Я художник-реставратор. Восстанавливаю живописные полотна: картины, иконы.
— А, так бы спец по барахлу?
— Что?! Как вы назвали?!
— Ой-ой, простите, что задел ваши тонкие чувства, — смеется Ник. — Просто для меня всё старое — это барахло. Потому я терпеть не могу музеи, галереи и прочие кладбища допотопных вещей. Им место на помойке истории. То есть кому нравится, пусть роются в этом старье, но не я, — поясняет спутник, подкидывая в костёр тонкие веточки.
— Что, даже «Мона Лиза» для вас барахло? — спрашиваю с сарказмом. — Или, может, «Боярыня Морозова», портреты Пушкина и Гоголя? А может, творения великого Андрея Рублёва?!
— Да всё это старьё, так считаю, — говорит Ник.
У меня от таких слов дыхание перехватывает. Да как он может заявлять подобное о величайших произведениях мирового искусства?! Я беззвучно раскрываю и закрываю рот, собираясь подобрать такие веские слова, чтобы у этого нахала глаза сначала на лоб полезли, а потом выпали из орбит и рухнули в костёр! Как ему не стыдно?!
— Миледи, закройте рот, вам туда экзотическое насекомое залетит, — предупреждая мою гневную тираду, говорит Ник, и я, резко схлопнув губы, издаю чпокающий звук. Мужчина тут же поворачивается, смотрит на меня и неожиданно начинает хохотать. Да так заливисто и задорно, что я поневоле начинаю улыбаться. Но тут же одёргиваю себя: что смешного?!
— Что, неужели поверили? — сквозь смех говорит Ник. — Правда решили, будто я искусство считаю старой рухлядью?
— Вы… вы… — я пыжусь, а слова опять в горле застряли.
— Ну ладно вам, миледи. Расслабьтесь. У вас очень интересная работа. Расскажите что-нибудь.
Я сначала хочу послать его подальше. Вот прям подмывает. Но, глянув в светло-голубые, с задорными искорками глаза напротив, начинаю говорить. рассказываю, как недавно мне принесли икону начала XIX века. В серебряном окладе. Я аккуратно его сняла, а дальше случилось страшное: доска, на которой было изображение Спаса Нерукотворного, буквально разделилась пополам. Когда я её перевернула, ахнула: все дерево оказалось изъедено червями и превратилось в труху.
— И что же вы сделали? Выбросили? — спрашивает Ник.
«Я бы тебя с удовольствием выбросила, гнусный тип!» — думаю, глядя на ровно подстриженный затылок и смуглую, ровно загоревшую кожу шеи.
— У меня нет привычки выбрасывать чужое достояние, — отвечаю строго. — В каком бы ни было состоянии произведение искусства, задача реставратора — постараться спасти его любыми доступными способами.
— А не проще новое нарисовать?
— Так сказать, всё равно что предложить матери, потерявшей ребенка из-за болезни, родить себе нового! — отвечаю с вызовом.
Ник молчит некоторое время, затем отвечает:
— Хорошо, признаюсь, был не прав. Так что вы смогли сделать?
Продолжаю рассказ. Сначала зафиксировала красочную основу, затем вычистила всю труху. После стала укреплять остатки древесины, чтобы предотвратить дальнейшее разрушение. Потом…
— О, я так и думал, — прерывает меня Ник. — Слышите?
Прислушиваюсь. Ничего особенного. И тут мне прямо на нос: кап! Здоровенная такая капля. Спешно вытираю лицо: вдруг это не вода, а птичка? Представляю, как сейчас спутник мой ржать примется.
— Дождь пошёл, — задумчиво говорит Ник. — Так и думал. Надеюсь, слишком долго не продлится.
— А слишком — это сколько? Пару дней?
— Здесь, в тропиках, дожди могут идти несколько недель без перерыва, — говорит мужчина, и мне становится ещё холоднее. Я сажусь рядом с костром.
— Что же мы будем делать? Ветки-то вокруг мокрые станут, мы замёрзнем, — рассуждаю вслух.
— Ничего. Здесь температура ниже плюс 26–27 не опускается круглый год. Даже зимой. А дровишек я припас там, внизу, у выхода.
— Вы молодец, — говорю Нику комплимент, хотя он и грубиян бестактный. Прервал мою лебединую песнь о том, как я с той иконой возилась несколько дней без перерывов на обед. Не потому, что денег решила заработать. Меня увлекла идея спасти этот образ.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Интересно, что стало с другими пассажирами «Изабеллы»? — вдруг произносит вслух Ник, и в этот самый момент сверху сверкает яркая молния, и буквально пару секунд спустя раздается страшный грохот. От неожиданности я сжимаюсь в маленький комочек и закрываю уши руками. Мне кажется, будто сейчас барабанные перепонки лопнут.
— Мамочка! — взвизгиваю негромко, закрыв глаза.
Тут же ощущаю, как меня к себе прижимает Ник. Обхватывает сильными теплыми руками, и моё лицо оказывается у него на груди. Я вжимаюсь в неё, ощущая аромат дорогого парфюма, немного запахи мужского пота и алкоголя. Кажется, этот тип вчера употреблял. Но тут же вспоминаю, что и сама не без греха — полбутылки шампанского точно втянула за вечер.
— Не бойтесь, миледи. Это всего лишь гроза. Она скоро пройдет.
Мне становится тело и уютно, я не хочу выбираться из этого убежища на широкой мужской груди, так бы тут и оставалась. Но через некоторое время промежуток между молнией и громом становится всё длиннее, шум стихает вдалеке, и теперь просто с неба льётся дождь. Он проникает через расщелину сверху, и по камням бьют крупные капли. Стекают, образуя ручейки, и устремляются вниз, к выходу. Хорошо, до нашего костерка воде не добраться: потоки его обходят стороной.
— Вы там не заснули, миледи? — слышу сверху насмешливое.
Тут же отодвигаюсь, гордо встряхнув головой.
— Со мной всё в полном порядке, — отвечаю строго. Да, я хотя и маленькая, но гордая и независимая женщина. Пусть не мнит о себе слишком много!
— Да я вижу, насколько, — замечает шутливо Ник. Но тут же становится серьезным. — думаю, остальные пассажиры погибли. Удар цунами был очень сильный. Каким-то чудом выжили только мы вдвоем.
Я смотрю на мужчину широко раскрытыми глазами. Почему я раньше так не думала? У меня вообще с момента, как пришла в себя на пляже, не было ни единой мысли об остальных участниках вечеринки и экипаже «Изабеллы»! «Это мозг постарался заблокировать грустные воспоминания, — думаю, стараясь изобрести себе оправдание. Получается не слишком гладко. — А как же Надя?! С ней что случилось?!»
Стоит мне вспомнить о подруге, как я вдруг начинаю плакать. Закрываю руками лицо и рыдаю, сотрясаясь всем телом. Страх, боль от потери, ужас пережитого, — всё это вылезает теперь из меня с потоками слёз. Ник, к его чести замечаю, не лезет с утешениями. Он понимает: мне нужно выплакаться, чтобы стало легче. И я реву, не стесняясь присутствия чужого мужчины. Становится безумно жалко Надю, мою единственную подругу, с которой мы вместе с университета.
Но плакать слишком долго я не могу. Во мне накопилась большая физическая и моральная усталость. Да ещё желудок сводит от голода. Я не ела ничего уже почти сутки, это сказывается. Мои страдания прерывает Ник. Он подносит сложенный лодочкой большой пальмовый лист, внутри которого вода.
— Пейте, миледи, полегче станет, — говорит и протягивает импровизированную посуду.
Я жадно приникаю к листу и глотаю воду. Она прохладная, пресная. «Дождевая», — догадываюсь сразу. Жидкость проникает в мой организм, на некоторое время притупляя голод и успокаивая нервы.
— Не нужно отчаиваться, — замечает мой спутник. — Ты уж прости меня, что я так сказал. Может, кто-нибудь и выжил. Раз нам так повезло, то есть шанс, что и другим тоже. Верно?
Киваю молча, утирая слёзы.
— Вот и умничка, — улыбается Ник.
Он прислушивается.
— Кажется, стихает. Ну что, миледи, пора на охоту?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Какую ещё охоту? У нас оружия ведь нет.
— Как так? — улыбается Ник. — А это? — и показывает свою блестящую железку. — Мульти инструмент фирмы Leatherman! Между прочим, подарок моей мамы на моё 16-летие, в честь благополучного окончания технического лицея. Всегда со мной, не расстаемся.
— С мамой? — подкалываю, поскольку настроение становится чуточку лучше.
