– Вы полагаете, что это сын убил мать и старшую сестру и навеки покалечил младшую, если она, конечно, еще выживет? – напрямую спросил Трепов. – Да как такое возможно?
– Я тоже задаюсь все время этим вопросом, – промолвил начальник сыскного отделения. – И тоже не нахожу на него ответа. Хотя история знает подобного рода примеры…
– Только не нужно мне цитировать Библию, господин коллежский советник, – хмуро посмотрел на Лебедева Трепов. – И про нравы дикарей мне здесь рассказывать не стоит. Мы живем не в дикие времена, когда стариков, когда они начинали мешать жить молодым, травили ядом или сталкивали с обрыва на острые камни…
– Я имею в виду вовсе не библейские сюжеты и не истории из жизни диких племен, ваше превосходительство, – бодро парировал Лебедев. – Взять, к примеру, дело поручика Жукова…
– Что за дело? Когда оно было? Почему не знаю?
– Дело поручика Жукова, ваше превосходительство, велось чуть более века назад, – ответил Лебедев, усмехнувшись про себя. – Кстати, во времена императрицы Екатерины Великой, в век просвещенный и весьма благоприятный для России, – добавил Владимир Иванович со значением и посмотрел на обер-полицмейстера, ожидая получить разрешение на дальнейший рассказ. Легким кивком головы Трепова это разрешение было получено, и Лебедев вдохновленно продолжил: – Преступление для тех времен было из ряда вон выходящим и на первый взгляд тоже необъяснимым: гвардии поручик Жуков при полном отсутствии мотива – по крайней мере, следствие так их и не выискало – убил свою мать и сестру. Помогала ему в этом, и весьма деятельно, его жена…
– Я, кажется, что-то слышал об этом деле, – раздумчиво произнес генерал Трепов, но деталей, очевидно, не вспомнил и снова кивнул: дескать, слушаю вас…
– Так вот, мотива такому преступлению следствие не нашло, но, поскольку факт злодеяния был налицо, причем поручик и его супруга в преступлении полностью сознались, надлежало применить наказание. А ввиду того, что случай этот был крайне незауряден и не имел прецедентов, юстиция встала в тупик касательно меры наказания такому «сверхпреступлению», как оно именовалось в документах того времени. О таком положении дел было доложено императрице. Екатерина Алексеевна решила послать запрос в Синод: случались ли такие преступления в истории и какое наказание понесли преступники, совершившие их. Священный Синод собрал нужные материалы и ответил императрице, что да, подобного рода преступления в истории случались, и привел примеры наказаний, которым подвергались такие убийцы…
– Например? – спросил Трепов.
– Например, распинали на кресте, – ответил Владимир Иванович. – Китайцы за подобного рода преступления разрезали человека заживо на части, персы отрубали у преступника кусочек за кусочком, начиная с пальцев, потом кисти руки, потом всей руки… Во Франции во времена Наполеона и даже позже за такие злодеяния казнили, но вначале подвергали отрезанию кисти. Отцеубийцам, неким Пленье и Корбоно, в одна тысяча восемьсот тридцать втором году вначале отрубили кисти рук, а потом их гильотинировали. Еще убийц матерей в разных странах сажали на кол, четвертовали, топили, сжигали и вешали. Не церемонились, словом…
– И Святейший Синод обо всем этом доложил императрице? – то ли ухмыльнулся, то ли нахмурился Трепов.
– Доложил, – ответил Лебедев. – И приписал, что-де в случае с поручиком Жуковым и его супругой Синод считает, что лучше всего, мол, дать им возможность раскаяться в совершенном злодеянии, и с христианской точки зрения такое решение будет наиболее правильным… Императрица согласилась с предложением Синода и велела заключить чету Жуковых в разные монастыри: самого – в каземат Соловецкого монастыря, а его супругу – в монастырь Вологодский. В конечном итоге поручик Жуков, не вынеся сей не прекращающейся пытки одиночеством и неволею и, возможно, снедаемый раскаянием, повесился, удавившись в петле, изготовленной из разорванной в лоскуты исподней рубахи…
– Возможно, мать и сестра чем-то мешали супругам Жуковым, вот они и решили таким образом выйти из положения, – после раздумий произнес обер-полицмейстер, выслушав рассказ Лебедева о деле поручика Жукова. – А чем могли мешать Александру Каре его мать, потакающая ему во всем, и младшие сестры? Мотивов ведь для такого проступка у него не имеется?
– Да, ваше превосходительство, – поспешил с ответом Владимир Иванович. – Мотивов для совершения такого злодеяния Александром Кара нами покуда не обнаружено…
– Я вот еще чего не возьму в толк, – опять с сомнением произнес Дмитрий Федорович. – Если он такой умный и у него хватило воли убить собственную мать и двух сестер, то как он мог забыть о колуне? Зачем притащил его на кухню? Чтоб его заподозрили в свершенном злодеянии? А потом, эта прислуга доктора…
– Бородулина, – подсказал генералу Лебедев.
– …Бородулина, она же слышала, как хлопнула парадная дверь.
– Кара мог кинуться к двери, толкнуть ее и потом бегом подняться по ступенькам на второй этаж, – заметил начальник сыскной полиции.
– Вот и я о том, – строго посмотрел на Лебедева Дмитрий Федорович. – Как такой умный и предусмотрительный убийца мог оставить колун в кухне? Он ведь мог бросить его в комнате, где нашли обеих сестер, и все было бы шито-крыто.
– Может, он все-таки запаниковал, – нерешительно произнес Лебедев. – Он еще очень молод… Потерял на время контроль над собой, забылся. Мать и сестры все-таки…
– Нет, – решительно произнес Трепов. – Не вяжется у вас с этим младшим Карой. Совсем не вяжется… Кстати. – Он полез в боковой карман кителя и достал серебряный портсигар: – Вот, совсем недавно приобрел. И вы не поверите: я тоже не помню, где его купил…
Впрочем, усилиями Владимира Ивановича Лебедева Александр Кара, как и Иван Гаврилов, был «оставлен в подозрении». Явных улик не имелось ни против Гаврилова, ни против Кара, и дело с формулировкой «ненахождение виновных» заглохло. Теперь найти таковых предстояло судебному следователю по наиважнейшим делам коллежскому советнику Ивану Федоровичу Воловцову. И задача эта, следует признать, была не из легких…
Глава 2
Не в свои сани не садись, или Откровенность тоже есть ложь
Чужая душа – потемки…
Смысл этой поговорки, а точнее, глубинный ее смысл Иван Федорович уяснил уже давно, как только столкнулся с людскими душами на следственном поприще. Мало того, потемки – некоторые души, с которыми приходилось иметь дело судебному следователю Воловцову, – были настоящим мраком, где таились такие чудища, что не приведи Господь.
Черными и мерзкими были души тех трех злодеев, которые ни за что ни про что убили шестилетнего мальчика Колю Лыкова, отрезав перед этим у него, еще живого, руку, ибо, по поверью, рука невинного младенца, отнятая у него еще при жизни, охраняет воров от поимки.
Черной была душа управляющего имением графа Вильегорского господина Козицкого, что порешил из-за денег главного управляющего Попова, честнейшего и порядочнейшего человека, приехавшего к нему с финансовой визитацией от графа.
Некуда было ставить клейма на душу и тело Анастасии Чубаровой, сожительницы управляющего имением Козицкого, несомненно, принимавшей участие как минимум в сокрытии трупа Попова, а может, и подбившей Козицкого на его смертоубийство с целью завладеть деньгами, собранными с имений графа Вильегорского.
Воловцову так и не удалось привязать Чубарову к делу об исчезновении главного управляющего имениями Попова, о чем судебный следователь по наиважнейшим делам сожалел и по сей день. Не хватило ему тогда улик против нее, выкрутилась, змеюка. Но что по ней плачет каторга, в этом у Ивана Федоровича не имелось никаких сомнений.
Непроходимым мраком была наполнена душа дворника Нурмухаметова, насиловавшего женщин, а затем убивавшего их и разбивавшего до неузнаваемости их лица.
А вот души Ивана Гаврилова, бывшего сидельца исправительного арестантского отделения, судебный следователь по наиважнейшим делам Воловцов понять никак не мог.
Вроде бы мужик как мужик. Смекалистый. Хозяйственный. Чувствовалась в нем такая мужицкая жилка. Домишко у него в Божениновском переулке на вид был неказистый, но во дворе кудахтали куры, гоготали гуси и хрюкал в хлеве откормленный порося.
Иван Федорович, перед тем как снять показания с Гаврилова, навел о нем справки и узнал, что дом Гаврилову достался от отца Степана Евдокимовича, приехавшего из села Зубово на заработки и едва не вышедшего в гильдейные купцы. Устроился вначале Степан Гаврилов сподручным к подрядчику по строительной части. Быстро приобрел навык и умение в работе. Верно, смекалка у Гавриловых была в роду. Подворовывал, конечно, помалу строительными материалами, а потом, окрепнув, открыл торговлишку кирпичом, тесом, строганым брусом и оконными рамами. Дело шло весьма бойко, ежели смог Степан Евдокимович вскоре прикупить усадебку в Божениновском переулке, с домишком, дворовыми постройками и садом в два десятка яблонь, урожай от которых также шел на продажу. И все бы ничего, да нашла на семью Гавриловых нежданная хворь-напасть: вначале преставилась супруга Степана Евдокимовича Аполлинария Прохоровна, еще совсем молодая женщина, иссохнув, словно щепка, а потом отдал богу душу и сам хозяин, так же истаяв, словно восковая свечечка в палящий день. Ваня, единственный сын, остался один в большом городе, в котором до него никому не было дела.
