Акоста не хотел доводить дело до такого серьезного исхода и занимался только мелкой контрабандой, поднося рабочим по рюмке тут же на пароходе, при выходе из каждого порта. Капитан знал это, как, впрочем, и все пассажиры, в основном хозяева и надсмотрщики. Но поскольку ловкий коррентиец не превышал безобидных доз, все шло как нельзя лучше.
И вот однажды судьбе было угодно, чтобы Акоста, уступая настояниям взбудораженной толпы пеонов, немного ослабил тетиву своей осторожности. Поднялось нечто невообразимое — в воздухе замелькали в головокружительной пляске сундучки рабочих и гитары.
Скандал был большой. Пришел капитан, а следом за ним почти все пассажиры. На сей раз в пляску пустился хлыст, и плясал он по чрезмерно буйным головам. Для капитана это было привычным делом: удары ложились часто и безжалостно. Буря тут же улеглась. Тем не менее капитан приказал привязать за ногу к мачте одного из менсу, самого неспокойного, после чего все пришло в норму.
Тогда взялись за Акосту. Хозяин артели, он же владелец порта, где остановился пароход, напустился на буфетчика:
— Только вы виноваты во всем! Из-за каких-то несчастных десяти сентаво вы губите пеонов и устраиваете беспорядки!
Буфетчик, метис по происхождению, оправдывался как мог.
— Молчите, у вас нет совести! — не унимался Корнер. — Из-за десяти несчастных сентаво… Уверяю вас, как только мы прибудем в Посадас, я доложу о ваших проделках Митанну.
Митанн был владельцем «Метеора», но это очень мало тревожило Акосту, который наконец потерял терпение.
— Если уж на то пошло, — сказал он, — вас это совершенно не касается… Не нравится — жалуйтесь кому хотите… За своей стойкой хозяин я.
— Это мы еще посмотрим! — пригрозил Корнер, поднимаясь по лесенке. И вдруг из-за бронзовых перил он увидел менсу, привязанного к мачте. Возможно, наказанный и не смотрел насмешливо, но Корнеру показалось, что это именно так, тем более что в маленьком индейце с холодным взглядом и острыми усиками он узнал пеона, с которым ему уже пришлось столкнуться месяца три тому назад.
Он направился к мачте, от ярости побагровев еще больше. Менсу смотрел на него все с той же усмешкой.
— Ах негодяй! — закричал Корнер. — Ты что без конца попадаешься мне на глаза! Я же запретил тебе появляться на пристани, а ты пришел… голубчик!
Менсу, как будто ничего не слыша, продолжал смотреть на него. У Корнера в глазах потемнело от злости, и, окончательно потеряв над собой власть, он ударил его сначала по одной щеке, потом по другой.
— Вот, вот тебе… голубчик! С такими птицами нечего церемониться!
Менсу, побледнев, внимательно посмотрел на Корнера, и тому послышалось:
— Ну, погоди…
Корнер хотел новым ударом заставить пеона проглотить свою угрозу, но сдержался и ушел наверх, посылая проклятья буфетчику, из-за которого поднялся весь этот шум.
Акоста тоже никак не мог успокоиться. Как досадить Корнеру — этой красной морде с длинным языком — и всей его проклятой пристани?
И вскоре он кое-что придумал. Начиная с первого же рейса вверх по реке, он каждый раз обязательно переправлял тайком одну или две четверти водки пеонам, которые спускались к Пуэрто Профундидад, порту, принадлежавшему Корнеру. Менсу, крича громче обычного, прятали контрабанду в свои сундучки, и в ту же ночь на пристани начинался настоящий ад.
В течение двух месяцев пароходы, спускавшиеся вниз по реке, после каждого очередного рейса «Метеора» обязательно забирали в Пуэрто Профундидад четырех или пятерых раненых, и Корнер в полном отчаянии никак не мог разыскать распространителя водки, виновника всех бед. Но когда прошел этот срок, Акоста счел возможным не давать больше пищи огню, и мачете{2} были отложены в сторону. В общем, все это было не плохо сделано, если учесть, что коррентиец сумел насладиться и местью и прибылью, и все за счет лысого затылка Корнера.
* * *
Прошло два года. Менсу, получивший пощечину, работал то на одной, то на другой пристани, но в Пуэрто Профундидад ему было запрещено даже ступить ногой. Да и понятно: старая стычка с Корнером и эпизод у мачты превратили индейца в существо неугодное тамошней администрации. Между тем менсу, склонный, как все туземцы, к бродячему образу жизни, надолго останавливался в Посадас, живя за счет молодых менсуанок, сердца которых вспыхивали при виде его острых усиков. Модная прическа в виде короткой гривы, напомаженной и облитой сильно пахнущими духами, мало распространенная в северной части страны, приводила в восторг девушек.
Иногда он подписывал первый попавшийся контракт и уплывал вверх по Паране. Ему всегда с удовольствием выдавали аванс, потому что работник он был хороший. Так, переходя из одного порта в другой, он облазил их, все, стараясь подобраться к тому, который был ему нужен. Но напрасно. Всюду его нанимали с удовольствием, но только не в Пуэрто Профундидад: здесь он был лишним. Тогда на него опять находила тоска и апатия, он возвращался в Посадас и проводил там несколько месяцев, нервничая и обливая свои усики духами.
Пролетели еще три года. За это время менсу только раз появился в Верхней Паране, он пришел к выводу, что теперешний его способ добывания средств к существованию гораздо менее утомителен, чем работы на пристанях. И если раньше у него уставали руки, то теперь у него постоянно уставали ноги, но это было ему по душе.
В Посадас он посещал только Бахаду{3} и порт, во всяком случае, он никуда больше не любил ходить. Он не вылезал из индейского квартала: заглядывал в ранчо то к одной менсуанке, то к другой, шел в таверну, потом в порт, где шумно вместе с другими отмечал отъезд очередной партии пеонов и заканчивал день на танцах.
— Эге, приятель! — кричали ему пеоны. — Тебе, видно, надоел топор? Танцорки больше по душе, а?
Индеец улыбался, довольно поглаживая свои усики и напомаженную шевелюру.
Но однажды он внезапно поднял голову, оглянулся и стал внимательно прислушиваться к разговору вербовщиков, которые предлагали очень приличный аванс группе только что высадившихся менсу. Нанимали на работу в порт Кабриува, это почти у самых гуайрийских порогов, недалеко от пристани, где хозяйничал Корнер. Там скопилось много леса, и срочно требовались рабочие. Предлагали хорошую плату и водку.
Два дня спустя только что прибывшие менсу, изможденные девятимесячным трудом на сплаве леса, уже возвращались обратно, спустив за сорок восемь часов неистового, дикого разгула все двести песо{4} аванса.
Пеоны были немало удивлены, когда среди них появился бравый индеец.
