Ноги полностью, кроме стоп. Руки тоже — кроме кистей. Осколки таза. Несколько ребер. Ключица. Волосы.
Потом пакет с бойцом складываем в мой рюкзак. Легкий он — боец. Не тяжелый.
А прошло аж два часа, оказывается. Рассказывать об этом быстро. Со стороны наблюдать — долго. Работать — в один вздох время летит.
Два часа стояли раком, подставив свои пятые точки под небесную мокрую кручину. Кручину из кручин. И незаметно-то как. Только спина и штаны, все-таки промокли.
Глоток водки за помин души. Плеснули маленько на раскоп. Второй для сугреву. Закуриваем.
— Наши-то где? — когда говорю, идет пар изо рта.
Буденный кивает мне — слепошарому в залитых дождем очках. Наши устраиваются на привал у мусорного отвала.
Мусорный отвал — это кучи земли, столканной зачем-то бульдозерами. Метра по четыре высотой — курганы на поле. За одним из них мужики и устраиваются, укрываясь от ветра. Оказывается, пока мы бойца поднимали — Заяц прискакал.
Заяц — в смысле, поисковик наш. Он наш штатный портной. Учится на модельера. Надеюсь, отучится и станет нормальным модельером, а не как эти… 'звезды в шоке…'. Он обшивает нас всех — кому камуфляж подогнать, кому разгрузку сшить. Ездит он с батей — с Петровичем. А зовут… От тыж блин! А я не помню, как Зайца зовут! Заяц и Заяц. Ну, пусть так и остается — Зайцем.
— Заяц! Ты чего к взрослым дядям пришел?
По лицу стекает дождь.
— Нельзя что ли?
— Нельзя, — солидно встревает Степан. — Без водки тут никак нельзя. А ты водки принес?
— А я не пью! — отвечает Заяц.
— Кого ипет чужое горе? Мы-то пьем!
— Ну… Вы б сказали, я б принес… — Заяц еще маленький. Он еще не улавливает тонкую разницу между мужским грубым юмором и мужской грубой злостью. А еще не понимает то, что если мужики в поле под дождем, то водки им все равно не хватит.
— Значит, для того чтобы согреться мы тебя сейчас женщиной сделаем… — подмигивает Женька Юдинцев Зайцу.
Мне остается метров пять до разлегшихся на земле мужиков. Скоро мы все будем мучаться спинами, коленями и прочими суставами. Но это будет после Вахты. На Вахте болеть некогда.
Делаю еще шаг и вдруг вижу под ногой что-то белое.
Кость.
Берцовая.
Человеческая. Белая-белая.
— Тем, положи в рюкзак, — останавливаюсь я.
— Ага…
Он засовывает кость в пакет с бойцом, торчащий из моего рюкзачишки.
А потом и мы устраиваемся на привал.
— Подняли?
— Подняли.
— Медальон?
— Пусто.
— Тогда водку доставай.
Я достаю фляжку, пустую уже наполовину.
Она и так-то маленькая — двести пятьдесят. Оказывается, взяли все — тушенку, хлеб, лук, сало. А водку забыли в лагере. Васька и Степка притащили свое, конечно. Но мало. Всего пол-литра.
— Дед, у тебя же всегда водка есть! — возмущается Еж.
— А это что? — возмущаюсь я.
— Мало! — рев брутальных мужиков гаснет в дожде.
Надо отправлять гонца в лагерь. Идти никому не охота.
А чуть позже выясняется, что до магазина ближе.
Складываемся по сотне. Рублей, конечно.
Где сей магазин находится — знаем теоретически мы и практически — Васька со Степкой. Но их посылать нельзя — у них аппаратура. Пока гонцы бегают — мы часик еще тут походим.
Посылаем юриных петеушников. На тех смотреть жалко — мокрые, соплястые.
Васька объясняет им как дойти. Те — тупят. 'Ак чо, мы это, того…'
— А им и не продадут. Двадцати одного нету. Нету?
Мелкие облегченно кивают:
— Нету!
Боятся заблудиться, что ли?
В итоге, иду я. Самый старый с самыми молодыми.
Ну, во-первых, хоть согреюсь. Во-вторых — посмотрю на этот самый Апраксин. В-третьих — узнаю, где тут магазин. В-четвертых — посмотрю расписание электричек. И, наконец, в-пятых — куплю нормальной водки. И нормально куплю. Не одну бутылку.
Достаю солдата из рюкзака. Оставляю мешок пока тут. Чего его с собой таскать? Поднимаюсь на отвал. Едва не сбрасывает ветром — чего-то он усилился.
И снова нагибаюсь под ноги. Еще одна кость. На этот раз предплечье. А рядом вторая. И берцовочки вниз. И мелкие — от ступней.
Пошли поисковика за водкой — он бойца и поднимет.
— Эээй! — ору. — Кто бойца подымать будет?
Потом встаю на колени, проверяю землю. Дождь стучит по капюшону и козырьку кепки. Рядом с бойцом — чернильная ручка малахитового цвета с латунным пером. На пере — серп и молот, и число '1936'. Один из мелких — Антон, кажется — остается тут.
Мы идем дальше.
Вот он — Апраксин Бор. Метрах в пятидесяти от косточек — дачи стоят. На косточках и стоят. Интересно, а когда дачники свои огороды копают — они бойцов находят тут?
И через десять минут мы в центре цивилизации. Асфальт. Машинки проезжают. Музыка из этих машинок. 'Тынц, тынц, тынц!' Я — попаданец. Из сорок второго в две тысячи десятый. На нас — мокрых и очень грязных — не обращают внимания. Бомжи и бомжи. Мало ли тут таких? Ага…
Нормально все, жители двадцать первого века. Мы сейчас вашего спирта купим — обратно в свой двадцатый. Мы живем в прошлом. Не волнуйтесь. Мы тут так — в гостях.
— Здрасьте, барышня! — это я продавщице в магазе. — Водка есть в литровых? Желательно, паленая…
— Есть, пожалуйста, 'Белуга'.
Белуга стоит тут восемь сотен за литр. Подозрительно дешево. Пэтеушник едва в обморок не падает от цены.
— А чо эта дорого-то так, эта, а? Чоа?
— А это мы с базы напрямую возим, — машинально отвечает 'барышня' и тут же понимает, что фигню сморозила.
— А она точно паленая? — с серьезной миной продолжаю я.
— Да, конечно, еще никто не жаловался…
Я хихикаю про себя.
И беру какой-то 'Кедровой' по сто восемьдесят за литр. Пять литров. И флегматично запихиваю бутылки в рюкзак. Потом внезапно вспоминаю старый анекдот и прошу две конфетки. Поворачиваюсь к петэушнику и говорю ему:
— Три брать не будем. А то опять стошнит.
Он не знает этого анекдота и замирает от ужаса. А потом берет полторашку пива. Дурак. Пиво на таком ветру нельзя пить. Только водку. Паленую
Когда я вышел, то пацан спросил. Торжественно так спросил. И как-то сакрально:
— А зачем так много?
— Конфет-то? Так нас же много…
После этого он молчит всю дорогу, и о чем-то размышляет.
А я просто возвращаюсь в сорок второй.
Пока ходили — ничего не произошло. Бойца с ручкой добрали. Подняли и еще одного. Зайцу повезло — наткнулся на лимонку. На щуп нашел. А лимоночка — в кармане. И полный набор — крупные кости и даже с черепом. Медальона опять нет.
Ну, вот теперь можно и нормально пожрать.
И только сели за курганом — дождь внезапно закончился. Ангелы решили, что мы заслужили пообедать без воды сверху…
Степка достал две упаковки армейского пайка.
Мы — банку тушенки, пять головок лука, буханку хлеба. И трехлитровый термос с чаем. Его Змей с собой таскает. Ну и сало, само собой. Без сала в такую погоду жить невозможно.
Петеушники ничего с собой не взяли. Дети — уроды. Прав Еж. Жрут больше всех, а еду добывать не умеют. Пришлось обматерить. Впрок. Так-то бы, чисто педагогически, оставить их голодными — будут думать в следующий раз.
На пайки молодежь сделала стойку — интересно им — а что там такое? Консерва рыбная, консерва мясная. Галет кучка, пакетик чая, парочка кофе. Витаминный напиток.
И еще таблетки сухого спирта.
Юди делает ямку под него. Степка, тем временем, открывает банки.
Разводим в ямке огонь. Ставим на него сначала одну банку. Дожидаемся, когда сало растает.
А потом макаем в нее хлеб, передавая банку по кругу. Заедаем дольками лука. Запиваем чаем с водкой. Вот это — самая вкусная на свете еда — макать хлеб в растопленный жир тушенки и запивать его горячим сладким чаем с водкой. И ни какие суши с профитролями рядом не стояли.
И разговариваем.
— Слышь, пацан, а ты на кой хрен пиво взял?
— Так вкусно же!
— Ты же обоссышься сейчас со вкусного-то! — лошадино ржем над пареньком.
— А мы водку не пьем…
— Хе… Ты вообще… Первый раз что ли?
— Ага! — в голосе пэтеушника жизнерадостный восторг щенка.
— Ты, вообще, зачем сюда поехал? — спрашиваю я, с хрустом пережевывая лук с салом.
— Пряжку хочу найти. Немецкую. Чтобы там надпись — 'Гот минс унс'.
— Мит унс, — машинально поправляет его Васька и ухмыляется.
А мы замолкаем… Только я продолжаю:
— А нах?
— В городе носить буду! На ремень надену!
— Встречу в городе — уебу лопаткой, — Буденный не смотрит на пацана. Он макает хлеб в горячий жир тушенки. Потом утирает подбородок и повторяет — Уебу. Понял?
— А чо? А? — удивляется пацан.
— Ничоа, блять ты такая. Просто так.
— Нацик, что ли? — спокойно говорит Еж, хрумкая галетой. Когда Еж спокоен — жди беды.
Парень вдруг теряется.
